— Ты и раньше была романтичной, мечтательной… — Он невесело усмехнулся. — Наверное, мне бы следовало вспомнить об этом раньше, вместо того чтобы позволить себе… — Дункан опять на мгновение умолк, а потом добавил неожиданно резко: — Я еще раз прошу прощения за тот вечер. Дороти, мы с тобой давно знаем друг друга. Я думаю, нам ничто не должно помешать…
Она уже знала, что он собирался сказать. «Нам ничто не должно помешать быть друзьями». Сердце Дороти будто острый нож пронзил. Если они будут общаться в качестве старых друзей, ей просто не выдержать душевного напряжения. Она вовсе не хочет быть ему другом. Она хочет…
Чего она хочет? Чтобы он полюбил ее? Нет, конечно же нет. Ей ничего от него не нужно. Ничего. А что касается его заявления о том, что он пришел перед ней извиниться… это вполне объяснимо. Теперь, когда Дункан решил вернуться в родной город и поселиться здесь навсегда, ему вовсе незачем обострять отношения с кем бы то ни было. Нормальное человеческое желание.
Когда она примет его извинения, когда позволит, чтобы он снова вошел в ее жизнь… Дороти невольно поежилась. Нет, она не допустит, чтобы это случилось. Нельзя вновь подвергать свои чувства опасности. Просто нельзя. Самое лучшее — держать Дункана на расстоянии. Так будет проще. И безопаснее.
Как бы ни было неприятно это осознавать, Дороти по-прежнему совершенно беспомощна перед этим мужчиной. Он по-прежнему волнует ее.
— Мне не нужны твои извинения, Дункан, — натянуто проговорила она. — Мне ничего от тебя не нужно. Я хочу, чтобы ты ушел. И оставил меня в покое. Навсегда.
Она не смотрела на Дункана, но хорошо расслышала, как он с шумом втянул в себя воздух, и внутри у нее все сжалось от какого-то непонятного страха. То, что она сейчас сказала… На самом-то деле ей хотелось прямо противоположного. У нее было такое чувство, что она отказывается от чего-то такого, что потом осознает как горькую и невосполнимую потерю. Но что ей еще оставалось делать?
Однажды Дороти уже пережила сильную боль — когда Дункан отозвался о ее чувствах к нему как о чем-то таком, что ему докучает и что ему вовсе не нужно. И больше она не позволит ему так оскорбить себя и унизить. Никогда! И тем не менее Дороти боялась, что ее решимость порвать все связи с Дунканом все-таки не настолько тверда, как ей хотелось бы. Если он не уйдет прямо сейчас, она вряд ли устоит перед искушением принять то, что он ей предлагает, — перемирие и дружбу.
— Я еще раз повторяю. Мне не нужны твои извинения, Дункан. Видишь ли… — Она заглянула ему в глаза, очень надеясь, что ей хватит мужества договорить до конца все то, что она собиралась сказать — Твое мнение обо мне, о моем моральном облике, о том, как я живу… оно для меня ничего не значит.
Ее так и подмывало добавить: «И ты для меня ничего не значишь». Но она поняла, что просто не сможет произнести этих слов. А тут еще — как назло! — ранка на губе вдруг заныла. Она едва не расплакалась от горечи и бессилия.
Дункан молчал целую вечность, а потом холодно проговорил:
— Я все понял. — Дороти очень надеялась, что он ничего не понял, что за щитом из жестких слов не разглядел ее боли. — Наверное, мне нужно уйти.
— Да, — безучастно обронила Дороти, глядя в сторону. Она боялась, что если увидит глаза Дункана, то просто не выдержит и будет умолять его не уходить.
Чтобы не показаться невежливой, она проводила Дункана до двери. Прихожая была небольшая, и как бы Дороти ни старалась держаться подальше от него, все равно получилось так, что они оказались совсем близко друг к другу. Дороти невольно отшатнулась и тут же испуганно замерла… Дункан, вместо того чтобы вежливо отодвинуться от нее, подошел еще ближе. Его лицо оставалось совершенно непроницаемым.
— В своей жизни я совершил немало ошибок, но больше всего жалею о том…
Он стоял очень близко. Так близко, что Дороти чувствовала его запах, тепло его тела. Она ощущала близость Дункана буквально всей кожей. И была близка к истерике.
Дороти закрыла глаза и безотчетно облизала вдруг пересохшие губы.
— Дороти… — Он произнес ее имя так странно, так проникновенно… Дороти почувствовала, как зачастили удары сердца, открыла глаза и увидела, что Дункан смотрит на ее губы. — Все еще болит?
Дороти испуганно моргнула. Ей показалось, что Дункан спрашивает о прошлом, что он все же решил признаться, что всегда знал о ее чувствах к нему. Она растерялась, не зная, что ответить. Но потом Дункан поднял руку и легонько провел пальцами по ее губе, и она поняла, что он спрашивает о том, болит ли все еще губа.
— Я не хотел…
Голос у Дункана дрогнул. Дороти почувствовала, как внутри у нее все оборвалось… Такое чувство бывает во сне, когда летишь в бездонную пропасть и бессильна остановить падение. Сами собой губы ее приоткрылись, на щеках выступил предательский румянец. Что он с ней делает?! Дункан еще раз провел пальцем по крошечной ссадинке у нее на губе, а потом тяжело глотнул и напряженно застыл, так и не отняв руки от ее губ.
— Тогда, десять лет назад, тебе бы захотелось, чтобы я поцеловал тебя там, где болит.
Дороти уже ничего не понимала. Неужели он действительно произнес эти слова?! Она не могла поверить. Боль у нее в душе как будто собралась в тугой комок, а потом он взорвался миллиардами острых, как бритва, осколков. Если раньше Дороти еще как-то владела собой, то теперь была просто не в силах справляться с наплывом чувств, что накрыли ее, как штормовая волна. Она вновь превратилась в ту девочку, которой была тогда, десять лет назад, — ранимую, мечтательную, восторженную и абсолютно беспомощную перед этим человеком, которого она обожала неистово и безнадежно.
Ей хотелось заплакать. Жгучие слезы уже навернулись на глаза, и Дороти сдержала их лишь нечеловеческим усилием воли. Она не могла показать свою слабость Дункану. Не могла…
Он по-прежнему держал пальцы у нее на губе. В отчаянии она сделала шаг назад и уперлась спиной в стену. Потрясение, страх, ощущение опасности, от которой нельзя спастись… У Дороти было такое чувство, что все это происходит во сне. Вот сейчас она проснется, и все пройдет.
Когда она заговорила, то сама не узнала свой
— Десять лет назад я была глупой девочкой… просто дурочкой. Но я уже выросла, Дункан. Я давно уже не та наивная девчушка, какой была тогда.
И я не знаю, зачем тебе нужно мучить меня, терзать воспоминаниями о том, чего давно уже нет. Конечно, она не сказала этого вслух. Потому что тогда Дункан бы догадался, что ей по-прежнему больно. Что он ей по-прежнему небезразличен.
— Пожалуйста, уходи, — выдавила она. — А то твоя девушка, наверное, уже начала волноваться, почему тебя так долго нет.
— Моя девушка? — переспросил Дункан, и Дороти мысленно отругала себя за то, что поддалась своему глупому ребяческому порыву. Его подруги, его личная жизнь ей вовсе не интересны. И кто ее за язык тянул? — Это ты, наверное, про Рейчел, — холодно уточнил Дункан. — Рейчел не моя девушка, она мой адвокат, из Америки.
Дороти почувствовала, что краснеет — от смущения и злости на себя.
— Меня не волнует, кто она тебе, Дункан. —Она постаралась, чтобы ее голос не дрогнул. Потому что это была неправда. — Я просто подумала…
— Ты подумала, что у нас с ней любовь. Точно так же, как я подумал, что Форбс — твой любовник… Видишь, как это опасно — делать поспешные выводы из необоснованных предположений? Особенно если эти предположения вызваны… — Дункан на мгновение умолк и задумчиво взглянул на Дороти. — А чем конкретно было вызвано твое предположение, Дороти?
— Ничем, — солгала она, прекрасно осознавая, насколько опасную тему затронула. — Я уже тебе говорила: твоя личная жизнь меня не интересует.
— Да, ты мне это уже говорила, — пробормотал Дункан себе под нос и — к несказанному облегчению Дороти — развернулся, чтобы уйти. Однако в дверях он чуть помедлил и обернулся к ней. — Ты конечно же слышала, что я собираюсь вернуться в город и возглавить компанию деда.
Дороти внутренне содрогнулась, однако внешне ей удалось сохранить спокойствие. Она даже небрежно пожала плечами и проговорила как можно более беспечно:
— Да, Тресси что-то такое говорила.
— Но тебе это неинтересно, — подытожил Дункан с какой-то странной горечью в голосе, которая озадачила Дороти. — Да, я все понял, Дороти. И не надо провожать меня до машины. У тебя, уверен, есть множество более важных и интересных дел, — не без сарказма добавил он. — Кстати… Еще только один вопрос. Насчет той пены для бритья. Я уже понял, что ты ее покупала не для любовника. Но тогда для кого?
Этот вопрос застал Дороти врасплох, она не стала ничего выдумывать и сказала правду:
— Для заболевшего мужа Тресси. Она хотела побыть с ним и попросила меня кое-что купить…
Какого черта?! Она вовсе не обязана объяснять ему свои поступки! Но прежде чем Дороти успела сказать об этом Дункану, тот уже ушел. Ну и ладно, сказала она себе. Все равно Дункан заранее настроен так, что будет думать о ней только худшее. Как он там говорил? «Делать поспешные выводы на основе необоснованных предположений». Видно, так ему спокойнее. Похоже, Дункану хотелось верить в то, что у нее есть любовник, потому что в этом случае она не стала бы донимать его своей любовью. Если так, то мог бы и не напрягаться. Ему нечего бояться. Абсолютно нечего.
* * *
Через час после ухода Дункана Дороти все еще трясло. Она никак не могла успокоиться. Надо же было так глупо, совсем по-детски повести себя. Но… теперь все равно ничего не изменишь, ведь глупость уже совершилась…
К счастью, Дункан, похоже, не понял, что ее отказ принять его извинения был вызван страхом и стремлением защитить свой душевный покой, а вовсе не желанием уязвить его. Ушел он не в самом радужном настроении. Но уже очень скоро, остынув и спокойно обдумав их сегодняшний разговор, он может догадаться о правде. А когда он догадается…
Дороти резко тряхнула головой. Что еще за ерунда?! Делать Дункану больше нечего, как только обдумывать их разговор! С чего это она решила, будто настолько ему небезразлична, что он станет тратить свое драгоценное время на то, чтобы вспоминать каждое слово из их разговора и анализировать все оттенки эмоций, которые стоят за словами?! Да он просто пожмет плечами, скажет себе, что поступил правильно — попросил прощения, а то, что Дороти его извинения не приняла, так это, как говорится, ее проблемы. После чего благополучно выкинет ее из головы и думать о ней забудет.
На самом деле, ему все равно, какие будут у них отношения — сердечные или не очень. И она не допустит, чтобы Дункан начал вспоминать о прошлом — о том, как она с благоговением ловила каждое его слово, каждый взгляд… как она смотрела на него с восторженным обожанием в глазах. Она не допустит, чтобы он с холодным презрением забавлялся, отыскивая в каждом ее слове предательскую слабость женщины, имевшей глупость по уши влюбиться в мужчину, который не может — или не хочет — ответить ей взаимностью.
Лучше держать Дункана на расстоянии. Вести себя с ним сдержанно, холодно и отчужденно. Нельзя рисковать и подвергать свои чувства опасности. Она была права, отказавшись принять извинения Дункана и предложенную им дружбу. Чем меньше они будут общаться, тем лучше. А теперь они, скорее всего, будут общаться мало. После того «теплого приема», который она ему устроила, Дункан больше к ней не придет.
Умом Дороти понимала, что такой вывод должен ее успокоить, но в душе чувствовала себя несчастной и одинокой. Это было неприятное чувство — гнетущее, тяжелое. Дороти чихнула и тихонько чертыхнулась. Нет сомнений: чувствуй она себя лучше, ей было бы проще справляться с наплывом эмоций, которые пробудил в ней разговор с Дунканом и которые были ей неприятны, поскольку заставляли ясно осознать свою полную беспомощность перед этим мужчиной.
Еще неделю назад Дороти искренне верила в то, что Дункан совсем ничего для нее не значит. Но, как теперь выясняется, она просто обманывала себя. И для того, чтобы это понять, ей хватило нескольких встреч и одного поцелуя — поцелуя, исполненного ненависти и гнева.
Неужели она действительно такая дура?! Похоже на то, с горькой усмешкой сказала себе Дороти. К чему отрицать очевидное? Она любит Дункана. И любила его всегда.
Дороти решила, что лучше всего для нее — лечь спать. Чтобы уже ни о чем сегодня не думать. А то неизвестно, до чего так можно додуматься. Она любит Дункана… Но этого не может быть. Тогда, десять лет назад, ей казалось, что она действительно его любит. Однако какая может быть любовь в пятнадцать лет?! Обожание — да. Но не любовь. Просто в своей глупой юношеской восторженности она видела в Дункане не живого человека, а какого-то сказочного героя — прекрасного и почти недосягаемого, кем можно лишь восторгаться издалека.
А для взрослых любовь — это такое чувство, которое подразумевает равенство двух людей. Чувство, которое допускает, что у твоего любимого могут быть недостатки, поскольку он не непогрешимый герой из прекрасной и доброй сказки, а обыкновенный человек, которому не чуждо ничто человеческое. Любовь — это когда ты принимаешь человека таким, какой он есть, а не придумываешь себе совершенный идеал, которого в действительности не бывает. Тогда, в пятнадцать лет, Дороти влюбилась не в Дункана, а в тот идеальный образ, который существовал лишь в ее воображении. Он отвечал ее представлениям о том, каким должен быть человек, достойный любви. А настоящего Дункана она не знала. Да ей и не нужен был настоящий.
Хотя нет. Это неправда. Она знала его настоящего. Знала, каким он бывает добрым, чутким и отзывчивым. Знала, какой он веселый и даже иной раз ехидный, но все равно — очень хороший. До того, как Дороти невольно подслушала тот разговор Дункана с дедом и стала избегать встреч с ним, они много времени проводили вместе, и она постоянно чувствовала его теплое к ней отношение, его искреннее внимание и нежную заботу.
Теперь он конечно же изменился. Тот — прежний — Дункан, которого она знала, никогда бы не стал делать поспешных, необоснованных выводов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19