Но вопрос этот очень серьезный, к
людям надо проявлять ежедневную строгость, потому что ты
с ними будешь по-хорошему, а они к тебе обернутся свиньей.
Возьмем, к примеру, простую семью. Если не будешь воспи-
тывать ребенка в строгости, с ремешком, то он вырастет
жулик или хулиган, а дети, Люба, цель нашей жизни. А если
не иметь цели, то можно повеситься или застрелиться (вот
вам пример: Маяковский, Есенин)".
Старшина поставил точку, обмакнул перо в чернила и стал
обдумывать следующую фразу. Он хотел как-то связать вое-
дино вопросы семьи и брака и обороноспособности государ-
ства, но как именно сделать это, еще не знал, и тут
его сбили с толку - кто-то постучался в дверь.
- Войдите,- разрешил старшина.
Вошел Чонкин. Он был так огорчен своей оплошностью на
политзанятиях, что даже забыл, что нужно о своем прибытии
доложить по-уставному, и спросил просто:
- Звали, товарищ старшина?
- Не звал, а приказал явиться,- поправил старшина.-
Войдите и доложите, как положено.
Чонкин повернулся к дверям.
- Отставить!- сказал старшина.- Как нужно поворачивать-
ся кругом?
Чонкин постарался сделать все как надо, но опять пере-
путал и повернулся через правое плечо. Только с третьего
раза у него получился поворот более или менее гладко,
после чего старшина, наконец, снизошел к нему, разрешил
выйти и, вернувшись, доложить о прибытии. Потом сунул
ему в руки " Устав караульной и гарнизонной службы " и
отправил в казарму учить обязанности часового. А сам
остался дописывать письмо, наполняя его новыми, возникши-
ми в результате общения с Чонкиным мыслями:
"Вот, Люба, к примеру, у вас на заводе работает инженер
с высшим образованием и имеет в своем подчинении 10-12
человек. Он может приказать им что-нибудь только по ра-
боте,а после работы или во время выходного дня они ему у
уже не подчиняются и могут делать, что хотят, как говорит-
ся, ты сам по себе, а я сам по себе. У нас такого положе-
ния быть не может. У меня в роте 97 красноармейцев и мла-
дшего комсостава. Я могу им в любое время отдать любое
приказание, и они выполнят его беспрекословно, точно и в
срок, согласно Уставау и воинской дисциплине, хотя я имею
образование 5 кл.".
На этом месте его опять оборвали. Дверь отворилась, в
каптерку кто-то вошел. Думая, что это Чонкин, старшина, не
повернув головы, сказал:
- Выйди, постучись и войди снова.
Ему ответили:
- Я тебе постучусь.
Старшина волчком развернулся на табуретке, одновременно
вытягиваясь, потому что увидел перед собой подполковника
Пахомова.
- Товариш подполковник, за время вашего отсутствия в
роте никаких происшествий... начал было он, приложив руку
к пилотке, но подполковник его перебил:
- Где Чонкин?
- Отправлен для изучения Устава караульной и гарнизонной
службы,- четко отрапортовал старшина.
- Куда отправлен?- не понял Пахомов.
- В казарму, товарищ подполковник,- отчеканил Песков.
- Ты что - сумасшедший?- заорал на него подполковник.-
Его самолет ждет, а ты тут будешь уставами с ним зани-
маться. Я тебе по телефону что говорил? Немедленно
позвать Чонкина и подготовить к отправке.
- Есть, товарищ подполковник!- Старшина кинулся к двери.
- Погоди. Сухой паек получили?
- Трофимович пошел и все нету. Может, с кладовщиком
разговаривает?
- Я вот ему поразговариваю. Тащить его сюда вместе с
продуктами!
- Сейчас я пошлю дневального,- сказал старшина.
- Отставить дневального!- сказал Пахомов.- Не дневаль-
ного, а сам, и бегом! Погоди. Даю тебе пять минут. За
каждую лишнюю минуту сутки ареста. Понял? Бегом!
Со старшиной подполковник разговаривал совсем не так,
как час назад с командиром полка. Но и разговор старшины с
Чонкиным был мало похож на его разговор с подполковником.
Что касается Чонкина, то он мог в таком духе разговаривать
разве что с лошадью, потому что она по своему положению
была еще ниже его. А уж ниже лошади никого не было.
Выскочив на улицу, старшина поглядел на свои карманные
часы, засек время и пошел было шагом, но потом,
оглянувшись и увидев, что подполковник Пахомов следит за
ним в окно, побежал.
Бежать было метров четыреста - в противоположный конец
городка. На этом пути не было ни одного строения, за
которым можно было бы укрыться и тайком от комбата передо-
хнуть, и старшина Песков чувствовал себя, как на пристре-
лянной местности. Ему было двадцать пять лет, но за два
года сверхсрочной службы он бегал только один раз и то
по тревоге, когда уклониться от беганья не было никакой
возможности. Отвычка от этого занятия давала себя знать,
да и жара, надо сказать, стояла немалая.
На продуктовом складе было, как всегда, полутемно и
прохладно. Редкие солнечные лучи, пробиваясь сквозь дыры
в стене и в крыше, пронизывали помещение, вырывая из
полутьмы какие-то ящики, бочки, мешки и говяжьи туши,
подвешенные к перекладине поперек склада. У полуоткрытых
дверей сидел кладовщик Дудник и, подперев подбородок
рукой, дремал, разомлев от жары. Стоило ему заснуть, как
подбородок соскальзывал с потной ладони. Дудник ударялся
подбородком об стол, открывал глаза, смотрел на стол
подозрительно и враждебно, но, не в силах устоять перед
соблазном, снова подводил руку под подбородок.
Высунув язык, влетел на склад старшина Песков. Он
опустился рядом с Дудником на ящик из-под крупы и спросил:
- Ты Трофимовича не видел?
Дудник снова трахнулся об стол и осоловело посмотрел на
Пескова.
- Чего?
Старшина посмотрел с уважением на подбородок Дудника,
который выдерживает такие удары.
- Зубы целы?- спросил он.
- Зубы-то ничего,- сказал Дудник, встряхивая головой и
зевая.- Я вот боюсь - стол придется в ремонт отдавать.
Кого ты спрашивал?
- Трофимович здесь был?
- А-а, Трофимович. Трофимович был,- сказал Дудник,
закрывая глаза и снова подставляя руку под подбородок
- Погоди ты спать.- Старшина потряс его за плечо.- Куда
он пошел?
Не открывая глаз, Дудник махнул свободной рукой в
сторону дверей:
- Туда.
Поняв, что толку от Дудника не добиться, старшина вышел
наружу и остановился в раздумье. Куда идти? Он перебрал в
уме все места, где мог бы быть Трофимович,уно тот мог быть
где угодно, и придумать сейчас что-нибудь более или менее
вероятное старшине было не так-то просто. Он вынул
карманные часы и посмотрел на них. С момента получения им
приказания шла шестая минута. Старшина вздохнул. Он знал,
что подполковник Пахомов слов на ветер никогда не бросает.
И Песков вдруг только сейчас понял, что происходит, веро-
ятно, что-то сверхважное, раз Чонкина отправляют куда-то
на самолете. Может быть, сам Чонкин вдруг стал очень
важным? Его, старшину Пескова, ни разу не возили на
самолете. Мысль о важности происходящего заставила его
мозг работать продуктивней, старшина еще раз прикинул, где
именно мог прятаться Трофимович, и, уже не колеблясь,
бросился к военторговскому магазину.
Песков не ошибся. Трофимович стоял в пустом магазине
рядом с продавщицей Тосей и рассказывал ей содержание
фильма "Сердца четырех". На полу у его ног лежал вещмешок
с сухим пайком для Чонкина.
Через минуту после этого подполковник Пахомов, взглянув
в окно, увидел такую картину: по тропинке в сторону
казармы, с вещмешком на плече, мелко подпрыгивал
Трофимович; сзади, подталкивая его кулаком в спину, бежал
старшина Песков.
К вечеру того же дня, сидя в отдельной камере батальон-
ной гаупвахты, старшина Песков продолжал письмо своей
невесте из города Котласа.
" А вообще, Люба,- писал он,- жизнь армейская, конечно,
не сахар. Это же есть такие люди, которые пользуются своим
положением не для укрепления воинской дисциплины, а совсем
обратное, с целью, чтобы издеваться над своими подчиненны-
ми. И, конечно, в гражданской жизни такого положения не
бывает, потому что там каждый человек отработал свои во-
семь часов на производстве, считает себя свободным, и, ес-
ли какой инженер или мастер прикажет ему что-нибудь, так
он может послать его куда подальше и правильно сделает".


6

Вот уж правда, жизнь человека полна неожиданностей. Если
бы в этот день все текло по намеченному плану, то Чонкин
после политзанятий должен был привезти на кухню дрова,
потом обед, потом - сон, после сна - баня. В бане обещали
выдать новое обмундирование. (Чонкин уже рассчитывал
отложить это обмундированиеои две пары новых портянок на
случай предстоящей демобилизации). После бани опять на
конюшню, на склад за продуктами для ужина, потом вечером
на открытой площадке концерт художественной самодеятельно-
сти.
И вдуг - трах-бах - вызвали в казарму, выдали винтовку,
скатку, вещмешок, усадили в самолет, и через каких-нибудь
полтора часа Чонкин был уже черт-те где,пв какой-то
деревне, о которой он до этого никогда не слыхал и не
подозревал, что она существует на свете.
Его еще мутило от только что перенесенного первый раз в
жизни полета, а летчики (тот, который его сюда привез, и
другой, который был здесь) зачехлили поломанный самолет,
привязали его к земле, сели в исправный и улетели,
как будто их здесь и не было, а Чонкин остался лицом к
лицу с самолетом и толпой, окружавшей его. Но и толпа
постепенно рассосалась, предоставив Чонкина самому себе.
Оставшись один, он обошел вокруг самолета, подергал
элероны и руль поворота, ударил ногой по колесу. И
сплюнул. Зачем его охранять, от кого охранять и сколько
времени неизвестно. Подполковник Пахомов сказал - может,
неделю, а может, и больше. За неделю можно с тоски
подохнуть. Раньше, бывало, хоть с лошадью поговоришь, и то
дело. Он вообще любил разговаривать с лошадью больше даже,
чем с людьми, потому что человеку скажешь что-нибудь, да
не то, еще и неприятностей наберешь на свою шею, а лошадь,
ей чего не скажи, все принимает. Чонкин с ней беседовал,
советовался, рассказывал про свою жизнь, про старшину,
жаловался на Самушкина и на повара Шурку, лошадь понимала
чего или не понимала, а махала хвостом, кивала головой
реагировала. А с этим драндулетом разве поговоришь? Он же
неодушевленный. Чонкин еще раз сплюнул и прошел от носа к
хвосту и от хвоста опять к носу. Огляделся.
Здешняя природа не нравилась ему совершенно. В трех
сотнях шагов от него сквозь кусты ивняка блестела речка
со странным названием Тепа. Чонкин не знал, что она так
называется, но все равно было противно. Чахлый лесок,
который тянулся ниже по течению Тепы, Чонкину не нравился
еще больше, а уж обо всем остальном пространстве и гово-
рить нечего. Земля была голая, бугристая и с камнями,
деревня бедная. Два дома обиты тесом , остальные - из
потемневших бревен, наполовину вросшие в землю, крытые
какой дранью, какой соломой.
Пусто в деревне. Сколько ни смотри, не увидишь человека
живого. И ничего удивительного в этом нет все на работе.
А кто не на работе, те прячутся от жарищи по избам. Только
пегий теленок, видно, отбился от стада, лежит посреди
дороги, высунув язык от жары.
Какой-то человек проехал на велосипеде по берегу речки
граблями, привязанными за спиной.
- Эг-ге-эй!- прокричал ему Чонкин, но тот не остановился
остановился, не обернулся, видать, не слыхал.
Иван пристроил вещмешок на крыле самолета, развязал
посмотреть, что там ему положили. В мешке лежали две
буханки хлеба, банка мясных консервов, банка рыбных, банка
концентратов, кусок колбасы, твердой, как дерево, и
несколько кусочков сахара, завернутых в газету. На неделю,
конечно, негусто. Знать бы заранее, спер бы что-нибудь в
летной столовой, а теперь что ж...
Прошел Чонкин опять вдоль самолета. Несколько шагов
туда, несколько шагов обратно. Вообще, конечно, есть в его
положении и приятное. Сейчас он не просто Чонкин, к
которому можно запросто подойти, хлопнуть по плечу,
сказать: "Эй ты, Чонкин ", или, например, плюнуть в ухо.
Сейчас он часовой - лицо неприкосновенное. И прежде чем
плюнуть в ухо, пожалуй, подумаешь. Чуть что: "Стой! Кто
идет?", "Стой! Стрелять буду!" Дело серьезное.
Но если посмотреть на это дело с другой стороны...
Чонкин остановился и, прислонившись к крылу, задумался.
Оставили его здесь одного на неделю без всякой подмены.
А дальше что? По Уставу часовому запрещается есть, пить,
курить, смеяться, петь, разговаривать, отправлять естест-
венные надобности. Но ведь стоять-то неделю! За неделю
этот Устав хочешь не хочешь нарушишь! Придя к такой
мысли, он отошел к хвосту самолета и тут же нарушил.
Оглянулся вокруг ничего.
Запел песню:
Скакал казак через долину,
Через кавказские края...
Это была единственная песня, которую он знал до конца.
Песня была простая.
Каждые две строчки повторялись:
Скакал он садиком зеленым,
Кольцо блестело на руке...
Скакал он садиком зеленым,
Кольцо блестело на руке...
Чонкин помолчал и прислушался. Опять ничего! Хоть пой,
хоть тресни, никому ты не нужен. Ему вдруг стало тоскли-
вее прежнего, и он ощутил настоятельную потребность пого-
ворить хоть с кем-нибудь хоть о чем-нибудь.
Оглядевшись, он увидел телегу, которая пылила по дороге
в сторону деревни. Чонкин приставил ладонь козырьком,
вгляделся: в телеге баб человек десять, сидят, свесив ноги
за борт, а одна в красном платье, стоя, лошадьми правит.
Увидя это, Чонкин пришел в неописуемое волнение, которое
становилось тем больше,счем больше приближалась телега.
Когда она совсем приблизилась, Чонкин и вовсе засуетился,
застегнул воротник и рванул к дороге.
- Эй, девки!- закричал он.- Давай сюда!
Девки зашумели, засмеялись, а та, которая правила
лошадьми, прокричала в ответ:
- Всем сразу или через одну?
- Вали кулем, потом разберем!- махнул рукой Чонкин.
Девки зашумели еще больше и замахали руками, вроде бы
приглашая Чонкина к себепв телегу, а та, что стояла,
крикнула такое, что Чонкин даже оторопел.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5