Я не представляю себе, каким образом мы можем это сделать! Нынешний съезд не может связывать чем-либо выборы на будущий съезд: а если будет такой вопрос, как, скажем, заключение Брестского мира? Вы ручаетесь, что не может быть таких вопросов? Возможно, что тогда придется выбирать по платформам… Я думаю, что запретить это мы не в силах… Это чрезмерное пожелание, которое невыполнимо и которое я предлагаю отвергнуть». (Стен. отчет X съезда РКП(б), М.1963, стр.540)
Но именно такое положение создалось в партии накануне ХV съезда. Опасность, все более грозно нависавшая над партией, была куда более серьезна, чем фракционность и нарушение дисциплины. Это была та опасность, на которую обратил внимание в своем завещании Ленин и которой пренебрег ЦК опасность сосредоточения в руках Сталина «необъятной власти». Это влекло за собой, как вскоре подтвердила жизнь, сползание с пролетарской линии, ликвидацию ленинских норм и установление личной диктатуры.
Тем не менее ХV съезд, даже не пожелав разобраться, откуда грозит опасность, во главу угла поставил вопрос о дисциплине и борьбе с фракционностью. Запретив, как уже сказано выше, печатание платформы оппозиции в партийной печати, ЦК санкционировал не только исключение из партии, но и арест директора типографии «Красный пролетарий» Фишелева, «самовольно» напечатавшего платформу.
Выступая на ХV съезде, Рыков и Сталин, говоря об отречении от своих взглядов, проводили аналогию с обстановкой X съезда.
Аналогия эта не выдерживает критики. На X съезде никто не требовал от «Рабочей оппозиции» отречения от своих взглядов – требовали только отказа от их пропаганды. Сталин же и разделявшие его концепцию делегаты ХV съезда в своих выступлениях и репликах требовали от оппозиционеров средневековых покаяний. Современные историки намеренно обходят, игнорируют эту разницу.
Нужно совершенно забыть или никогда не знать атмосферу, внутрипартийный климат, существовавший при Ленине, чтобы сравнивать с ней внутрипартийную атмосферу, созданную сталинским руководством.
«Рабочая оппозиция» расходилась с большинством партии по программным вопросам, она утверждала, что не партия, а профсоюзы являются авангардом пролетариата. Ленин определил это течение не меньшевистским, как назвал его Сталин, а «анархо-синдикалистским», и Х съезд признал несовместимость пропаганды взглядов «Рабочей оппозиции» с принадлежностью к коммунистической партии.
Оппозиция же 1926–1927 г. стояла на программных позициях большевизма, и ни один из выступавших на ХV съезде ораторов от большинства не смог опровергнуть этого, не смог доказать выдвинутые против оппозиции обвинения в «меньшевистском уклоне».
Взгляды мясниковской группировки, которая защищала «свободу печати от монархистов до анархистов включительно», тоже не имели ничего общего с большевизмом и не выдерживают сравнения с взглядами оппозиции 1926–1927 годов.
Но разве можно сравнивать отношение Сталина к оппозиционному блоку с отношением Ленина к «Рабочей оппозиции» и даже к «группе Мясникова»?
Достаточно ознакомиться с письмом Ленина к Мясникову от 5.VIII.1921 года (ПСС, т.44, стр. 81–82), чтобы убедиться, с какой внимательностью и предупредительностью относился Ленин к своему идейному противнику. Владимир Ильич писал Мясникову:
«Оторванность комячеек от партии? Есть. Зло, бедствие, болезнь. Есть. Тяжелая болезнь. Лечить ее надо не „свободой“ (для буржуазии), а мерами пролетарскими и партийными. То, что вы говорите о поднятии хозяйства, об автоплуге и прочем, о борьбе за „влияние“ на крестьянство и т. д., содержит в себе много верного, много полезного. Отчего бы вам не выделить это? Мы сойдемся и будем работать дружно, в одной партии. Польза будет громадная».
Разве Ленин предлагал исключить из партии «Рабочую оппозицию», как проделал это Сталин с ближайшими соратниками Ленина? Нет, хотя взгляды «Рабочей оппозиции» отклонялись от программы партии.
Приведенная Рыковым на ХV съезде партии выдержка из резолюции Х съезда, относящаяся к «Рабочей оппозиции», приведена им не полностью. Полностью она выглядит так:
"Съезд РКП(б), решительно отвергая указанные идеи, выражающие синдикалистский и анархический уклон, постановляет:
1. Признать необходимой неуклонную и систематическую борьбу с этими идеями;
2. Признать пропаганду этих идей несовместимыми с принадлежностью к Российской коммунистической партии;
3. Поручить ЦК партии строжайшее проведение в жизнь этих своих решений. Съезд указывает вместе с тем, что в специальных изданиях, сборниках и т. п. можно и должно быть уделено место для наиболее обстоятельного обмена мнений членов партии по всем указанным вопросам". (Стен. отчет X съезда, стр.576)
Вот именно эту последнюю фразу и опустил Рыков.
Из стенограмм X съезда и из приведенного текста его решения явствует, что:
а) Х съезд не исключил «Рабочую оппозицию» из партии и не требовал от ее членов произнесения покаянных речей;
б) Х съезд не только разрешил, но даже рекомендовал обмен мнениями «в специальных изданиях, сборниках и т. д.».
Можно ли сравнивать отношение к оппозиции Х съезда, руководимого Лениным, и ХV-го, руководимого Сталиным? Ведь ни накануне ХV съезда, ни на самом съезде не было допущено никакого «обмена мнений», оппозиции заткнули рот, всех оппозиционеров исключили из партии, а затем постепенно передали в распоряжение органов ОГПУ и отправили в ссыпку. А ведь в 1927–1928 году в стране не было ни голода, ни Кронштадтского восстания!
Ленин и возглавляемый им ЦК ни на Х-м, ни на ХI-м съезде не спешил с исключениями из партии, хотя оппозиция и после Х съезда продолжала вести фракционную работу. Наоборот, ЦК делал все, чтобы облегчить оппозиции постепенное сближение с партией: выдвигал оппозиционеров на руководящую работу (Шляпников впервые был избран в ЦК именно на Х съезде), доверял им руководство чисткой партийных организаций в ряде крупных центров страны, и т. п.
Сталин делал все наоборот. Ленин рекомендовал X съезду избрать в ЦК двух членов «Рабочей оппозиции». Сталин, не дождавшись ХV съезда, в канун открытия дискуссии исключил из партии двух руководителей оппозиционного блока – Троцкого и Зиновьева. А ряд известных оппозиционеров, в том числе и бывшие члены ЦК, и герои гражданской войны (как, например, Мрачковский) были посажены в тюрьму или отправлены в ссылку.
Второго декабря 1927 года открылся ХV съезд. На другой день, 3-го декабря более 120 ответственных представителей оппозиции обратились к съезду с предложением установить в партии мир. В основу этого мира подписавшиеся предлагали положить следующие принципы:
1. Прекращение всякой фракционной работы, роспуск всех фракционных организаций в РКП(б) и в Коминтерне.
2. Подчинение решениям съезда.
Подписавшиеся выразили свое непоколебимое решение пресекать любую попытку раскола и организации второй партии, как противоречащую учению Ленина и обреченную на гибель.
В то же время подписавшиеся представители оппозиции твердо заявили, что они не могут отказаться от взглядов, в правильности которых они уверены и которые изложены ими перед партией в платформе и в тезисах.
«Мы, – писали в своем заявлении 121 оппозиционер, – будем работать для партии, защищая свои взгляды в строгих рамках устава и решений партии, что является правом каждого большевика, зафиксированным в ряде основных решений съездов при Ленине и после него». В заключение подписавшиеся заявляли: «Перед съездом и во время съездовской дискуссии мы боролись за свои взгляды со всей твердостью и решительностью. Решив подчиниться съезду, мы с той же твердостью и решительностью проведем это в жизнь, как верные солдаты большевистской пролетарской армии».
В ходе обсуждения текста «Заявления 121» в оппозиционном центре возникли серьезные разногласия между троцкистами и зиновьевцами. Троцкий и его единомышленники были против капитулянтских ноток, звучавших в «Заявлении», в частности – против приведенного нами выше заключительного абзаца. Но во избежание раскола троцкистская сторона пошла на некоторые уступки.
Съезд рассмотрел «Заявление 121» и вынес следующее решение: «Принимая во внимание, что разногласия между партией и оппозицией из 'тактических переросли в программные, что троцкистская оппозиция объективно стала фактором антисоветской борьбы, ХV съезд объявляет принадлежность к троцкистской оппозиции и пропаганду ее взглядов несовместимыми с пребыванием в рядах большевистской партии». (ХV съезд, стен. отчет, т. II, стр. 1434)
После принятия съездом этой резолюции, 18 декабря 1927 года на заседании оппозиционного центра произошел раскол в оппозиции. Часть оппозиционеров во главе с Зиновьевым и Каменевым решила капитулировать, и 19 декабря они подали новое заявление в президиум съезда. В этом заявлении они «приняли к исполнению требование съезда об идейном и организационном разоружении», иначе говоря – отказались от своих взглядов. Вскоре к ним присоединились и некоторые троцкисты: Г. Пятаков, Л. Серебряков, Дробнис.
После раскола оппозиции троцкистская группировка подала за подписями Смилги, Муралова, Раковского и Радека заявление ХV съезду от имени всей оппозиции. В этом заявлении более резко, чем в заявлении 121-го, подчеркивалась приверженность платформе оппозиции.
19 декабря ХV съезд вынес решение по поводу «Заявления 23-х» (зиновьевцев), в котором говорится:
"1. Не рассматривать заявления исключенных из партии Каменева, Зиновьева и др., внесенное 19 декабря 1927 года, ввиду того, что ХV съезд уже исчерпал вопрос об оппозиции в резолюции от 18 декабря.
2. Предложить ЦК и ЦКК принимать заявления исключенных из партии активных деятелей бывшей оппозиции лишь в индивидуальном порядке и принимать решения по заявлениям лишь спустя шесть месяцев после подачи заявления при условии, что: а) поведение подавших заявление соответствует обязательствам, взятым на себя авторами заявлений; б) сами заявления б. оппозиционеров вполне отвечают требованиям ХV съезда и, следовательно, исходят из отказа от «платформы 83-х», «платформы 3 сентября» и «платформы 15-ти».
Заявления оппозиции, даже такие крайне капитулянтские, как заявление 23-х зиновьевцев, уже не могли смягчить Сталина. Эволюция коммунистической партии, двигавшейся по пути сползания с марксистских позиций на путь единоличной диктатуры, продолжалась. Наоборот, капитуляция зиновьевцев только укрепила Сталина в его намерении и придала ему уверенности.

17. Арест, тюрьма и ссылка

Массовые аресты оппозиционеров начались вскоре после съезда. Оппозиционный центр оповестил нас о принятом Политбюро решении: всех активных оппозиционеров арестовать и отправить на три года в административную ссылку. Будучи предупреждены мы могли подготовиться к обыскам, в частности – изъять из квартир всю нелегальную литературу.
Высылали оппозиционеров в отдаленные места Сибири и Средней Азии. Лидеров вызывали в ОГПУ и зачитывали им соответствующее решение коллегии ОГПУ. Так были вызваны X.Г.Раковский, К.Б. Радек, И.Т. Смилга, И.Н. Смирнов, Е.А. Преображенский и многие другие.
Несколько иначе обстояло дело с Троцким. Ему объявили у него на квартире, что его направляют в ссылку в город Верный (ныне Алма-Ата). Ему предоставили отдельный вагон, в котором, кроме него и ехавших вместе с ним членов семьи, разместились его личный архив, библиотека и все необходимые ему вещи (включая охотничий инвентарь и собаку, по поводу которой было много острот в тогдашних газетах).
Высылка Троцкого была назначена на 7 января 1928 года. Поезд, к которому должны были прицепить его вагон, отходил с Казанского вокзала, и к назначенному времени там собралась огромная толпа, не меньше 6–7 тысяч человек, конечно, преимущественно оппозиционеров. Поезд стоял на линии, но вагона с Троцким и его семьей не было. Мы решили, что Троцкого спрятали в одном из вагонов, и отдельные товарищи стали обходить один вагон за другим. Но Троцкого не было. Тогда демонстранты легли на рельсы и задержали поезд на два часа, до тех пор, пока, созвонившись с квартирой Троцкого, не узнали, что все дома, потому что никто за ними не приезжал.
Приехала за ним группа чекистов во главе с Дерибасом на другой день. Возмущенный обманом, Троцкий отказался открыть им дверь. Дверь взломали. Троцкий отказался добровольно ехать с ними. Тогда, обратившись к охране, Дерибас воскликнул:
– Товарищи, послужим Советскому Союзу, потащим Троцкого в машину!
– Контрреволюции вы служите, а не Советскому Союзу, – ответил Троцкий, которого на руках потащили в машину.
Троцкого и членов его семьи посадили в машину, вывезли на какую-то станцию окружной железной дороги, где его ожидал вагон. Затем этот вагон вывезли на Казанку, где прицепили к поезду, идущему в Среднюю Азию.
За мной пришли вечером 8 января. Три вооруженных чекиста, явившиеся на квартиру, предъявили ордер на обыск и арест. Обыск длился несколько часов, кое-что у меня взяли, но основная литература была спрятана. Повезли меня на Лубянку, 2 (ныне площадь Дзержинского), в комендатуру, расположенную в первом этаже главного здания ОГПУ. Там я случайно встретился с несколькими оппозиционерами из нашего института. То есть они попали туда не случайно, а так же закономерно, как я. Случайной была только наша встреча, потому что тюремная система на Лубянке, 2 была построена так, чтобы арестованные ни в коем случае не могли встретиться. Но гепеушники еще не были тогда так подготовлены к массовым арестам, как впоследствии, а в тот день в Москве были произведены такие массовые аресты оппозиционеров, что комендатура не сумела обеспечить полную изоляцию заключенных.
Как я узнал потом, в тот день были арестованы и почти все оппозиционеры-плехановцы: В.Мишин, П. Поддубный, И. Ефретов, Я. Каганович, Кучин, Шабхи и многие другие.
Привезли меня на Лубянку в полночь и сразу приступили к личному обыску, фотографированию, «игре на пианино» (снятие отпечатков пальцев) и прочим процедурам, которые так точно и с такой художественней силой описаны А.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38