июля 1865 года он сделал последнюю запись в дневник: «Но полно писать. Через неделю должен миновать 71 год. Часто память изменяет, слабеют силы телесные и нравственные, тускнеют глаза. Совершается век мой, я пережил всех друзей, постепенно разрушается мой семейный быт, впереди – одиночество.
Прекращая сей дневник, посвящу остальные дни, насколько оставшееся время и силы позволят, приведению в порядок собранных и составленных мною в течение целой жизни «Записок».
Великое бы для меня было утешение, если б встретил личность, которая при разумении дела охотно приняла бы от меня на сохранение обильный труд всего моего века, с тем чтобы при удобном времени и обстоятельствах приложить старание к добросовестному обнаружению событий, не лишенных занимательности».
Смысл последней фразы ясен. Он жил в жестокое время, в сибирской каторге погибли лучшие его друзья и единомышленники, сам он долго находился под строгим надзором, обстоятельства вынуждали его к осторожности, он не мог в своих «Записках» сказать всего, что хотелось, приходилось многое замалчивать, о многом говорить иносказательно, выказывая иной раз наружное уважение лицам, которые «уважения не заслуживали».
Он хотел, чтобы потомки поняли, при каких обстоятельствах делались им записи, и чтоб события, вынужденно им затушеванные, были добросовестно обнаружены в их подлинном виде. Впрочем, он не раз и в других дневниковых записях как бы снабжал «ключами» вдумчивых читателей, намекая, что причины некоторых важных дел указаны им не совсем точно и что они «останутся раскрыты только для тех, кои внимательно рассудят все обстоятельства дела».
Мне приятно сознавать, что, пользуясь его «ключами», опубликованными и неопубликованными записями и огромным эпистолярным наследством, я в какой-то степени прочитал любопытнейшие страницы большой и содержательной жизни, отданной на служение своему отечеству, которое в те времена было угнетено самодержавным деспотизмом, но виделось Н.Н.Муравьеву и его товарищам сквозь завесу дней свободным, просвещенным и могущественным.




Авторские дополнения к тексту

Я родился и вырос близ Воронежа, в небольшом уездном городке Задонске, живописно разбросанном на левом берегу Дона. В двухстах шагах от родительского дома возвышалась каменная громада знаменитого монастыря, некогда привлекавшего толпы богомольцев со всей страны. И мне с детских лет знакомы были калитка в монастырской ограде, посыпанная желтым песочком тропинка в монастырском садике, пьянящий запах цветущих белых акаций и лип. А под ними, близ главного собора, монолитный надгробный памятник из серого финляндского гранита с краткой четкой надписью: «Николай Николаевич Муравьев. Начал военное поприще Отечественной войной 1812 года, кончил Восточной 1856 года под Карсом».
Я знал, что здесь похоронен известный генерал, покоритель Карса, который последние годы жизни провел в своем имении Скорняково близ Задонска, я встречался еще с людьми, лично знавшими Муравьева, отзывавшимися о нем как о суровом по виду, но гуманном и справедливом человеке. Однако интерес к жизни этого генерала у меня не возникал. Мало ли было хороших генералов! Огромные исторические события волновали мир: началась империалистическая война, потом произошла Октябрьская революция, освобожденный от самодержавного строя и классового угнетения народ воздвигал величественное здание социалистической державы.
Я уехал из родного города. И прошло много-много лет, пока я не узнал некоторых любопытных подробностей из жизни Н.Н.Муравьева, заставивших меня иначе отнестись к слышанным в детстве рассказам о нем и вспомнить о давно забытой его могиле…
Из книг известного советского историка академика М.В.Нечкиной, исследовавшей вопрос о ранних декабристских организациях, я узнал, что Н.Н.Муравьев еще в 1811 году в Петербурге создал первое в России тайное юношеское общество, объединившее многих будущих декабристов, мечтавших создать республику на острове Сахалин. «Юношеское собратство, – прочитал я, – ранняя преддекабристская организация, во главе которой стал юный, всего-навсего шестнадцатилетний прапорщик Николай Муравьев, отмечена страстным увлечением идеей всеобщего равенства и республиканскими настроениями в духе Руссо» {22} 22
Нечкина М. В. Движение декабристов. М.: Изд-во Академии наук СССP, 1955, т. 1.

.
А после Отечественной войны Николай Муравьев вместе с братом Александром и Иваном Бурцовым организует знаменитую Священную артель, явившуюся колыбелью тайного общества – Союза Спасения. Но в конце 1816 года Николай Муравьев в силу неблагоприятных для него семейных происшествий уезжает с Ермоловым на Кавказ. «Исследователь имеет все основания предположить, – заметила М.В.Нечкина, – что, не будь этих происшествий и вынужденного отъезда на Кавказ, в Союзе Спасения одним членом было бы больше: так явственен в этот момент вольнодумный облик члена Священной артели Николая Муравьева» {23} 23
Нечкина М. В. Священная артель. Кружок А. Муравьева и И. Бурцова. – Сб.: Декабристы и их время. М.: Изд-во Академии наук СССP, 1951.

.
Пробудившийся в связи с такими сведениями вполне понятный интерес к Н.Н.Муравьеву заставил меня навести справки о дальнейшей его жизни и деятельности в центральных архивах и библиотеках, и я выяснил следующее. Биографии Н.Н.Муравьева не существует. Помещенные в дореволюционных журналах высказывания и воспоминания о нем отличаются крайней разноречивостью и субъективностью оценок. В советское время никто из историков и исследователей, кроме М. В. Нечкиной, жизнью и деятельностью Н.Н.Муравьева не занимался.
И далее я узнал, что Н.Н.Муравьев более полувека с редким постоянством делал дневниковые записи, а в последние годы, живя в Скорнякове, занимался их обработкой, но напечатанными «Записки» свои при жизни не увидел. После смерти его в 1866 году дочь Александра Николаевна Соколова передала «Записки» отца издателю «Русского архива» П.И.Бартеневу, который получил дозволение на их публикацию лишь в 1885 году. При соответствующей обработке и редакторской правке «Записки» печатались в «Русском архиве» частями в продолжение 1885 – 1895 гг., а затем публикация была прервана. Неопубликованные части хранятся в Центральном Государственном военно-историческом архиве (ЦГВИА), там же находятся служебная переписка Н.Н.Муравьева и письма к нему А.П.Ермолова (до конца жизни они были в самых близких отношениях). А черновые рукописи опубликованных «Записок» хранятся в отделе письменных источников Государственного Исторического музея в Москве (ОПИ ГИМ). Кроме того, документальные материалы о Муравьеве имеются в воронежском архиве и некоторых других архивохранилищах.
Мне не первый раз приходилось иметь дело с архивными материалами, и я видел, что новая работа потребует много сил, времени, но есть ли смысл тратить их?
Один из молодых историков, с которым я попробовал побеседовать о Муравьеве, отозвался весьма скептически:
– Чем вас этот Муравьев привлекает? Ну, положим, грешил он в молодости либерализмом и знал некоторых декабристов, а дальше что? Ведь он в конце жизни стал наместником Кавказа, стало быть, состоял в числе царских любимцев, иначе не попал бы на столь высокий пост. Разве не так?
Одно время и мне в голову такая мысль приходила, но существовали и некие доводы за то, чтобы отвергнуть ее. В воронежском архиве мне попалась копия служебного формуляра Н.Н.Муравьева, из которого явствовало, что он дважды по каким-то причинам подвергался удалению с военной службы, пробыв в общей сложности под опалой свыше двадцати лет в Скорнякове, а главное, весьма странной мне показалась запись в формуляре о том, что Н.Н.Муравьев в один и тот же день, 29 ноября 1854 года, был неожиданно произведен в генерал-адъютанты, назначен главнокомандующим кавказских войск и наместником. {24} 24
Воронежский архив. Фонд Воронежского дворянского депутатского собрания, дело № 134.

Что-то загадочное заключалось в столь необычном и поспешном производстве. Каким образом и почему оно произошло?
Я решил прежде всего найти ответ на этот вопрос. И принялся за чтение в ЦГВИА двух больших томов рукописных неизданных «Записок» Н.Н.Муравьева, отражавших пятидесятые и шестидесятые годы прошлого века. И тут, во-первых, сразу стало понятно, почему эти части «Записок» царская цензура к печати не дозволила. В них содержались такие резкие характеристики императоров Николая I и Александра II, такая критическая оценка самодержавия, ничтожных правителей и сановников, что о публикации их нечего было и думать. И во-вторых, я узнал, чем вызывалось решение императора Николая, знавшего о тесных связях Н.Н.Муравьева с декабристами, назначить его наместником на Кавказе и каковы были действительные отношения между ними.
«Не милостью царской было мне вверено управление Кавказом, а к тому государь был побужден всеобщим разрушением, там водворившимся от правления предместника моего, – записал сам Муравьев 4 января 1855 года в Москве перед отправлением на Кавказ. – Находясь в столице близ государя и первенствующих лиц, видел ничтожность многих. Еще раз убедился в общем упадке духа в высшем кругу правления, в слабости, ничтожестве правящих. Я видел своими глазами то состояние разрушения, в которое приведены нравственные и материальные силы России тридцатилетним безрассудным царствованием человека необразованного, хотя, может быть, от природы и не без дарований, надменного, слабого, робкого, вместе с тем мстительного и преданного всего более удовлетворению своих страстей, наконец, достигшего как в своем царстве, так и за границею высшей степени неуважения, скажу, презрения, и опирающегося, еще без сознательности, на священную якобы преданность народа русского духовному обладателю своему, – сила, которой он не разумеет и готов пользоваться для себя лично в уверенности, что безусловная преданность сия относится к лицу его, нисколько не заботясь о разрушаемом им государстве» {25} 25
ЦГВИА, ф. 169, д. 4, с. 3.

.
Неопубликованные части «Записок» не оставляли сомнения, что Н.Н.Муравьев и в последние годы жизни, как и в молодости, оставался противником самодержавия, ненавидел венценосных монархов и окружавших их лиц, «коих личные страсти брали верх над чуждым для них теплым чувством любви к славе своего отечества», ненавидел чиновную царскую бюрократию, «в образ мыслей которой сильно вкоренилось понятие о данничестве трудящегося класса людей, дышащих как бы для удовлетворения праздного сословия». Когда началась Крымская война, Муравьев сделал такую запись: «Средства, конечно, велики в России для противоборствования хотя бы и против всей Европы, возбудится и дух народный; но в чьих руках силы сии и какое поручительство за успех, когда правитель во всем видит только свою личность и когда не видно около него ни одного человека, который бы действовал самоотверженно… Виды всех столь ограничены, уважения ни к лицу, ни к месту, и везде губительное самонадеяние невежи… Бедная Россия, в чьих руках находятся ныне судьбы твои!» {26} 26
Там же, д. 3, с. 412 – 413


Да, после таких открытий образ Муравьева прочно занял мое воображение, и я не мог уже отказаться от дальнейших поисков и исследований…
Я прочитал в каком-то журнале, что Муравьев всю жизнь вел переписку с различными деятелями, где-то должны были найтись следы ее. И потом меня интересовали подробности деревенской его жизни. Летом я поехал в Задонск. Не без труда отыскал могилу Муравьева. На территории бывшего монастыря теперь размещались корпуса межрайонной больницы и механизированные цеха сушильного завода. Столь разнородные предприятия отделялись друг от друга деревянным забором. Муравьевская могила оказалась в пределах завода и была совершенно завалена кирпичами, дровами и старой тарой. Директор В.Н.Стрельцов, которому я рассказал о Муравьеве, приказал расчистить указанное мною место, и спустя несколько дней я увидел вновь массивный гранитный надгробный памятник. Здесь нашел последнее успокоение замечательный, незаслуженно забытый деятель прошлого века! Я долго стоял у его могилы и размышлял о превратностях человеческой жизни…
Из Задонска я отправился в Скорняково. Большое старинное это село раскинулось на левом берегу Дона, километрах в сорока выше Задонска, с которым соединяется грейдерной дорогой. Места здесь привольные. Река неширокая, но быстрая и чистая, воздух здоровый, никакой гарью и дымами не испорченный. Господский двухэтажный из тесаного камня дом, построенный Н.Н.Муравьевым, оказался целым до сих пор. Стоит он на взгорье, и из верхних окон открывается во всей своей красоте тихий и ласковый Дон. Не было, правда, в доме деревянных колонн и балконов, существовавших когда-то, исчезли примыкавшие к дому цветники, оранжереи и сад, зато вместо убогих крестьянских крытых соломой хижин, описанных Муравьевым, красовались веселые коттеджики с антеннами на крышах, тянулись электрические и телефонные провода, и у входа в дом стояли грузовые и несколько легковых машин разных марок. Бывшее помещичье имение вскоре после Октябрьской революции было превращено в совхоз «Тихий Дон», существующий и сейчас. В доме помещалась главная контора совхоза. Служащие большей частью были молодыми людьми и о прошлом села Скорнякова не имели понятия, но мне назвали старых жителей села, и я, не теряя времени, отправился беседовать с ними.
Анисья Алексеевна Сачкова, восьмидесяти трех лет, рассказала следующее:
– Я помню только дочь генерала Софью Николаевну Черткову, которая после смерти отца тут хозяйствовала… Но мать моя и бабка говорили, что в селе при генерале была ткацкая фабрика, на которой они работали. И хотя при крепостном праве это было, они получали жалованье, не помню уж какое, и сказывали, будто Муравьев-генерал крепостных своих освободил еще до воли…
Михаил Николаевич Глумов, которому перевалило за девяносто лет, добавил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66