https://wodolei.ru/catalog/unitazy/Gustavsberg/nordic/
Но нет. Одна часть моего «я» в закодированной форме сообщала миру об этой трагедии. А другая даже не осознавала, что об этом сообщает.— Это что, была такая важная военная информация? Ради выхода ее за пределы Германии я должен был рисковать своей головой? — спросил я Виртанена.— Конечно. Как только мы ее получили, мы сразу начали действовать.— Действовать? Как действовать? — сказал я заинтригованно.— Искать вам замену. Мы думали, вы тут же покончите с собой.— Надо было бы.— Я чертовски рад, что вы этого не сделали, — сказал он.— А я чертовски сожалею, — сказал я. — Знаете, человек, который так долго был связан с театром, как я, должен точно знать, когда герою следует уйти со сцены, если он действительно герой. — Я хрустнул пальцами. — Так провалилась вся пьеса «Государство двоих», обо мне и Хельге. Я не включил в нее великолепную сцену самоубийства.— Я не люблю самоубийств, — сказал Виртанен.— Я люблю форму. Я люблю, когда в пьесе есть начало, середина и конец, и если возможно, и мораль тоже.— Мне кажется, есть шанс, что она все-таки жива, — сказал Виртанен.— Пустое. Неуместные слова, — сказал я. — Пьеса окончена.— Вы что-то сказали о морали?— Если бы я покончил с собой, как вы ожидали, до вас, возможно, дошла бы мораль.— Надо подумать, — сказал он.— Ну и думайте на здоровье.— Я не привык ни к форме, ни к морали, — сказал он. — Если бы вы умерли, я бы сказал, наверное: «Черт возьми, что же нам делать?» Мораль? Огромная работа даже просто похоронить мертвых, не пытаясь извлечь мораль из каждой отдельной смерти. Мы даже не знаем имен и половины погибших. Я мог бы сказать, что вы были хорошим солдатом.— Разве?— Из всех агентов, моих, так сказать, чад, только вы один благополучно прошли через войну, оправдали надежды и остались живы. Прошлой ночью я сделал ужасный подсчет, Кемпбэлл, вычислил, что из сорока двух вы оказались единственным, кто не только был на высоте, но и остался жив.— А что с теми, от кого я получал информацию?— Погибли, все погибли, — сказал он. — Кстати, все это были женщины. Их было семеро, и каждая, пока ее не схватили, жила только для того, чтобы передавать вам информацию. Подумайте, Кемпбэлл, семь женщин вы делали счастливыми снова, снова и снова, и все они в конце концов умерли за это счастье. И ни одна не предала вас, даже после того, как ее схватили. И об этом подумайте.— У меня и так хватает, над чем подумать. Я не собираюсь приуменьшать вашей роли учителя и философа, но и до этого нашего счастливого воссоединения мне было о чем подумать. Ну и что же со мной будет дальше?— Вас уже нет. Третья армия избавилась от вас, и никаких документов о том, что вы прибыли сюда, не будет. — Он развел руками. — Куда вы хотите отправиться отсюда и кем вы хотите стать?— Не думаю, что меня где-нибудь ожидает торжественная встреча.— Да, едва ли.— Известно ли что-нибудь о моих родителях?— К сожалению, должен сказать, что они умерли четыре месяца назад.— Оба?— Сначала отец, а через двадцать четыре часа и мать, оба от сердца.Я всплакнул, слегка покачал головой.— Никто не рассказал им, чем я на самом деле занимаюсь?— Наша радиостанция в центре Берлина стоила дороже, чем душевный покой двух стариков, — сказал он.— Странно.— Для вас это странно, а для меня нет.— Сколько человек знали, что я делал?— Хорошего или плохого?— Хорошего.— Трое, — сказал он.— Всего?— Это много, даже слишком много. Это я, генерал Донован и еще один человек.— Всего три человека в мире знали, кто я на самом деле, а все остальные… — Я пожал плечами.— И остальные тоже знали, кто вы на самом деле, — сказал он резко.— Но ведь это был не я, — сказал я, пораженный его резкостью.— Кто бы это ни был, это был один из самых больших подонков, которых знала земля.Я был поражен. Виртанен был искренне возмущен.— И это говорите мне вы, вы же знали, на что меня толкаете. Как еще я мог уцелеть?— Это ваша проблема. И очень немногие могли бы решить ее так успешно, как вы.— Вы думаете, я был нацистом?— Конечно, были. Как еще мог бы оценить вас достойный доверия историк? Позвольте задать вам вопрос?— Давайте.— Если бы Германия победила, завоевала весь мир… — Он замолчал, вскинув голову. — Вы ведь лучше меня должны знать, что я хочу спросить.— Как бы я жил? Что бы я чувствовал? Как бы я поступал?— Вот именно, — сказал он. — Вы, с вашим-то воображением, должны были думать об этом.— Мое воображение уже не то, что было раньше. Первое, что я понял, став шпионом, это что воображение — слишком большая роскошь для меня.— Не отвечаете на мой вопрос?— Теперь самое время узнать, осталось ли что-нибудь от моего воображения, — сказал я. — Дайте мне одну-две минуты.— Сколько угодно, — сказал он.Я мысленно поставил себя в ситуацию, которую он обрисовал, и то, что осталось от моего воображения, выдало разъедающе циничный ответ.— Есть все шансы, что я стал бы чем-то вроде нацистского Эдгара Геста Эдгар Гест (1881-1959) — очень популярный в 1910-1930 годы авторсентиментальных псевдонародных стишков, которые он ежедневно печатал вгазете «Детройт фрее пресс».
, поставляющего ежедневный столбец оптимистической рифмованной чуши для газет всего мира. И когда наступил бы старческий маразм — закат жизни, как говорят, я бы даже, наверное, пришел к убеждению, что «все к лучшему», как писал в своих куплетах. — Я пожал плечами. — Убил бы я кого-нибудь? Вряд ли. Организовал бы вооруженный заговор? Это более вероятно: но бомбы никогда не казались мне хорошим способом решать дела, хотя они, я слышал, часто взрывались в мое время. Одно могу сказать точно: я больше никогда не написал бы ни единой пьесы. Я потерял этот дар.Я мог бы сделать что-нибудь действительно жестокое ради правды, или справедливости, или чего-то там еще, — сказал я своей Звездно-Полосатой Крестной, — только в состоянии безумия. Это могло случиться. Представьте себе, что в один прекрасный день я мог бы в трансе выскочить на мирную улицу со смертоносным оружием в руках. Но пошло бы это убийство на пользу миру или нет — — вопрос слепой удачи.Достаточно ли честно ответил я на ваш вопрос? — спросил я его.— Да, спасибо.— Считайте меня нацистом, — устало сказал я, — считайте меня кем угодно. Повесьте меня, если вы думаете, что это поднимет общий уровень морали. Моя жизнь не такое уж большое счастье. У меня нет никаких послевоенных планов.— Я только хотел, чтобы вы поняли, как мало мы можем для вас сделать. Я вижу, вы поняли.— Что же вы можете?— Достать фальшивые документы, отвлечь внимание, переправить в такое место, где вы сможете начать новую жизнь, — сказал он. — Какие-то деньги, немного, но все-таки.— Деньги? И как оценивается моя служба в деньгах?— Это вопрос традиции, — сказал он. — Традиция восходит по меньшей мере к временам Гражданской войны.— Вот как?— Жалованье рядового. Я считаю, что оно причитается вам со дня нашей встречи в Тиргартене до настоящего момента.— Как щедро! — сказал я.— Щедрость не имеет большого значения в этом деле. Настоящие агенты вовсе не заинтересованы в деньгах. Была бы разница, если бы вам заплатили как бригадному генералу?— Нет, — сказал я.— Или не заплатили бы совсем?— Никакой разницы, — ответил я.— Дело здесь чаще всего не в деньгах и даже не в патриотизме, — сказал он.— А в чем же?— Каждый решает этот вопрос сам для себя, — сказал Виртанен. — Вообще говоря, шпионаж дает возможность каждому шпиону сходить с ума самым притягательным для него способом.— Интересно, — заметил я сухо.Он хлопнул в ладоши, чтобы рассеять неприятный осадок от разговора.— А теперь — куда вас отправить?— Таити? — сказал я.— Если угодно, — сказал он. — Я предлагаю Нью-Йорк.Там вы сможете затеряться без всяких затруднений, и там достаточно работы, если захотите.— Хорошо, Нью-Йорк, — сказал я.— Сфотографируйтесь для паспорта. Вы улетите отсюда в течение трех часов.Мы пересекли пустынный плац, по которому крутились пыльные вихри. Мое воображение превратило их в призраки погибших на войне бывших курсантов этого училища, которые вернулись сюда и весело пляшут на плацу совсем не по-военному.— Когда я говорил вам, что только три человека знали о ваших закодированных передачах… — начал Виртанен.— И что?— Вы даже не спросили меня, кто был третий?— Это был кто-то, о ком я мог слышать?— Да. Он, к сожалению, умер. Вы регулярно нападали на него в своих передачах.— Да? — сказал я.— Вы называли его Франклин Делано Розенфельд. Он каждую ночь с удовольствием слушал ваши передачи. Глава тридцать третья.КОММУНИЗМ ПОДНИМАЕТ ГОЛОВУ… Третий и, по всему, последний раз я встретился с Моей Звездно-Полосатой Крестной в заброшенной лавке против дома Джонса, в котором прятались Рези, Джордж Крафт и я.Я не торопился входить в это темное помещение, резонно ожидая, что могу там встретить все что угодно, от караульных Американского цветного легиона до взвода израильских парашютистов, готовых меня схватить.У меня был пистолет, люгер Железных Гвардейцев, рассверленный до двадцать второго калибра. Я держал его не в кармане, а открыто, наготове, заряженным и взведенным. Я разведал фасад лавки, не обнаруживая себя. Фасад был не освещен. Тогда я добрался до черного хода, продвигаясь короткими перебежками между контейнерами с мусором.Любой, кто попытался бы схватить меня, Говарда У. Кепмбэлла, был бы изрешечен, прошит, как швейной машинкой. И я должен сказать, что за все эти короткие перебежки между укрытиями я полюбил пехоту, чью бы то ни было пехоту.Человек, думается мне, вообще пехотное животное.В задней комнате лавки горел свет. Я посмотрел, в окно и увидел полную безмятежности сцену. Полковник Фрэнк Виртанен, Моя Звездно-Полосатая Крестная, опять сидел на столе, опять ожидал меня.Теперь это был совсем пожилой человек, совершенно лысый, как будда.Я вошел.— Я был уверен, что вы уже ушли в отставку, — сказал я.— Я и ушел — восемь лет назад. Построил дом на озере в штате Мэн, топором, рубанком и этими двумя руками. Меня отозвали как специалиста.— По какому вопросу?— По вопросу о вас, — ответил он.— Откуда этот внезапный интерес ко мне?— Именно это и я должен выяснить.— Нет ничего загадочного в том, что израильтяне охотятся за мной.— Согласен, — сказал он. — Но весьма загадочно, почему это русские считают вас такой ценной добычей.— Русские? — сказал я. — Какие русские?— Это девица — Рези Нот и этот старик, художник, именуемый Джордж Крафт, — сказал Виртанен. — Они оба — коммунистические агенты. Мы наблюдаем за человеком, называющим себя Крафтом, с 1941 года. Мы облегчили въезд в страну этой девице только для того, чтобы выяснить, что она собирается делать. Глава тридцать четвертая.ALLES KAPUT Я с жалким видом сел на упаковочный ящик.— Несколькими удачно выбранными словами вы уничтожили меня, — сказал я. — Насколько я был богаче еще минуту назад! Друг, мечты и любовница, — сказал я. — Alles kaput.— Почему? Друг ведь у вас остался, — сказал Виртанен.— Как это? — сказал я.— Он ведь вроде вас. Он может быть в разных обличьях — и все искренне. — Он улыбнулся. — Это большой дар.— Какие же у него были планы относительно меня?— Он хотел вырвать вас из этой страны и отправить туда, откуда вас можно будет выкрасть с меньшими международными осложнениями. Для этого он выудил у Джонса, кто вы и что вы, и натравил на вас О»Хара и других патриотов. Все — чтобы вырвать вас отсюда.— Мехико — вот мечта, которую он внушил мне.— Знаю, — сказал Виртанен. — А в Мехико-сити вас уже ждет другой самолет. Если вы прилетите туда, вы проведете там не более двух минут. Вас сразу же перебросят в Москву на самом современном реактивном самолете, и все расходы уже оплачены.— И доктор Джонс тоже в этом участвует? — спросил я.— Нет, он искренне желает вам добра. Он один из немногих, кому вы можете доверять.— Зачем я им в Москве? Зачем русским этот старый заплесневелый отброс второй мировой войны?— Они хотят продемонстрировать всему миру, каких фашистских военных преступников укрывают Соединенные Штаты. Они также рассчитывают, что вы расскажете обо всех тайных соглашениях между Соединенными Штатами и нацистами в период становления фашистского режима.— Как они собираются заставить меня сделать такие признания? Чем они могут меня запугать?— Это просто, — сказал Виртанен, — даже очевидно.— Пытками?— Вероятно, нет. Просто смертью.— Я не боюсь ее.— Не вашей смертью.— Чьей же?— Девушки, которую вы любите и которая любит вас. Смертью — в случае, если вы откажетесь сотрудничать, — маленькой Рези Нот. Глава тридцать пятая.НА СОРОК РУБЛЕЙ ДОРОЖЕ… — Ее задачей было заставить меня полюбить ее? — спросил я.— Да.— Она прекрасно с этим справилась, — с грустью сказал я. — Правда, это было и несложно.— Жаль, что я вынужден вам это сказать, — сказал Виртанен.— Теперь проясняются некоторые загадочные вещи, хотя я и не стремился их прояснить. Знаете, что было в ее чемодане?— Собрание ваших сочинений?— Вы и это знаете? Подумать только, каких усилий стоило им раздобыть ей такой реквизит! Откуда они знали, где искать мои рукописи?— Они были не в Берлине. Они были надежно упрятаны в Москве, — сказал Виртанен.— Как они туда попали?— Они были главным вещественным доказательством в деле Степана Бодовскова.— Кого?— Сержант Степан Бодовсков был переводчиком в одной из первых русских частей, вошедших в Берлин. Он нашел чемодан с вашими рукописями на чердаке театра. И взял его в качестве трофея.— Ну и трофей!— Это оказался на редкость ценный трофей! — сказал Виртанен. — Бодовсков хорошо знал немецкий. Он просмотрел содержимое чемодана и понял, что это — мгновенная карьера.— Он начал скромно, перевел несколько ваших стихотворений на русский и послал их в литературный журнал. Их опубликовали и похвалили. Затем он взялся за пьесу, — сказал Виртанен.— За какую? — спросил я.— «Кубок». Бодовсков перевел ее на русский и заработал на ней виллу на Черном море даже раньше, чем были убраны мешки с песком, защищавшие от бомбежек окна Кремля.— Она была поставлена?— Не только поставлена, она и сейчас идет по всей России как на любительской сцене, так и на профессиональной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
, поставляющего ежедневный столбец оптимистической рифмованной чуши для газет всего мира. И когда наступил бы старческий маразм — закат жизни, как говорят, я бы даже, наверное, пришел к убеждению, что «все к лучшему», как писал в своих куплетах. — Я пожал плечами. — Убил бы я кого-нибудь? Вряд ли. Организовал бы вооруженный заговор? Это более вероятно: но бомбы никогда не казались мне хорошим способом решать дела, хотя они, я слышал, часто взрывались в мое время. Одно могу сказать точно: я больше никогда не написал бы ни единой пьесы. Я потерял этот дар.Я мог бы сделать что-нибудь действительно жестокое ради правды, или справедливости, или чего-то там еще, — сказал я своей Звездно-Полосатой Крестной, — только в состоянии безумия. Это могло случиться. Представьте себе, что в один прекрасный день я мог бы в трансе выскочить на мирную улицу со смертоносным оружием в руках. Но пошло бы это убийство на пользу миру или нет — — вопрос слепой удачи.Достаточно ли честно ответил я на ваш вопрос? — спросил я его.— Да, спасибо.— Считайте меня нацистом, — устало сказал я, — считайте меня кем угодно. Повесьте меня, если вы думаете, что это поднимет общий уровень морали. Моя жизнь не такое уж большое счастье. У меня нет никаких послевоенных планов.— Я только хотел, чтобы вы поняли, как мало мы можем для вас сделать. Я вижу, вы поняли.— Что же вы можете?— Достать фальшивые документы, отвлечь внимание, переправить в такое место, где вы сможете начать новую жизнь, — сказал он. — Какие-то деньги, немного, но все-таки.— Деньги? И как оценивается моя служба в деньгах?— Это вопрос традиции, — сказал он. — Традиция восходит по меньшей мере к временам Гражданской войны.— Вот как?— Жалованье рядового. Я считаю, что оно причитается вам со дня нашей встречи в Тиргартене до настоящего момента.— Как щедро! — сказал я.— Щедрость не имеет большого значения в этом деле. Настоящие агенты вовсе не заинтересованы в деньгах. Была бы разница, если бы вам заплатили как бригадному генералу?— Нет, — сказал я.— Или не заплатили бы совсем?— Никакой разницы, — ответил я.— Дело здесь чаще всего не в деньгах и даже не в патриотизме, — сказал он.— А в чем же?— Каждый решает этот вопрос сам для себя, — сказал Виртанен. — Вообще говоря, шпионаж дает возможность каждому шпиону сходить с ума самым притягательным для него способом.— Интересно, — заметил я сухо.Он хлопнул в ладоши, чтобы рассеять неприятный осадок от разговора.— А теперь — куда вас отправить?— Таити? — сказал я.— Если угодно, — сказал он. — Я предлагаю Нью-Йорк.Там вы сможете затеряться без всяких затруднений, и там достаточно работы, если захотите.— Хорошо, Нью-Йорк, — сказал я.— Сфотографируйтесь для паспорта. Вы улетите отсюда в течение трех часов.Мы пересекли пустынный плац, по которому крутились пыльные вихри. Мое воображение превратило их в призраки погибших на войне бывших курсантов этого училища, которые вернулись сюда и весело пляшут на плацу совсем не по-военному.— Когда я говорил вам, что только три человека знали о ваших закодированных передачах… — начал Виртанен.— И что?— Вы даже не спросили меня, кто был третий?— Это был кто-то, о ком я мог слышать?— Да. Он, к сожалению, умер. Вы регулярно нападали на него в своих передачах.— Да? — сказал я.— Вы называли его Франклин Делано Розенфельд. Он каждую ночь с удовольствием слушал ваши передачи. Глава тридцать третья.КОММУНИЗМ ПОДНИМАЕТ ГОЛОВУ… Третий и, по всему, последний раз я встретился с Моей Звездно-Полосатой Крестной в заброшенной лавке против дома Джонса, в котором прятались Рези, Джордж Крафт и я.Я не торопился входить в это темное помещение, резонно ожидая, что могу там встретить все что угодно, от караульных Американского цветного легиона до взвода израильских парашютистов, готовых меня схватить.У меня был пистолет, люгер Железных Гвардейцев, рассверленный до двадцать второго калибра. Я держал его не в кармане, а открыто, наготове, заряженным и взведенным. Я разведал фасад лавки, не обнаруживая себя. Фасад был не освещен. Тогда я добрался до черного хода, продвигаясь короткими перебежками между контейнерами с мусором.Любой, кто попытался бы схватить меня, Говарда У. Кепмбэлла, был бы изрешечен, прошит, как швейной машинкой. И я должен сказать, что за все эти короткие перебежки между укрытиями я полюбил пехоту, чью бы то ни было пехоту.Человек, думается мне, вообще пехотное животное.В задней комнате лавки горел свет. Я посмотрел, в окно и увидел полную безмятежности сцену. Полковник Фрэнк Виртанен, Моя Звездно-Полосатая Крестная, опять сидел на столе, опять ожидал меня.Теперь это был совсем пожилой человек, совершенно лысый, как будда.Я вошел.— Я был уверен, что вы уже ушли в отставку, — сказал я.— Я и ушел — восемь лет назад. Построил дом на озере в штате Мэн, топором, рубанком и этими двумя руками. Меня отозвали как специалиста.— По какому вопросу?— По вопросу о вас, — ответил он.— Откуда этот внезапный интерес ко мне?— Именно это и я должен выяснить.— Нет ничего загадочного в том, что израильтяне охотятся за мной.— Согласен, — сказал он. — Но весьма загадочно, почему это русские считают вас такой ценной добычей.— Русские? — сказал я. — Какие русские?— Это девица — Рези Нот и этот старик, художник, именуемый Джордж Крафт, — сказал Виртанен. — Они оба — коммунистические агенты. Мы наблюдаем за человеком, называющим себя Крафтом, с 1941 года. Мы облегчили въезд в страну этой девице только для того, чтобы выяснить, что она собирается делать. Глава тридцать четвертая.ALLES KAPUT Я с жалким видом сел на упаковочный ящик.— Несколькими удачно выбранными словами вы уничтожили меня, — сказал я. — Насколько я был богаче еще минуту назад! Друг, мечты и любовница, — сказал я. — Alles kaput.— Почему? Друг ведь у вас остался, — сказал Виртанен.— Как это? — сказал я.— Он ведь вроде вас. Он может быть в разных обличьях — и все искренне. — Он улыбнулся. — Это большой дар.— Какие же у него были планы относительно меня?— Он хотел вырвать вас из этой страны и отправить туда, откуда вас можно будет выкрасть с меньшими международными осложнениями. Для этого он выудил у Джонса, кто вы и что вы, и натравил на вас О»Хара и других патриотов. Все — чтобы вырвать вас отсюда.— Мехико — вот мечта, которую он внушил мне.— Знаю, — сказал Виртанен. — А в Мехико-сити вас уже ждет другой самолет. Если вы прилетите туда, вы проведете там не более двух минут. Вас сразу же перебросят в Москву на самом современном реактивном самолете, и все расходы уже оплачены.— И доктор Джонс тоже в этом участвует? — спросил я.— Нет, он искренне желает вам добра. Он один из немногих, кому вы можете доверять.— Зачем я им в Москве? Зачем русским этот старый заплесневелый отброс второй мировой войны?— Они хотят продемонстрировать всему миру, каких фашистских военных преступников укрывают Соединенные Штаты. Они также рассчитывают, что вы расскажете обо всех тайных соглашениях между Соединенными Штатами и нацистами в период становления фашистского режима.— Как они собираются заставить меня сделать такие признания? Чем они могут меня запугать?— Это просто, — сказал Виртанен, — даже очевидно.— Пытками?— Вероятно, нет. Просто смертью.— Я не боюсь ее.— Не вашей смертью.— Чьей же?— Девушки, которую вы любите и которая любит вас. Смертью — в случае, если вы откажетесь сотрудничать, — маленькой Рези Нот. Глава тридцать пятая.НА СОРОК РУБЛЕЙ ДОРОЖЕ… — Ее задачей было заставить меня полюбить ее? — спросил я.— Да.— Она прекрасно с этим справилась, — с грустью сказал я. — Правда, это было и несложно.— Жаль, что я вынужден вам это сказать, — сказал Виртанен.— Теперь проясняются некоторые загадочные вещи, хотя я и не стремился их прояснить. Знаете, что было в ее чемодане?— Собрание ваших сочинений?— Вы и это знаете? Подумать только, каких усилий стоило им раздобыть ей такой реквизит! Откуда они знали, где искать мои рукописи?— Они были не в Берлине. Они были надежно упрятаны в Москве, — сказал Виртанен.— Как они туда попали?— Они были главным вещественным доказательством в деле Степана Бодовскова.— Кого?— Сержант Степан Бодовсков был переводчиком в одной из первых русских частей, вошедших в Берлин. Он нашел чемодан с вашими рукописями на чердаке театра. И взял его в качестве трофея.— Ну и трофей!— Это оказался на редкость ценный трофей! — сказал Виртанен. — Бодовсков хорошо знал немецкий. Он просмотрел содержимое чемодана и понял, что это — мгновенная карьера.— Он начал скромно, перевел несколько ваших стихотворений на русский и послал их в литературный журнал. Их опубликовали и похвалили. Затем он взялся за пьесу, — сказал Виртанен.— За какую? — спросил я.— «Кубок». Бодовсков перевел ее на русский и заработал на ней виллу на Черном море даже раньше, чем были убраны мешки с песком, защищавшие от бомбежек окна Кремля.— Она была поставлена?— Не только поставлена, она и сейчас идет по всей России как на любительской сцене, так и на профессиональной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20