Джакомо что-то нашептывал на ухо Массимине, но вряд ли с такой похотливой улыбочкой спрашивают фамилию.
– А если они даже и зайдут в какой-нибудь музей, то побродят по нему минут десять и после этого считают, что изучили всю Италию. Они даже не пытаются постичь образ жизни этих людей, который и есть подлинное искусство, и как этот образ жизни соотносится со славным прошлым страны. К примеру, мозаики Равенны…
Моррис налил себе очередной бокал вина. Он слишком много пьет. Нужно следить за собой. Главное – помнить, что он лучше этих людей, лучше, умнее и тоньше. Во всех смыслах. Так что нервничать незачем.
– За вас? – Он поднял бокал.
По крайней мере, ситуация будоражит кровь.
– Да, пожалуй, – кивнула Сандра и залпом осушила свой бокал. – Никакой фантазии. Пиво, пляж, телевизор и плотские утехи. Думаю, основное отличие людей искусства от прочих – это их чуткость. Я хочу сказать, что человек искусства скорее способен на внимание к другим людям, потому что…
Чушь собачья! Да ты только взгляни на своего колченогого ухажера, дорогая, бездна ведь чуткости! Ни хрена эта дура с безупречным выговором не понимает в искусстве, в таком-то дурацком платье с вырезом по самое не могу, а эти серьги невообразимой формы, вроде детских головоломок, что богатеи покупают в «Харродс» своим соплякам на Рождество. Подарите девочке мелодичный голосок при рождении, клюшку для гольфа, когда ей исполнится десять, и лошадь к половому созреванию – и можете не сомневаться, что через несколько лет она возомнит, будто имеет полное право разглагольствовать об искусстве до второго пришествия.
– Заметьте, – продолжала Сандра, – половина людей на «Би-Би-Си» – точь-в-точь как эти голландцы. Как не устает повторять мой папа, культура у этого люда – не более чем дымовая завеса. Несмотря на все их жеманничанье.
Она двумя пальцами поправила бретельку платья, подалась к Моррису и, приглашая разделить эту точку зрения, улыбнулась, обнажив острые, как у принцессы Анны, зубы. Видимо, «дымовая завеса» и «жеманничанье» – любимые словечки в ее семейке.
– Я хочу сказать, что предпочла бы общаться с простыми людьми, чем с половиной этих олухов и женоподобных ничтожеств, которые день напролет вещают на радио и телевидении о культуре, ни черта не смысля в ней. Нет в них соли земной, они напрочь оторваны от жизни, в отличие от простых мужиков, которые сохранили свои корни. А простые парни без тени сомнения останавливают свой фургон на фоне сказочного Сан-Марино, загораживая вид так называемым ценителям прекрасного, и искренне орут: «А ни хрена ж себе, мать твою!»
Ну вот, теперь мы поем хвалу фургонщикам, которых поносили четверть часа назад. Давай, дорогая, мели языком, у тебя это хорошо получается. А ведь он ей даже не возражал. Да и зачем – она и без посторонней помощи поменяла свое мнение на полярное. Да мой папочка, эта соль земли, оттрахал бы тебя до крови, до смерти, мало бы не показалось. А потом дал бы пинка под зад (как он поступил с Эйлин Костлявой, да и со всеми остальными прошмандовками).
С другой стороны, многие женщины вполне довольны такой жизнью.
Сандра со смехом откинулась на спинку стула. Расправившись чуть ли не в одиночку с графином вина, она пребывала в убеждении, что нынче блистательна и неотразима как никогда.
– Впрочем, Джакомо – настоящий художник. Вам следует взглянуть на альбом, который он издал. Называется «Сумерки Средневековья». Это действительно замечательная вещь. Правда, Джакомо?
И Сандра воспользовалась возможностью встрять в разговор своего воздыхателя с Массиминой.
– Обязательно куплю, – пообещал Моррис. (И помочусь на него.)
Он вдруг понял, что ему невыносимо хочется в туалет, но как отлучиться? А вдруг разговор в его отсутствие примет нежелательный оборот. Придется терпеть до конца вечера и тем самым испортить первую за неделю сносную трапезу.

Глава двенадцатая

Одиннадцать часов. На удивление унылое утро, накрапывает дождик, но для Морриса оно просто лучится светом. Он добрался от пансиона, что находился на городских задворках, до центра и быстрым шагом направился в газетную лавку. Любят все-таки в Италии лепить на стены плакаты безо всякого разбора, думал он, перебегая улицу, – впрочем, разве так уж это плохо? Плакаты всевозможных цветов и содержания: уроки танцев, дамское белье, Радикальная партия… Даже самые древние здания пестрят цветастыми пятнами. Прямо скажем, итальянцы без особого пиетета относятся к старине и своему прошлому, они словно показывают, что живут настоящим, здесь и сейчас, например сегодняшним собранием Рабоче-демократической партии. Forza compagni! Смелей, товарищи! (итал.)

Молодцы.
Девушки шли парами, под ручку. И это тоже нравилось Моррису. Не боятся показывать невинную симпатию друг к другу, не опасаются, что их сочтут лесбиянками, как только они возьмутся за руки или чмокнут друг друга в щечку. Даже парни запросто могут тискать друг друга в нежных объятиях, не навлекая на себя грязных подозрений, что неминуемо случилось бы в пригородах Лондона.
Несмотря на угрюмо-серое небо, людей на улицах меньше не стало, и Моррис стремительно продвигался в утреннем водовороте, чувствуя себя заодно со всем миром. Ночью ему приснился отец: они сидели вместе на диване и смотрели телевизор. И больше ничего – сидят, смотрят дурацкий ящик да смеются, словно и не было никогда меж ними никакой вражды. Внезапно Моррис осознал, что на экране творятся странные вещи – показывают их с Массиминой: он распластался на кровати, а она втирает ему в плечи крем. Отец рассмеялся: «Господи, ну и хахаля эта краля себе подобрала, маргаритка к маргаритке», – и Моррис рассмеялся вместе с ним…
Да, утро началось чудесно. Массимина провалялась в постели до десяти, мучаясь от ужасной головной боли, так что Моррис смог без помех закончить письмо, почикать нужные слова из журналов (целую кучу купил) и склеить их вместе. В половине одиннадцатого он, наскоро перекусив вчерашними булочками и оставив страдалицу в пансионе, спустился на улицу. Помимо похмелья Массимину изводила мысль о потраченной накануне сумме:
– Сорок тысяч лир, Морри! Это же безумие!
– Говорил же, не надо идти с ними. Да он просто хотел напоить тебя и затащить в кусты.
Но с точки зрения Морриса, вечер прошел как нельзя лучше. Адресами никто не обменялся, общие знакомые не обнаружились, фамилии не назывались, а после того, как под конец ужина Моррис умело изобразил приступ ревности, ни один из троицы и словом не обмолвился о продолжении знакомства. Если учесть, что через несколько дней колоритная парочка сядет в Бриндизи на теплоход, идущий в Грецию, то неприятностей ждать от них не стоит. Итак, все чудесно, и он никого не убил! (Что за идиотская мысль, он слишком умен, чтобы становиться убийцей.) Моррис улыбнулся той самой, тайной улыбкой, чуть приподняв уголки губ. Он выберется из этой переделки чистеньким и с денежками, а потом счастливо заживет, и даже крошечное пятнышко не осквернит его совесть. Напротив, будет гордиться собой. Но как необычно напряглись его мышцы накануне вечером, как обдало его испепеляющим жаром, как на мгновение захлестнула ослепляющая разум решимость. Странное ощущение, и он его не забыл.
Он зашел в ту же газетную лавку, что и накануне, купил один из двух экземпляров «Арены», и вот, пожалуйста. Письмо дошло! Неброский заголовок на полях первой страницы отсылал его к самой статье. Полиция теперь определенно считает исчезновение девушки похищением – прекрасно! – хотя, учитывая необычный характер письма, власти все же не исключают возможность некоего жестокого розыгрыша. А что, справедливо. Письмо-то действительно получилось странноватым. Но родинка, похоже, их сразила. (Если только ее домашние вообще обращали на родинку внимание. Люди, как правило, слепы к подобным мелочам.) Поиски сосредоточились в районе Виченцы, сообщалось в газете, там, где был найден красный спортивный костюм; по словами инспектора Марангони, он рассчитывает в ближайшие сорок восемь часов получить конкретные результаты.
Ну нет, подумал Моррис, и решительно выскочил на улицу. Ну нет! Ни на что подобное он не рассчитывает. Обычное вранье, которым пичкают газетчиков. О нем не сказано ни слова, что только к лучшему. Единственный минус – снова фото Массимины, хотя и меньшего формата, но теперь девушка со снимка поразительно напоминает ту накрашенную девицу с волнистыми волосами и выщипанными бровками, что прошлым вечером сидела рядом с ним. (Господи, что с нею сделал фотограф? И сколько ему заплатили?) Возможно, друг или даже родственник никогда не узнал бы Массимину в ее нынешнем обличье, но половина остального мира узнает, если у этих людей есть привычка разглядывать фотографии в провинциальных газетах.
И все же в это хмурое, влажное утро Моррис чувствовал удивительную уверенность и даже радовался призраку угрозы (иначе откуда было взяться легкому приятному волнению?), его лицо снова прорезала улыбка тайного торжества. Дабы разделить эту тайную улыбку с самим собой, он на мгновение задержался перед отражением в витрине с детской одеждой. Высокий, светловолосый, довольно красивый, разве что не слишком приметный. Его внешность эффектной не назовешь. Так, вполне заурядная наружность. И выбор он сделал правильный. Окажись, например, на месте Массимины зубастая лошадь Сандра, так от одной мысли, что пришлось бы изо дня в день терпеть ее напыщенную трескотню, тошно становится. Считай, что тебе повезло, Моррис Дакворт.
Он купил марки и наклейку для срочного письма, после чего спросил дорогу к местному переговорному пункту. Плотно закрыв дверцу кабинки, набрал номер, данный ему инспектором Марангони, чувствуя себя в полной безопасности. Он готов к долгому разговору, готов высказать свои соображения; он даже спросит, не нужно ли ему вернуться в Верону, если полиция считает, что это принесет пользу.
– Pronto, Questura di Verona.
– Pronto, vorrei parlare con l'Ispettore Marangoni . – Квестура Вероны слушает. – Алло, я хотел бы поговорить с инспектором Марангони (итал.).


Инспектор занят, но, может, синьор хочет что-нибудь ему передать?
Синьор не хочет. Он не желает общаться с каким-то лакеем, который наверняка все потом переврет.
– Я звоню из другого города, по поводу похищения синьорины Тревизан. Скажите инспектору, что это Моррис Дакворт, у меня есть для него новая информация.
Теперь они должны зашевелиться.
– Pronto . – Инспектор Марангони взял трубку буквально через секунду. – А, синьор Дакворт, как поживаете?
– Неплохо. Я в Бари.
– Замечательно, как погода?
– Жарко, – сказал Моррис, не опасаясь ошибиться. – Послушайте, сегодня утром я узнал новости о Массимине. Для меня это настоящее потрясение. Значит, это похищение? Вы уверены? В этом письме требовали денег или…
– Боюсь, я не могу сообщить вам никаких подробностей. Сведения конфиденциальные и не подлежат разглашению. Впрочем, автор письма явно стремился не афишировать свой собственный почерк. Воспользовался вырезками из газет, трафаретом.
– А… это разве редкость?
– Как сказать. Возможно, у него есть особые причины скрывать почерк. Например, если это близкий друг семьи. Или левша, что почти всегда легко определить даже по печатным буквам. Поэтому он воспользовался трафаретом, когда не мог найти нужное слово в газетах.
– Вот как?
Моррис слегка забеспокоился. Речь инспектора звучала медленно и веско, одним словом – профессионально, и Моррис вспомнил, как деловито вел себя этот человек в саду семейства Тревизан, каким опытом от него веяло. Сколько ему понадобится времени, чтобы выяснить подлинную причину создания этого беспорядочного коллажа?..
– Да, в таком случае спортивный костюм, брошенный в урну в Виченце… вы ведь об этом слышали? Его оставили на железнодорожном вокзале… Так вот, этот костюм могли выбросить намеренно, чтобы сбить нас со следа, отвлечь от поисков среди близких друзей и знакомых семьи. Но мой помощник подсказывает, что у вас есть для меня новая информация.
– Ну… я не совсем уверен в ее ценности… Я вспомнил об этом вчера вечером, а потом, когда узнал о похищении…
Черт! Где же это он мог в Бари раздобыть веронскую «Арену»? Одно дело – Римини, расположенный в паре сотен километров к югу от Вероны и кишащий туристами из северных городов, но Бари? Морриса затрясло, он переложил телефонную трубку из одной потной руки в другую. Как же тесно и душно в этой кабинке! Ну конечно, кому нужна «Арена» в Бари.
– Да? Pronto ?
– Так вот, Массимина как-то сказала, что в автобусе по дороге домой ей временами досаждает какой-то тип. Каждый раз пытается или сесть поближе к ней, или встать рядом и не сводит с нее глаз.
– Она не говорила, как он выглядит?
– Нет. Только что у него длинные волосы и какие-то странные глаза. У меня сложилось впечатление, что ему где-то около сорока, но трудно сказать, почему я так решил. Я тогда посоветовал ей держаться ближе к водителю или к другим пассажирам и особенно не переживать. Ведь в мире полно чудаков, и, как правило, они совершенно безобидны. Но теперь…
– Вы больше ничего о нем не знаете? Она не упоминала, где он садился, где выходил, в котором часу это было?
Для большей достоверности Моррис выдержал паузу, якобы собираясь с мыслями. Его снова накрыла волна дьявольской уверенности. Инспектор купился на его россказни!
– Ну, она училась в школе, что находится в Стимате, и после занятий сразу ехала домой. Занятия заканчивались в час. Но где он садился и сходил, я не знаю. Мне кажется маловероятным, чтобы этот тип ехал до Квиндзано, иначе Массимина знала бы его. Там все всех знают.
– Так-так… – Судя по всему, Марангони записывает его слова, и можно перевести дух. – Так. Мы отрядим несколько человек, чтобы они проверили всех, кто постоянно ездит этим маршрутом в час дня.
– Но если Массимину похитил именно этот человек, то вряд ли он по-прежнему разъезжает в автобусе! – Моррис сумел подпустить в голос нотки раздражения и страха.
– Мы можем опросить пассажиров, которые регулярно пользуются этим маршрутом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33