Властно, полнозвучно, устойчиво шумела рек
а, которой днем не было слышно нигде поблизости, Утром, когда мир снова нап
олнился криками петуха, скрипом колеса, громыханием грузовика и нашим со
бственным разговором о всякой ерунде, я спросил у жителей аула и узнал вс
е же, что река мне не приснилась, она действительно существует в дальнем у
щелье за горой, только днем ее не слышно.
Каково же художнику сквозь повседневную суету жизни прислушиваться к п
остоянно существующему в нем самом и в мире, но не постоянно слышимому го
лосу откровения?
И я мог бы многое услышать в этом мире, но, к сожалению, сам я все время шумел
.

* * *

Красота окружающего мира постепенно аккумулировалась в душе древнего
человека. Потом неизбежно началась отдача. Изображение цветка или оленя
появилось на рукоятке боевого топора. Вместе с тем изображение топора ил
и оленя появилось на скале, высеченное при помощи камня или нарисованное
пометом летучей мыши.
Но что же все-таки было в начале: потребность души поделиться с другой душ
ой (рисунок на скале) или потребность украсить свой боевой топор и тем сам
ым выделить свою индивидуальность?

* * *

Мысль или образ, еще не отлитые в форму, не заключенные в формулу, в чеканн
ую фразу, в отточенную строфу, способны развиваться, детонировать, порож
дать цепочку, влекущую другие мысли и образы. Они, как летящая бабочка, кот
орую трудно разглядеть в подробностях, но следя за которой увидишь замыс
ловатые зигзаги ее полета и цветок, на котором она посидела, и другую бабо
чку, которую она спугнула, и темную ель, на фоне которой творился ее золоти
стый зигзаг.
Напротив, мысль или образ, облеченные в форму, это та же самая бабочка, но у
же пришпиленная булавкой. Ее теперь легче разглядывать и изучать, но жда
ть от нее больше нечего, она вся тут и никаких золотистых зигзагов, никаки
х неожиданностей подарить нам не может.

* * *

Чтобы любить и защищать родную культуру, достаточно, может быть, родитьс
я в своей стране, среди своего народа и, так сказать, впитать национальные
чувства с молоком матери.
Чтобы любить и защищать культуру другого народа, нужно обладать самому в
ысокой и широкой культурой.
Чтобы защищать и сохранять свою культуру, достаточно быть русским, грузи
ном, немцем, итальянцем, испанцем…
Чтобы сохранять культуру другого народа, надобно быть не меньше, чем чел
овеком.

* * *

Вот область человеческой деятельности, в которой человечество с тех пор
, как оно себя помнит, не сделало ровно никакого прогресса. Я имею в виду од
омашнивание животных. В самом деле, все современные домашние животные уж
е были как бы с самого начала: корова, лошадь, кошка, собака, овца, коза, осел,
верблюд… На своей памяти человек не прибавил к этому списку ни одного жи
вотного. Если иметь в виду одомашнивание целого вида, а не приручение отд
ельного экземпляра, например: белки, лося, ежа или даже волка.

* * *

Писатель мне говорит: «Пишу сейчас книгу. Форма Ц дневник. Впрочем, никто
не будет обращать внимания на то, как книга написана, все будут поглощены
смыслом».
Так-то так. Но все же, чтобы люди не замечали, как книга написана, нужно един
ственное условие: она должна быть написана хорошо.

* * *

Умопомрачительное искусство циркачей. Кажется неправдоподобной эта то
чность движений, эта способность в такой степени управлять своим телом.
Это на грани с чудом.
Но когда я смотрю цирковую программу, я после третьего номера как-то сраз
у перестаю всему удивляться. Мне кажется, что они все могут. И так могут. И э
дак могут. Еще и не так могут. Невероятно, сногсшибательно, конечно, но есл
и они умеют так делать, что же, пусть.
Между тем вопрос не лишен интереса. В нем гнездит одна из важнейших пробл
ем искусства.
Художник Ц как бы гениален он ни был Ц приглашает читателя (или зрителя,
если это художник-живописец) в сопереживатели. Читатель переживает судь
бу Анны Карениной, Печорина, Робинзона Крузо, Гулливера, Тома Сойера, Дон-
Кихота, Квазимодо, Андрея Болконского, Тараса Бульбы… Он переживает или
сопереживает все, что происходит с героями, как если бы это происходило с
ним самим. Отсюда и острота переживания, отсюда и сила воздействия искус
ства. Если читатель и не подставляет себя полностью на место литературны
х героев, то он как бы находится рядом с ними, в той же обстановке. Он не прос
то свидетель, но и непременно соучастник происходящего.
В цирке этого приглашения в соучастники не происходит. Я могу вообразить
себя Робинзоном Крузо, Дубровским или д'Артаньяном. Но я не могу вообрази
ть себя на месте циркача, зацепившегося мизинцем ноги за крючок под купо
лом цирка, висящего вниз головой, в зубах держащего оглоблю, с тем чтобы на
оглобле висело вниз головами еще два человека и чтобы все это быстро вра
щалось. Я не могу представить себя стоящим на вертком деревянном мяче и ж
онглирующим сразу двадцатью тарелками.
Они это умеют, пусть делают, а я буду глядеть на них со стороны. Сногсшибат
ельно, конечно. Но если они умеют…

* * *

Самое определяющее слово для писателя и художника вообще и самый большо
й комплимент ему Ц исследователь.
Бальзак исследовал, скажем, душу и психологию скряги Гобсека, Толстой Ц
душу и психологию женщины, изменившей мужу, Пришвин Ц вопрос о месте при
роды в душе и жизни человека, Пушкин Ц вопрос отношения личности и госуд
арственности («Медный всадник»), Достоевский Ц взаимодействие добра и з
ла в душе человека… Да мало ли! Современные наши писатели тоже пытаются и
сследовать, один Ц психологию человека на войне, другой Ц проблемы кол
хозного строительства, третий Ц быт городской семьи, четвертый Ц отнош
ения между двумя поколениями…
Итак, писатель Ц исследователь, и как таковой должен быть элементарно д
обросовестным. Это самое первое, что от него требуется.
Исследователь-ботаник, обнаружив новый цветок о шести лепестках, не нап
ишет в своем исследовании, что лепестков было пять. Сама мысль о таком пов
едении ботаника абсурдна. Географ, обнаружив неизвестную речку, текущую
с севера на юг, не будет вводить людей в заблуждение, что речка течет на во
сток. Исследователь, сидящий на льдине около полюса, не будет завышать ил
и занижать температуру и влажность воздуха, чтобы кому-нибудь сделать п
риятное.
Только иные писатели позволяют себе подчас говорить на белое черное, оче
рнять или, напротив, обелять действительность. В таком случае Ц исследо
ватели ли, то есть писатели ли они?

* * *

Есть игра, или как теперь модно говорить Ц психологический практикум. З
аставляют быстро назвать фрукт и домашнюю птицу.
Если человек выпалит сразу «яблоко» и «курицу», то считается, что он мысл
ит банально и трафаретно, что он не оригинальная, не самобытная личность.
Считается, что оригинальный и самобытный человек, обладающий умом из ряд
а вон выходящим, должен назвать другое: апельсин, грушу, утку, индюка.
Но дело здесь не в оригинальности ума, а в открытом простодушном характе
ре или, напротив, в хитрости и лукавстве. Лукавый человек успеет заподозр
ить ловушку, и хотя на языке у него будут вертеться то же яблоко и та же кур
ица, он преодолеет первоначальное, импульсивное желание и нарочно скаже
т что-нибудь незамысловатее вроде хурмы и павлина.

* * *

Памятник «Тысячелетие России» в Новгороде. На барельефе, как известно, с
то девять человек, удостоившихся, сподобившихся олицетворять отечеств
о и его славу. Конечно, тут не все люди, кто мог бы олицетворять, всех невозм
ожно было бы уместить. Значит, был строгий выбор, а в выборе была тенденция
.
Есть Пушкин, но нет Белинского, есть Гоголь, но нет Степана Разина. Есть Су
санин, но нет Пугачева, есть Минин, но нет Булавина, есть Лермонтов, но нет Р
адищева…
Можно было бы теперь упрекнуть тех, кто выбрал, за такую тенденцию, за таку
ю ограниченность. Но, с другой стороны, разве одни не попавшие, не сподобив
шиеся могли бы составить Россию без тех, кто сподобился и попал?

* * *

Мастер говорит: «Ты сидишь и чеканишь два года серебряный рубль, и получа
ется изумительное изделие ручной чеканки. А в это время со штамповочного
станка выбрасывают на рынок те же по рисунку алюминиевые рубли и пускаю
т их по той же цене».
Происходит девальвация мастерства и искусства.

* * *

Для художника весь материал, Ц а он в объеме не имеет пределов, ибо в коне
чном счете он Ц сама жизнь, Ц это как обыкновенное солнце. Его много, оно
везде. Оно обладает своими качествами: теплое, светлое, Однако, чтобы резк
о проявить его основное качество, чтобы воочию показать, что солнце Ц эт
о огонь, мы должны собрать его рассеянные лучи в пучок при помощи двояков
ыпуклой линзы. Образуется маленькая ослепительно-яркая точка, от которо
й тотчас начинает куриться дымок.

* * *

Сущностью любого произведения искусства должно быть нечто объективное
в субъективном освещении. Например, художник пишет дерево. Но это значит,
он пишет: «Я и дерево». Или: «Я и женщина», «Я и русский пейзаж», «Я и кавказс
кий пейзаж», «Я и демон», «Я и московская улица»…
Значит, нужно изобразить основные характерные признаки московской ули
цы так, чтобы в них сквозило отношение художника к изображаемому: то ли он
любит московскую улицу Ц и она кажется ему прекрасной и величественной
, то ли он не любит ее Ц и она представляется унылой, серой, холодной, не жив
ой.
Ну, а как быть художнику, если ему нужно изобразить: «я и вся земля», «я и чел
овечество», «я и вселенная»?
Может быть, именно в этой точке начинается Рерих.

* * *

В одном романе Жюль Верна люди решили при помощи выстрела из огромной пу
шки сместить ось земного шара. Тогда растопились бы полярные льды, полов
ину Европы, в том числе и Париж, залило бы водой и так далее.
Время выстрела было объявлено. Европейцы в панике ждали часа катастрофы.

Только один математик сидел спокойно в парижском кафе и пил кофе. Он пров
ерил расчеты безумцев, нашел ошибку в расчетах и знал, что ничего не произ
ойдет.
Как часто во время литературных дискуссий и шумных кампаний приходится
довольствоваться грустной ролью математика, спокойно пьющего кофе.

* * *

Что значит Ц знаю ли я этого человека? Это значит Ц знаю ли я, как он посту
пит в том или другом случае, в той или иной сложившейся обстановке.
Я жил сорок дней в Малеевке. Писал рассказы, роман, катался на лыжах, читал,
слушал самого себя.
Однажды пошли стихи. Четыре стихотворения за три дня. Потом стихи прекра
тились так же неожиданно, как возникли. Значит, из сорока дней три оказали
сь стихотворными. Но чтобы эти три дня подкараулить, нужно было все сорок
дней прислушиваться к самому себе.
Если бы эти три дня пришлись на Москву (с утра Ц телефонные звонки, в один
надцать Ц встреча в редакции, в три Ц совещание, в шесть Ц просмотр ново
го фильма), то написанных мною четырех стихотворений не появилось бы. Я та
к и не узнал бы, что у меня, оказывается, было три стихотворных дня.

* * *

Ужасной машиной зубной врач сверлит зуб. Он может сверлить его очень дол
го и высверлить почти весь, и все Ц не больно. Но вдруг острая боль пронза
е все тело, каждую клетку. Кажется, больно и в мозгу, и в сердце, и даже в пятк
ах. Значит, сверло дотронулось до обнаженного нерва.
Я не знаю, от чего это зависит, но огромное большинство произведений совр
еменного, да и не только современного искусства, как бы добротны, обстоят
ельны и художественны они ни были, не дотрагиваются до нерва. Их читают, от
зываются одобрительно, даже рекомендуют читать друзьям…
И вдруг с одним из произведений происходит нечто. Вырывают из рук, говоря
т взахлеб, звонят по телефону, в библиотеках очереди, книгопродавцы дост
ают из-под прилавка… Книга зацепила за нерв, и сразу все и везде: в Москве, в
Ленинграде, на Камчатке Ц почувствовали, что больно.
Ни зубной врач, ни художник не знают, что сейчас-то, сию-то секунду они дотр
агиваются до нерва. Это происходит неожиданно для них самих, и они узнают
об этом уже по реакции пациента или читателя: по вздрагиванию, по вскрику
или даже по воплю.

* * *

Телепатия Ц вещь настолько же реальная, как телевидение или радио. Коне
чно, сидя в Москве, читать мысль человека, идущего теперь по улице Лондона
, кажется невероятным, неправдоподобным. Но еще более неправдоподобным к
азалось лет двести-триста назад, что, сидя в Москве, можно смотреть футбол
ьный матч, происходящий в Лондоне.
Конструктор, конструируя человека, вмонтировал в него и аппаратик для пе
редачи и приема мысли на расстоянии и вообще для передачи мыслей другим
людям без посредства слов, жестов, мимики и выражения глаз. Известно даже
месторасположение этого аппаратика в мозгу.
Но что делал бы дикарь, никогда не соприкасавшийся с цивилизацией, если б
ы ему в руки попал транзистор? Вероятно, он повертел бы его в руках и поста
вил бы у себя в пещере, как украшение, или таскал бы на шее, как талисман.
Я хочу сказать, что конструктор, дав человеку аппарат для самой совершен
ной и могучей связи, почему-то не вложил в человека умения пользоваться э
тим аппаратом, считая, вероятно, что на ранних стадиях развития человек н
е то что недостоин, но неспособен пользоваться этим разумно и не во вред. В
самом деле, представьте, что мы читали бы все мысли друг друга и могли бы п
роизвольно влиять на поступки других людей!
Неумение пользоваться телепатией такое же благо, как и то, что маленькие
дети не умеют пользоваться папиным ружьем или пистолетом. Вероятно, мы д
олжны дорасти и научиться сами на какой-то стадии своего развития включ
ать и выключать тот аппарат, который есть в каждом из нас со дня рождения.
1 2 3 4