Похоже было на то, что Борин не ошибся и Афанасий действительно навещал Эгерт. К нему, возможно, и перешли ценности, полученные ею от Галицкого.
Но если это так, кто тогда Елена Эгерт, любовница командира партизанского отряда "Смерть мировому капиталу!", и какие нити ее связывали с братом казначея "Алмазного фонда"?
Куда девалась Эгерт и где теперь обитает Афанасий?
Видимо, на все эти вопросы можно было бы найти ответы. Но, к сожалению, после того как я ушел из Совета милиции, ценностями "Фонда" никто практически не занимался. Специальная группа, созданная для расследования ограбления патриаршей ризницы, была расформирована, а у Московской уголовно-розыскной милиции, преобразованной к тому времени в уголовно-розыскной подотдел административного отдела Совдепа, забот и без того хватало. Достаточно сказать, что в Москве в 1918 году было зарегистрировано около четырнадцати тысяч преступлений, а вопрос о борьбе с вооруженными грабежами рассматривался под председательством Ленина на заседании Совнаркома.
Но как бы то ни было, а прекращать дело о розыске ценностей "Алмазного фонда", конечно, не следовало.
И вот теперь оно возобновлено Центророзыском.
Любопытно. Весьма любопытно.
- А чего, собственно, любопытного? - пожал плечами Рычалов, которого я навестил в день своего приезда. - Тогда нам было не до жиру, а теперь пришло время ликвидировать прежние огрехи. Все закономерно.
Детерминист по натуре, Рычалов во всем ухитрялся отыскивать закономерности. Случайности он исключал или относился к ним с настороженной подозрительностью человека, который понимает, что его хотят обмануть. В том, что слух о моей смерти не подтвердился, он тоже, кажется, усматривал закономерность. Во всяком случае, мое появление его не удивило и почти не нарушило привычный распорядок дня начальника отдела фронта Московского Совдепа. Рычалов отнюдь не собирался меня целовать - не уверен, что он когда-либо целовался даже с собственной женой. Не прервал он в беседу с командиром, который пытался получить для своей части партию керосиновых ламп.
- Заходи, Косачевский. Значит, живой? - сказал он и, подумав, добавил: - Это хорошо, что живой.
Я не мог не согласиться с ним.
- Садись. Через пять минут мы кончим.
Действительно, ровно через пять минут он проводил посетителя до дверей кабинета. Затем подошел ко мне и с таким видом, будто мы расстались только вчера, спросил:
- Как в Киеве идет сбор сапог для армии?
Второй вопрос касался нательного белья, а третий - портянок. Затем он посмотрел на часы - мое появление распорядком дня не предусматривалось - и предложил работу в отделе фронта.
Работа была не по мне.
- Очень важный участок, - сказал Рычалов, который любую работу рассматривал только с этой точки зрения.
- Липовецкий мне говорил, что Центророзыск занялся "Фондом"?
- Да, - подтвердил он, - постановление о прекращении дела отменено.
Рычалов уделил мне полчаса. И это убедительней любых слов свидетельствовало о том, как он меня любит, ценит и счастлив видеть живым и невредимым. Таким отношением к себе начальника отдела фронта мог похвастаться не каждый.
- Кстати, Ермаш тоже живет во 2-м Доме Советов, - сказал на прощание Рычалов. - Заглянешь к нему?
- Через недельку.
Но встретились мы значительно раньше. Во время обеда в громадной столовой 2-го Дома Советов, где из изящных серебряных мисок разливали в не менее изящные фарфоровые тарелки жидкий чечевичный суп, к нашему столу подошел бритоголовый плотный человек, одетый в кожаную куртку "Правь, Британия!", или, как ее еще именовали в Москве, "Подарочек английского короля" - иронический намек на поспешную эвакуацию английских войск из Мурманска, где на вещевых складах интервентов осталось много обмундирования, в том числе и кожаные куртки.
Это и был начальник Центророзыска республики Фома Васильевич Ермаш.
Архимандриту Димитрию Ермаш бы не понравился. От всего облика этого человека - от его походки, жестов, манеры говорить, слушать - исходила уверенность. А Александр Викентьевич не любил людей, которые слишком уверенно шагают по жизни. В этом, как, впрочем, и во многом другом, мы с ним расходились.
- Косачевский? - спросил Ермаш у Липовецкого и кивнул в мою сторону.
- Косачевский, - буркнул Зигмунд, не отрывая глаз от тарелки. Он терпеть не мог во время еды никаких разговоров. - Ты же небось уже все знаешь.
- Знаю, - подтвердил Ермаш, - мне Рычалов говорил. Ну, будем знакомы.
Он протянул мне руку.
- А ты вовремя воскрес из мертвых. Хочу с тобой поговорить об "Алмазном фонде". Не возражаете, если переберусь к вам?
Не дожидаясь ответа - кажется, Ермаш исходил из того, что его присутствию всегда и все должны быть рады, - он перенес свою тарелку с супом на наш столик.
Во время еды я несколько раз ловил на себе его изучающий взгляд.
После обеда он пригласил меня к себе.
- Если не возражаешь, давай потолкуем. - И точно так же, не дожидаясь ответа, поднялся из-за стола.
Мы отдали свои пустые тарелки судомойке, которая тут же опустила их в серебряную лохань с горячей водой, и поднялись к Ермашу.
Он жил двумя этажами выше. Через всю его комнату была протянута веревка. На ней сушилось выстиранное белье.
- Холостой?
- Как видишь. Только верней будет сказать - вдовец. С восемнадцатого вдовствую. Когда Пермь сдавали, жена брюхатой была... Ну и осталась по недомыслию бабьему... Вот так.
Как я имел возможность убедиться, Ермаш досконально изучил все материалы дознания не только по "Алмазному фонду", но и по патриаршей ризнице. Он хорошо ориентировался во всех эпизодах дела, помнил фамилии свидетелей, названия драгоценностей и даже даты.
Он рассчитывал получить от меня сведения, которые по каким-либо причинам не были зафиксированы в документах. Но тут его ждало разочарование. Ничего, кроме алапаевской истории, я ему рассказать не мог. А деятельности брата Василия Мессмера в Алапаевске Ермаш особого значения не придал.
- С Афанасием, понятно, попытаемся раскрутить. Но я не очень-то верю, что через него мы на что-нибудь выйдем.
- Недаром же тебя Фомой окрестили, - пошутил я.
Ермаш лениво улыбнулся:
- Фома неверующий? Это ты в точку... А с чего его так прозвали? Когда-то в церковноприходском учил, да запамятовал.
- Никак не хотел поверить в воскресение Христа, покуда своими собственными руками его раны не ощупал.
- Вот-вот, - кивнул Ермаш. - Так нам и толковали. А ведь правильный был апостол. Ежели все своими руками пощупаешь, не ошибешься.
Я спросил, что послужило поводом к возобновлению дела.
- Про Кустаря небось слышал? Вот от него все и пошло.
Кустарь была кличка Федора Перхотина, происходившего из крестьян Жиздринского уезда Калужской губернии.
До семнадцатого года Перхотин занимался ложкарным промыслом, то есть делал и продавал в Москве деревянные ложки. А после Февральской революции освоил более рискованную, но зато и более выгодную профессию налетчика.
Среди московских бандитов того времени Кустарь занимал довольно скромное положение. Куда ему было до таких прославленных знаменитостей, как Сашка Семинарист, Яков Кошельков, Сабан или Мишка Чума!
Он не участвовал в нападении на машину Ленина, в нашумевшем на всю Россию ограблении Сената, в налете на Народным комиссариат по военным делам. Кустарь предпочитал грабить квартиры и магазины, преимущественно ювелирные. К чужой жизни относился уважительно: на его совести было "всего" пять или шесть убийств.
И все же с этим налетчиком бандоотдел МЧК и Московский уголовный розыск намучились больше, чем с Мишкой Чумой, Сашкой Семинаристом и Яковом Кошельковым. Секрет тут заключался не в удачливости, не в особом уме или хитрости ложкаря, а в его основательности.
С той же тщательностью, с какой он некогда вырезал ложки, Кустарь совершал и свои налеты. Иной на удачу понадеется, на русское авось. Другой поленится или лихость захочет показать. А Кустарь все делал на совесть, честно, добросовестно - не придерешься.
И еще. Став налетчиком, Кустарь по своей натуре остался мужиком. Уголовный мир с его обычаями и традициями был ему чужд. Он не посещал притонов Хитровки, не нюхал кокаина, не пользовался услугами профессиональных скупщиков краденого. И за месяц до моего возвращения в Москву Ермаш решил поручить розыск Кустаря своей бригаде "Мобиль", которая занималась особо важными делами.
Так бывший ложкарь удостоился чести оказаться под опекой одного из опытнейших работников сыска, Петра Петровича Борина.
Подход Борина к поставленной перед ним задаче был одновременно и прост, и психологически точен. Он исходил из того, что ни один бандит не может действовать без сообщников. Ему всегда потребуются наводчики и те, что смогут реализовать награбленное. Если Кустарь не имеет никаких дел с профессиональными уголовниками, значит, он пользуется услугами других людей, которым полностью доверяет. Скорей всего, это его земляки. На родине налетчика Борин собрал сведения об односельчанах и родственниках Перхотина.
Список жиздринцев, осевших в разное время в Москве, оказался обширным. Но после отсева в нем осталось несколько фамилий, в том числе фамилия Марии Степановны Улимановой, двоюродной тетки Перхотина, которая некогда занималась сбытом деревянных ложек оптовикам.
Борин установил за домом Улимановой наружное наблюдение. Оно ничего не дало. Тогда он пошел на определенный риск и произвел неожиданный обыск. Его результаты превзошли все ожидания. В обширном темном чулане обнаружили под тряпьем пачки денег, золотые и серебряные вещи. В том, что это добыча Кустаря, не было никаких сомнений. Тогда же в руки Борина попало и письмо, которое послужило поводом к возобновлению дела о розыске ценностей "Алмазного фонда". Это письмо было использовано как оберточная бумага. Аккуратный и педантичный Кустарь завернул в него золотые кольца...
- В том письме "Лучезарная Екатерина" поминается, - объяснил Ермаш. Вот мы и ухватились.
"Лучезарная Екатерина" среди драгоценностей "Алмазного фонда" занимала такое же почетное место, как "Батуринский грааль", "Два трона" и "Золотой Марк". Когда я в свое время поинтересовался у профессора Карташова ее стоимостью, он только усмехнулся: "Из тех вещей, что не покупаются и не продаются, Леонид Борисович. Уникум".
- А чье письмо? Кто писал?
- Покуда не установлено.
- Но адресат известен?
- Нет. Копать нужно, Косачевский. Глубоко копать.
- Кто же у тебя занимается... земляными работами?
- Борин и занимается. Кому ж еще?
Ермаш улыбнулся той простодушной улыбкой, которая меньше всего свидетельствует о простодушии.
- А хочешь, чтобы занялся я?
Такого лобового вопроса он не ожидал и несколько опешил.
- А ты не лыком шит, Косачевский.
- Это точно. Не лыком - дратвой.
- Я тут о тебе с Рычаловым беседовал...
- Ну и как?
- Что - как?
- Подхожу тебе?
Ермаш засмеялся:
- Иначе бы с тобой разговора не затевал.
- Ну, разговор-то, положим, затеял я. Ты все возле да около ходил.
- Пойдешь к нам начальником бригады "Мобиль"?
- Надо подумать.
- А чего думать? Ты всю эту кашу с "Фондом" заварил, тебе ее и расхлебывать.
- Сними с веревки белье. Высохло.
- А ведь верно, - сказал он, - и впрямь просушилось. Выходит, не зря с тобой толковали: один добрый совет я от тебя уже получил. Ну так как? Договорились?
Я поднялся:
- Отложим до завтра.
- Думать будешь?
- Ничего не поделаешь, - извинился я, - привычка.
Из описания драгоценностей "Алмазного фонда",
выполненного по указанию заместителя
председателя Московского совета
народной милиции тов. Косачевского
профессором истории изящных искусств Карташовым,
приват-доцентом Московского университета Шперком,
ювелирами Гейштором,
Оглоблинским и Кербелем в апреле 1918 г.
"ЛУЧЕЗАРНАЯ ЕКАТЕРИНА" - первый экземпляр
дамского ордена, учрежденного Петром Первым в
ознаменование заслуг императрицы Екатерины в Прутском
походе.
"Лучезарная Екатерина" сделана по эскизу
императора придворным ювелиром Францем Мерлингом.
История ордена святой великомученицы Екатерины,
или ордена Освобождения, такова.
Прутский поход сложился для Петра крайне
неблагоприятно. Окруженному и прижатому к реке
русскому войску грозила гибель. "Извещаю вам...
писал император Сенату 10 июля 1711 года, - что я,
без особливыя Божия помощи, ничего инаго предвидеть
не могу, кроме совершеннаго поражения, или что я
впаду в турецкий плен".
А через три дня после этого письма турки сняли
свои заслоны и беспрепятственно выпустили из
прутского лагеря русские войска. Какую именно роль
сыграла в происшедшем Екатерина, неизвестно. Но в
манифесте о ее коронации Петр указывал: "Наша
любезнейшая супруга, государыня императрица Екатерина
великою помощницею была... а наипаче в Прутской
кампании с турки... о том ведомо всей нашей армии..."
По уставу ордена святой великомученицы Екатерины
(Освобождения), разработанному самим императором,
"кавалерственные дамы" обязывались "освобождать
одного христианина из порабощения варварского,
выкупая за собственные деньги", что являлось, видимо,
своеобразным намеком на участие самой Екатерины в
освобождении окруженной русской армии во время
Прутской кампании (по некоторым свидетельствам,
Екатерина тогда отдала туркам все свои
драгоценности).
Знаками ордена Петр установил крест с
изображением святой великомученицы Екатерины и
золотую восьмиконечную звезду. Надпись на красной с
серебряной каймой ленте гласила: "За любовь и
отечество".
По статуту орден не полагалось украшать
драгоценными камнями. Однако для императрицы было
сделано исключение. Овал в центре креста, который в
дальнейшем покрывался обычной эмалью, был заполнен
крупным рубином с резным изображением святой
Екатерины, держащей в руках крест, а лучи
восьмиконечной звезды окантовали бриллиантами весом
от одного до двух каратов.
Вышеуказанный рубин, который обычно именуют
"Гагаринским", принадлежал губернатору Сибири князю
М.
1 2 3 4 5 6