Покупал тут магазин
Надо поскорее лечь в постель. Она обхватила кружку обеими руками и едва ли не залпом допила обжигающий чай. Потом поднялась в спальню.
Заснуть ей не удалось. Каждый раз, когда Дороти закрывала глаза, начинались мучения. Всякий раз перед мысленным взором возникал образ Дункана. Не тою — знакомого — Дункана, героя ее детских грез, но нового: более взрослого, более опытного, и гораздо более волнующего. Образ мужчины, чей обжигающий поцелуй, чьи возбуждающие прикосновения были уже не фантазиями из детства, а волшебной реальностью, сном, обернувшимся явью, о которой уже не забудешь, как ни старайся…
* * *
Другой такой мерзкой субботы Дороти не могла припомнить. Никогда в жизни она не чувствовала себя столь одинокой, столь чужой в мире супружеских пар и счастливых семей. Она машинально разбирала покупки, но мысли были где-то далеко. И исполнены обреченного уныния.
Вернувшись из магазина, Дороти первым делом выпила горячего чаю. Но все равно никак не могла согреться. Ее бил озноб. Что было тому причиной? Может быть, грипп, а может, холодный северный ветер.
Хотя, возможно, это вообще чисто нервное… Вчера она поняла, что Дункан по-прежнему представляет опасность для ее чувств. Во всем, что его касается, она беспомощна и беззащитна.
В булочной Дороти встретила человека в сопровождении двоих маленьких девочек. Когда она увидела, с какой искренней любовью девчушки прижимаются к своему папе, у нее ком встал в горле. Сердце кольнуло, и боль отдалась какой-то странной, доселе ей не знакомой тоской.
Здесь, в булочной, все были парами или семьями. Осознав это, она почувствовала такой страшный приступ одиночества — абсолютного, неизбывного, — что ей пришлось стиснуть зубы, чтобы не дать воли слезам.
Что же с ней такое творится?! Раньше Дороти всегда спокойно относилась к собственному одиночеству, у нее не было даже мыслей о том, что это неправильно. В конце концов, за последние годы она встретила более чем достаточно мужчин, которые почли бы за честь назвать ее своей женой. Вот только все это было совсем не то, чего ей хотелось.
И Дороти действительно прежде никогда не хотела, чтобы у нее непременно был друг… любовник… семья, дом, дети… Ей ничего этого не хотелось, пока… Пока Дункан не обнял ее, не поцеловал. И даже притом, что они с Дунканом остановились достаточно далеко от полной близости, все пережитые тогда ощущения по-прежнему отзывались в ней какими-то непонятными желаниями… Она не только желала его как мужчину, ей была необходима его любовь и все, что связано с большой настоящей любовью.
Дороти стояла в булочной, смотрела на совершенно незнакомого мужчину и его дочерей, и ее охватило острое ощущение собственной несостоятельности и ненужности, какой-то внутренней пустоты. Это чувство не покидало ее и сейчас.
Она бродила по кухне, не находя себе места. На улице ярко светило солнце, хотя и было ветрено. Дороти пыталась уговорить себя одеться и сделать что-нибудь в саду. Физические нагрузки, наверное, помогли бы ей как-то справиться с плохим настроением, да и свежий воздух пошел бы на пользу. Впрочем, в том, что свежий воздух — действенное лекарство от боли и уныния, она сильно сомневалась.
Дункан сдержал сЛово. Когда Дороти утром вышла из дома, ее машина уже стояла у въезда в гараж. Когда, интересно, он подъехал? Она совершенно ничего не слышала. Дороти пыталась убедить себя в том, что это просто замечательно, она не увидела Дункана, ей не пришлось снова переживать унижение и беспокойство. Заведомо обреченная на провал попытка: она все равно хотела его увидеть, все равно любила его… В гостиной зазвонил телефон. Дороти пошла туда, чтобы ответить. Сердце почему-то билось часто-часто. Но оказалось, что звонит мама, а вовсе не Дункан. Но почему, собственно, она решила, что это должен быть Дункан? Тем более, что она для себя решила: общаться с Дунканом слишком опасно и слишком унизительно. Особенно теперь, когда она поняла, что все еще любит его.
Итак, она его любит… Дороти горько усмехнулась. Как это несправедливо, какой жестокий удар судьбы! Жизнь сделала круг, и она вновь оказалась лицом к лицу с той же болью, которую ей довелось пережить десять лет назад.
Нет, не совсем с той же. Тогда на ее стороне были гордость, юность и жизнерадостность. А сейчас…
Сейчас она знала — с твердой уверенностью, от которой щемило сердце, — что ее любовь к Дункану была болезнью, от которой, в отличие от простуды или гриппа, нет никакого лекарства и которая не пройдет просто так, сама по себе.
Дороти разобрала покупки. Теперь стоило бы пойти поработать в саду. Но больше всего ей хотелось усесться в кресло у камина в гостиной — с чашкой чаю и книжкой в руках.
Она достала — наугад — из шкафа книжку, развела огонь в камине, поставила чайник. А когда потянулась за коробочкой с чаем, ей на глаза попался глиняный поросенок, свинка-копилка, которую Дункан выиграл для нее в луна-парке еще тогда, много лет назад, и которую она с тех пор хранила. Поросенок был страшненький, но это подарок Дункана, и Дороти хотелось дотрагиваться до него, видеть его каждый день… Вот почему она не убрала глиняную игрушку куда-нибудь подальше.
И тут Дороти вздрогнула, увидев Дункана, который проходил мимо окна кухни. Тяжелый глиняный поросенок выскользнул из ее пальцев и упал на пол. Она сразу поняла, что не успеет его подхватить, но все равно дернулась, пытаясь спасти копилку. Но у нее ничего не вышло. Игрушка разбилась вдребезги.
— Дороти, что случилось? Я слышал какой-то грохот.
Наверное, дверь осталась незапертой, в каком-то оцепенении подумала Дороти, не желая поворачиваться к Дункану — вернее, не в силах повернуться к нему. Как зачарованная, она продолжала стоять на коленях и собирать осколки, разлетевшиеся по всей кухне. Хотя уже понимала, что склеить поросенка никак не удастся.
— Ты что-то разбила? Не трогай, можешь порезаться! — В голосе Дункана слышалось искреннее беспокойство. — Где у тебя щетка?
Она постаралась ответить спокойно:
— Все в порядке, Дункан. Я справлюсь. — И уловила в своем голосе раздражение, за которым пыталась скрыть отчаяние и обиду.
Она столько лет берегла этого разнесчастного поросенка, хранила его, как сокровище. Ведь он был подарком Дункана той Дороти, подарком от всего сердца, может быть, даже с любовью. А теперь его нет, он разбился.
Она чувствовала, как горячие слезы обжигают лицо. Ей уже ничего не хотелось — хотелось просто сидеть на полу и отдаться на растерзание охватившей ее печали. И плакать, плакать так, как она никогда в жизни не плакала… Но Дункан был тут, смотрел на нее, стоял у нее за спиной… И вдруг Дороти возненавидела его почти так же сильно, как когда-то любила. Она поднялась с пола, повернулась к нему и сердито спросила:
— Что тебе нужно, Дункан?
Он отошел от нее. И было у него в лице что-то такое, что заставило Дороти опомниться. Ей совсем не хотелось проявить сейчас свои истинные чувства.
— Решил навестить тебя и проверить, все ли с тобой в порядке. После вчерашней ночи.
Кровь застыла у Дороти в жилах. Да как он может напоминать ей?! Почему он так с ней поступает?! Она, может быть, и не ожидала от него ничего другого, но все же втайне надеялась, что у него хватит такта никогда не вспоминать о том, что произошло между ними той ночью, не говорить об этом ни ей, ни кому бы то ни было вообще — просто забыть, притвориться, будто ничего и не было — ни прошлой ночи, ни ее мучительного желания, ни жгучей страсти. Не было — и все. А что получилось в итоге? Дункан вошел к ней в кухню и беспечно спросил, как она себя чувствует после вчерашней ночи. Дороти казалось, что она вот-вот просто умрет от ярости и боли, но нашла в себе силы отвернуться от Дункана и спокойно проговорить:
— А почему со мной должно быть что-то не в порядке? Я и до этого целовалась, вообще-то. — И сама удивилась тому, сколько язвительной горечи скрывалась за ее ровным, невыразительным голосом.
Затем последовала ужасающая, оглушительная тишина, и Дороти охватило неприятное свербящее чувство, что она сказала что-то не то. Абсолютно не то.
— Не сомневаюсь, — легко согласился Дункан. — Однако я не об этом. Мы не увиделись утром, когда я пригнал твою машину. А сейчас ехал домой и по пути решил заглянуть и посмотреть, все ли с тобой в порядке. Ты вчера была совсем больной.
Он произнес это легко, почти беспечно. И уж точно — безо всякого пафоса. Но все-таки она знала — да, знала прекрасно, — что Дункан вне себя от ярости. .
Дороти опять охватила слабость. Но вовсе не из-за болезни. На этот раз ее слабость была прямым следствием собственной глупости.
Что на нее нашло?! Теперь, по здравому размышлению, Дороти поняла: Дункан совсем не желал упоминать о том, что случилось вчера. Наоборот, хотел оставить все это при себе. Наверное, даже больше хотел, чем она сама,
Он все еще стоял У нее за спиной и, похоже, уходить не собирался. Выход был только один. Дороти глубоко вздохнула, взяла щетку и начала собирать осколки! И все это — не поднимая на Дункана глаз.
— Извини, — проговорила она наконец, когда молчание сделалось совсем уже невыносимым. — Это была глупая… детская выходка, но, как ты сам видишь… — Дороти помедлила, взглянула на Дункана и со вздохом закончила фразу: — …сейчас я не в самом лучшем состоянии. Да и не в настроении тоже. Вот и решила сделать себе чашечку чаю, усесться перед камином и почитать старый добрый роман Дороти Идеи.
— А-а, лучшее средство от депрессии и всего за несколько шиллингов, — прокомментировал Дункан, одарив ее той милой улыбкой, которую она так хорошо знала когда-то.
У Дороти что-то оборвалось внутри. Она изо всех сил старалась сдержаться и не броситься ему в объятия, чтобы там — на груди Дункана — дать волю чувствам и слезам.
— Послушай, Дорри, что касается прошлой ночи…
Она вся напряглась, потому что уже знала, что за этим последует: банальное признание, что он утратил контроль над собой и хотел бы извиниться за «недоразумение».
— Пожалуйста, не говори ничего, — перебила она его. — То была ошибка, мы оба это понимаем. И знаешь, Дункан, скажу тебе честно: я бы хотела, чтобы ты ушел.
Та невидимая преграда между ними, которая исчезла, когда Дункан пошутил насчет страсти Дороти к любовно-приключенческим романам, вернулась на место и, кажется, стала еще прочней. Дороти повернулась спиной к Дункану, чтобы тот понял: его присутствие нежелательно и неуместно. Но при этом в душе у нее творилось такое… Она затаила дыхание, услышав, как Дункан открывает дверь.
— Мне очень жаль, что все так получилось… со свинкой, — сказал он с порога.
Это был запрещенный прием… Впрочем, Дункан мог догадаться, как много значила для Дороти эта уродливая игрушка.
— Да ладно, — сухо проговорила она. — Я вообще не понимаю, как он сохранился, этот поросенок. Надо было его выкинуть еще сто лет назад.
Она услышала, как закрылась дверь, но даже не повернула головы. Ей не хотелось смотреть на то, как он уходит от нее, возможно, в последний раз, навсегда. И только полностью убедившись в том, что Дункан уехал, Дороти бросила щетку и, опустившись на колени, медленно собрала все кусочки разбившейся глиняной копилки. Слезы текли по щекам и капали на пол. Потом Дороти разложила осколки на столе. Она понимала, что их уже не склеишь. Как не склеишь ее разбитое сердце. Теперь уже ничего не исправишь. Ничего…
Дороти встрепенулась и строго сказала себе: перестань. К чему эти драмы? И вообще, пойди наверх и умойся, идиотка.
Она так и сделала. Поднялась в ванную, глянула в зеркало и скорчила болезненную гримасу при виде своего заплаканного лица с припухшими глазами.
Осколки глиняного поросенка так и остались лежать на столе в кухне.
Дороти включила холодную воду. Вода шумела, да и стены в старом доме были каменными, толстыми, поэтому Дороти не услышала, как Дункан снова вошел в дом.
* * *
Он резко остановился, наткнувшись взглядом на аккуратно разложенные на столе кусочки глины, а потом подошел к столу и принялся перебирать их в руках. Если бы сейчас Дороти увидела Дункана, она бы его не узнала. Его лицо — обычно такое суровое — смягчилось, в глазах появилось какое-то странное, почти мечтательное выражение.
Дункан вернулся, поддавшись какому-то непонятному порыву, поддавшись желанию, в котором не хотел себе признаваться даже после стольких лет. Он вернулся с заранее приготовленным оправданием.
Но сейчас… Ему нужно было время, чтобы подумать, может быть, убедить себя в том, что это глупо и даже опасно — надеяться на что-то из-за каких-то кусочков глины.
Прошло уже столько лет, и ничего не изменилось. Все эти годы он ждал… надеялся и томился… Все эти годы он слышал от своего деда только то, чего ему не хотелось слышать. А потом вернулся и обнаружил, что в ее жизни нет никого, кто…
Ну хорошо. Он позволил сердцу взять верх над разумом, отдался своим желаниям, своим стремлениям… Но это было ошибкой. Хотя, может быть, все не так уж страшно. И все еще можно исправить.
Женщина, которая со слезами на глазах собрала с пола осколки разбившейся глиняной игрушки и аккуратно разложила их на столе, вместо того чтобы просто выкинуть в помойку… эта женщина вряд ли может быть равнодушной к тому человеку, который подарил ей эту игрушку. Так ведь?
Уходи, пока еще можешь уйти, сказал он себе. Наверху послышался какой-то шум. Дункану не хотелось, чтобы Дороти застала его сейчас. Он тихо вышел, но перед этим взял со стола один из самых больших осколков разбитого поросенка и забрал с собой.
Когда Дороти спустилась в кухню, у нее сразу возникло ощущение, что, пока она была наверху, кто-то побывал в доме. Она не могла понять, почему ей так показалось. Но странное чувство не проходило.
Пожав плечами, Дороти уселась за стол и уставилась на собранные осколки. Ей было грустно и горько. Она уже поняла, что день безнадежно испорчен. Даже то удовольствие, которое она, может быть, получит от книги Иден, уже не сможет поднять ей настроение и прогнать отчаяние.
Часов в пять вечера, устав от самой себя и от своих невеселых мыслей — которые, казалось, окутали весь дом, словно какие-то флюиды непреходящего несчастья, — Дороти позвонила матери и сказала, что собирается приехать к родителям в гости и провести у них пару дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Заснуть ей не удалось. Каждый раз, когда Дороти закрывала глаза, начинались мучения. Всякий раз перед мысленным взором возникал образ Дункана. Не тою — знакомого — Дункана, героя ее детских грез, но нового: более взрослого, более опытного, и гораздо более волнующего. Образ мужчины, чей обжигающий поцелуй, чьи возбуждающие прикосновения были уже не фантазиями из детства, а волшебной реальностью, сном, обернувшимся явью, о которой уже не забудешь, как ни старайся…
* * *
Другой такой мерзкой субботы Дороти не могла припомнить. Никогда в жизни она не чувствовала себя столь одинокой, столь чужой в мире супружеских пар и счастливых семей. Она машинально разбирала покупки, но мысли были где-то далеко. И исполнены обреченного уныния.
Вернувшись из магазина, Дороти первым делом выпила горячего чаю. Но все равно никак не могла согреться. Ее бил озноб. Что было тому причиной? Может быть, грипп, а может, холодный северный ветер.
Хотя, возможно, это вообще чисто нервное… Вчера она поняла, что Дункан по-прежнему представляет опасность для ее чувств. Во всем, что его касается, она беспомощна и беззащитна.
В булочной Дороти встретила человека в сопровождении двоих маленьких девочек. Когда она увидела, с какой искренней любовью девчушки прижимаются к своему папе, у нее ком встал в горле. Сердце кольнуло, и боль отдалась какой-то странной, доселе ей не знакомой тоской.
Здесь, в булочной, все были парами или семьями. Осознав это, она почувствовала такой страшный приступ одиночества — абсолютного, неизбывного, — что ей пришлось стиснуть зубы, чтобы не дать воли слезам.
Что же с ней такое творится?! Раньше Дороти всегда спокойно относилась к собственному одиночеству, у нее не было даже мыслей о том, что это неправильно. В конце концов, за последние годы она встретила более чем достаточно мужчин, которые почли бы за честь назвать ее своей женой. Вот только все это было совсем не то, чего ей хотелось.
И Дороти действительно прежде никогда не хотела, чтобы у нее непременно был друг… любовник… семья, дом, дети… Ей ничего этого не хотелось, пока… Пока Дункан не обнял ее, не поцеловал. И даже притом, что они с Дунканом остановились достаточно далеко от полной близости, все пережитые тогда ощущения по-прежнему отзывались в ней какими-то непонятными желаниями… Она не только желала его как мужчину, ей была необходима его любовь и все, что связано с большой настоящей любовью.
Дороти стояла в булочной, смотрела на совершенно незнакомого мужчину и его дочерей, и ее охватило острое ощущение собственной несостоятельности и ненужности, какой-то внутренней пустоты. Это чувство не покидало ее и сейчас.
Она бродила по кухне, не находя себе места. На улице ярко светило солнце, хотя и было ветрено. Дороти пыталась уговорить себя одеться и сделать что-нибудь в саду. Физические нагрузки, наверное, помогли бы ей как-то справиться с плохим настроением, да и свежий воздух пошел бы на пользу. Впрочем, в том, что свежий воздух — действенное лекарство от боли и уныния, она сильно сомневалась.
Дункан сдержал сЛово. Когда Дороти утром вышла из дома, ее машина уже стояла у въезда в гараж. Когда, интересно, он подъехал? Она совершенно ничего не слышала. Дороти пыталась убедить себя в том, что это просто замечательно, она не увидела Дункана, ей не пришлось снова переживать унижение и беспокойство. Заведомо обреченная на провал попытка: она все равно хотела его увидеть, все равно любила его… В гостиной зазвонил телефон. Дороти пошла туда, чтобы ответить. Сердце почему-то билось часто-часто. Но оказалось, что звонит мама, а вовсе не Дункан. Но почему, собственно, она решила, что это должен быть Дункан? Тем более, что она для себя решила: общаться с Дунканом слишком опасно и слишком унизительно. Особенно теперь, когда она поняла, что все еще любит его.
Итак, она его любит… Дороти горько усмехнулась. Как это несправедливо, какой жестокий удар судьбы! Жизнь сделала круг, и она вновь оказалась лицом к лицу с той же болью, которую ей довелось пережить десять лет назад.
Нет, не совсем с той же. Тогда на ее стороне были гордость, юность и жизнерадостность. А сейчас…
Сейчас она знала — с твердой уверенностью, от которой щемило сердце, — что ее любовь к Дункану была болезнью, от которой, в отличие от простуды или гриппа, нет никакого лекарства и которая не пройдет просто так, сама по себе.
Дороти разобрала покупки. Теперь стоило бы пойти поработать в саду. Но больше всего ей хотелось усесться в кресло у камина в гостиной — с чашкой чаю и книжкой в руках.
Она достала — наугад — из шкафа книжку, развела огонь в камине, поставила чайник. А когда потянулась за коробочкой с чаем, ей на глаза попался глиняный поросенок, свинка-копилка, которую Дункан выиграл для нее в луна-парке еще тогда, много лет назад, и которую она с тех пор хранила. Поросенок был страшненький, но это подарок Дункана, и Дороти хотелось дотрагиваться до него, видеть его каждый день… Вот почему она не убрала глиняную игрушку куда-нибудь подальше.
И тут Дороти вздрогнула, увидев Дункана, который проходил мимо окна кухни. Тяжелый глиняный поросенок выскользнул из ее пальцев и упал на пол. Она сразу поняла, что не успеет его подхватить, но все равно дернулась, пытаясь спасти копилку. Но у нее ничего не вышло. Игрушка разбилась вдребезги.
— Дороти, что случилось? Я слышал какой-то грохот.
Наверное, дверь осталась незапертой, в каком-то оцепенении подумала Дороти, не желая поворачиваться к Дункану — вернее, не в силах повернуться к нему. Как зачарованная, она продолжала стоять на коленях и собирать осколки, разлетевшиеся по всей кухне. Хотя уже понимала, что склеить поросенка никак не удастся.
— Ты что-то разбила? Не трогай, можешь порезаться! — В голосе Дункана слышалось искреннее беспокойство. — Где у тебя щетка?
Она постаралась ответить спокойно:
— Все в порядке, Дункан. Я справлюсь. — И уловила в своем голосе раздражение, за которым пыталась скрыть отчаяние и обиду.
Она столько лет берегла этого разнесчастного поросенка, хранила его, как сокровище. Ведь он был подарком Дункана той Дороти, подарком от всего сердца, может быть, даже с любовью. А теперь его нет, он разбился.
Она чувствовала, как горячие слезы обжигают лицо. Ей уже ничего не хотелось — хотелось просто сидеть на полу и отдаться на растерзание охватившей ее печали. И плакать, плакать так, как она никогда в жизни не плакала… Но Дункан был тут, смотрел на нее, стоял у нее за спиной… И вдруг Дороти возненавидела его почти так же сильно, как когда-то любила. Она поднялась с пола, повернулась к нему и сердито спросила:
— Что тебе нужно, Дункан?
Он отошел от нее. И было у него в лице что-то такое, что заставило Дороти опомниться. Ей совсем не хотелось проявить сейчас свои истинные чувства.
— Решил навестить тебя и проверить, все ли с тобой в порядке. После вчерашней ночи.
Кровь застыла у Дороти в жилах. Да как он может напоминать ей?! Почему он так с ней поступает?! Она, может быть, и не ожидала от него ничего другого, но все же втайне надеялась, что у него хватит такта никогда не вспоминать о том, что произошло между ними той ночью, не говорить об этом ни ей, ни кому бы то ни было вообще — просто забыть, притвориться, будто ничего и не было — ни прошлой ночи, ни ее мучительного желания, ни жгучей страсти. Не было — и все. А что получилось в итоге? Дункан вошел к ней в кухню и беспечно спросил, как она себя чувствует после вчерашней ночи. Дороти казалось, что она вот-вот просто умрет от ярости и боли, но нашла в себе силы отвернуться от Дункана и спокойно проговорить:
— А почему со мной должно быть что-то не в порядке? Я и до этого целовалась, вообще-то. — И сама удивилась тому, сколько язвительной горечи скрывалась за ее ровным, невыразительным голосом.
Затем последовала ужасающая, оглушительная тишина, и Дороти охватило неприятное свербящее чувство, что она сказала что-то не то. Абсолютно не то.
— Не сомневаюсь, — легко согласился Дункан. — Однако я не об этом. Мы не увиделись утром, когда я пригнал твою машину. А сейчас ехал домой и по пути решил заглянуть и посмотреть, все ли с тобой в порядке. Ты вчера была совсем больной.
Он произнес это легко, почти беспечно. И уж точно — безо всякого пафоса. Но все-таки она знала — да, знала прекрасно, — что Дункан вне себя от ярости. .
Дороти опять охватила слабость. Но вовсе не из-за болезни. На этот раз ее слабость была прямым следствием собственной глупости.
Что на нее нашло?! Теперь, по здравому размышлению, Дороти поняла: Дункан совсем не желал упоминать о том, что случилось вчера. Наоборот, хотел оставить все это при себе. Наверное, даже больше хотел, чем она сама,
Он все еще стоял У нее за спиной и, похоже, уходить не собирался. Выход был только один. Дороти глубоко вздохнула, взяла щетку и начала собирать осколки! И все это — не поднимая на Дункана глаз.
— Извини, — проговорила она наконец, когда молчание сделалось совсем уже невыносимым. — Это была глупая… детская выходка, но, как ты сам видишь… — Дороти помедлила, взглянула на Дункана и со вздохом закончила фразу: — …сейчас я не в самом лучшем состоянии. Да и не в настроении тоже. Вот и решила сделать себе чашечку чаю, усесться перед камином и почитать старый добрый роман Дороти Идеи.
— А-а, лучшее средство от депрессии и всего за несколько шиллингов, — прокомментировал Дункан, одарив ее той милой улыбкой, которую она так хорошо знала когда-то.
У Дороти что-то оборвалось внутри. Она изо всех сил старалась сдержаться и не броситься ему в объятия, чтобы там — на груди Дункана — дать волю чувствам и слезам.
— Послушай, Дорри, что касается прошлой ночи…
Она вся напряглась, потому что уже знала, что за этим последует: банальное признание, что он утратил контроль над собой и хотел бы извиниться за «недоразумение».
— Пожалуйста, не говори ничего, — перебила она его. — То была ошибка, мы оба это понимаем. И знаешь, Дункан, скажу тебе честно: я бы хотела, чтобы ты ушел.
Та невидимая преграда между ними, которая исчезла, когда Дункан пошутил насчет страсти Дороти к любовно-приключенческим романам, вернулась на место и, кажется, стала еще прочней. Дороти повернулась спиной к Дункану, чтобы тот понял: его присутствие нежелательно и неуместно. Но при этом в душе у нее творилось такое… Она затаила дыхание, услышав, как Дункан открывает дверь.
— Мне очень жаль, что все так получилось… со свинкой, — сказал он с порога.
Это был запрещенный прием… Впрочем, Дункан мог догадаться, как много значила для Дороти эта уродливая игрушка.
— Да ладно, — сухо проговорила она. — Я вообще не понимаю, как он сохранился, этот поросенок. Надо было его выкинуть еще сто лет назад.
Она услышала, как закрылась дверь, но даже не повернула головы. Ей не хотелось смотреть на то, как он уходит от нее, возможно, в последний раз, навсегда. И только полностью убедившись в том, что Дункан уехал, Дороти бросила щетку и, опустившись на колени, медленно собрала все кусочки разбившейся глиняной копилки. Слезы текли по щекам и капали на пол. Потом Дороти разложила осколки на столе. Она понимала, что их уже не склеишь. Как не склеишь ее разбитое сердце. Теперь уже ничего не исправишь. Ничего…
Дороти встрепенулась и строго сказала себе: перестань. К чему эти драмы? И вообще, пойди наверх и умойся, идиотка.
Она так и сделала. Поднялась в ванную, глянула в зеркало и скорчила болезненную гримасу при виде своего заплаканного лица с припухшими глазами.
Осколки глиняного поросенка так и остались лежать на столе в кухне.
Дороти включила холодную воду. Вода шумела, да и стены в старом доме были каменными, толстыми, поэтому Дороти не услышала, как Дункан снова вошел в дом.
* * *
Он резко остановился, наткнувшись взглядом на аккуратно разложенные на столе кусочки глины, а потом подошел к столу и принялся перебирать их в руках. Если бы сейчас Дороти увидела Дункана, она бы его не узнала. Его лицо — обычно такое суровое — смягчилось, в глазах появилось какое-то странное, почти мечтательное выражение.
Дункан вернулся, поддавшись какому-то непонятному порыву, поддавшись желанию, в котором не хотел себе признаваться даже после стольких лет. Он вернулся с заранее приготовленным оправданием.
Но сейчас… Ему нужно было время, чтобы подумать, может быть, убедить себя в том, что это глупо и даже опасно — надеяться на что-то из-за каких-то кусочков глины.
Прошло уже столько лет, и ничего не изменилось. Все эти годы он ждал… надеялся и томился… Все эти годы он слышал от своего деда только то, чего ему не хотелось слышать. А потом вернулся и обнаружил, что в ее жизни нет никого, кто…
Ну хорошо. Он позволил сердцу взять верх над разумом, отдался своим желаниям, своим стремлениям… Но это было ошибкой. Хотя, может быть, все не так уж страшно. И все еще можно исправить.
Женщина, которая со слезами на глазах собрала с пола осколки разбившейся глиняной игрушки и аккуратно разложила их на столе, вместо того чтобы просто выкинуть в помойку… эта женщина вряд ли может быть равнодушной к тому человеку, который подарил ей эту игрушку. Так ведь?
Уходи, пока еще можешь уйти, сказал он себе. Наверху послышался какой-то шум. Дункану не хотелось, чтобы Дороти застала его сейчас. Он тихо вышел, но перед этим взял со стола один из самых больших осколков разбитого поросенка и забрал с собой.
Когда Дороти спустилась в кухню, у нее сразу возникло ощущение, что, пока она была наверху, кто-то побывал в доме. Она не могла понять, почему ей так показалось. Но странное чувство не проходило.
Пожав плечами, Дороти уселась за стол и уставилась на собранные осколки. Ей было грустно и горько. Она уже поняла, что день безнадежно испорчен. Даже то удовольствие, которое она, может быть, получит от книги Иден, уже не сможет поднять ей настроение и прогнать отчаяние.
Часов в пять вечера, устав от самой себя и от своих невеселых мыслей — которые, казалось, окутали весь дом, словно какие-то флюиды непреходящего несчастья, — Дороти позвонила матери и сказала, что собирается приехать к родителям в гости и провести у них пару дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19