После месячного пребывания в Стара-Градишке нас, матерей с детьми, собрали и
отправили поездом в лагерь Сисак.
Как только мы прибыли туда, у нас сразу же отобрали детей. Забрали и моего
сына, Михаиле Звечеваца, и больше я его не видела. Женщин тут же отвели в
какое-то помещение, где нас остригли наголо, а затем издевались над нами,
обливая то горячей, то холодной водой, невзирая на наши страдания. В лагере
я сильно страдала от поноса, так как в еду добавляли каустическую соду и
другие "медикаменты". Обо мне заботилась и лечила меня моя односельчанка
Савета Липар.
Мне известно, что детей морили голодом. Четырехлетний ребенок женщины из
нашего села Милицы Шарчевич грыз от голода свои пальцы и в конце концов умер
в лагере от истощения.
Я знаю также, что многих молодых женщин отправляли в Германию, а беременных
- в Ясеновац, где они распрощались с жизнью.
Через 14 дней после прибытия в Сисак мне удалось вместе с женщинами, у
которых был пропуск, бежать и вернуться домой в Кукуневац".
ДРАГА РАДЖЕНОВИЧ-ПАВКОВИЧ:
"Это было в апреле 1942 года, по-моему, в понедельник. Мы с мужем целый день
работали в поле - сеяли кукурузу. Нам уже оставалось засеять небольшой
участок. Но муж, Никола, сказал, что хватит на сегодня, закончим завтра. Мы
пришли домой уставшие, сделали все дела по дому, поужинали и легли спать.
Утром во вторник нас разбудили усташи. Сонных, не одетых, нас погнали на
школьный двор. Сказали, что будут выступать перед нами с речью, приказали не
беспокоиться и не разбегаться.
Речь должен был произнести усташский сотник, имени которого я не помню, но
он так и не появился. Когда же все собрались возле школы, нас погнали к
шоссе. Это шоссе, которое ведет от Липика к Окучани и Босанска-Градишке. На
шоссе уже стояли грузовики и "черный ворон".
Нас в спешном порядке затолкали в грузовики и повезли на восток по
направлению к Окучани, а затем в лагерь Стара-Градишка. При погрузке в
машины нас отделили от мужчин, а когда привезли в лагерь, то всех мужчин
старше 15 лет развели на одну сторону, а женщин и детей - на другую.
Я помню какую-то хибару, напоминающую свинарник, длинную и низкую,
расположенную рядом с "башней". В нее втиснули столько узников, что там
нельзя было пошевелиться. В конце этого строения было одно маленькое
окошечко, через которое оно проветривалось.
В этом аду нас держали двое суток. Днем нас допрашивали, интересовались, где
наши мужья, хотя прекрасно знали, что наших мужей отделили от нас еще на
шоссе и тоже отправили в лагерь. После этого нас поместили в печально
знаменитую "башню".
Иначе как кошмаром, который неведом людскому роду, это не назовешь. Внутри
"башни" были только голые стены, помещение было битком набито измученными
голодом и жаждой женщинами и детьми. "Башню" окружал высокий каменный забор
с колючей проволокой. Наверху дежурили усташские охранники. Усташи были и
внизу, среди узников якобы для поддержания порядка, а в действительности они
мучили и убивали несчастных женщин и детей. Насколько я смогла узнать, среди
узников были женщины и дети из наших трех сел, имевших общее название
Голеши, в которые входили: Раденовичи, Райчичи и Милисавцы; были также
заключенные из Млаки, Ясеноваца, Босанска-Дубицы и Хорватска-Дубицы, а также
из других мест.
Этот кошмар продолжался три недели. Нас мучили голодом и не давали пить.
Когда нам приносили еду, то она состояла из баланды из кукурузной муки,
вместо соли туда сыпали каустическую соду, от чего внутри все горело, а воды
нам не давали. Да и такую пищу мог получить только сильный, так как за еду
дрались, отталкивая друг друга. Те же, кому не доставалось, умирали с
голода. А что могла сделать я, имея на руках двух малых детей? Одному было
девять месяцев, а второму три года. Если мне и удавалось пробиться к котлу,
то еду мне приходилось наливать в уголок фартука, который был на мне надет,
и этой пищей я кормила детей, самой же не оставалось ничего. К тому же малыш
все время сосал грудь, хотя молока у меня уже не было. У единственного
колодца всегда стоял усташ. Когда же он время от времени разрешал взять
немного воды, начиналась давка в попытке достать хоть глоток воды. Тогда
усташ отгонял нас от колодца, избивая и убивая тех, кто попадался ему под
руку,- прикладом, ножом, ударом сапога.
На этой небольшой территории, переполненной людьми, усташи намеренно
разрешили заключенным вскопать землю и посадить картофель. Было строго
запрещено трогать и топтать его, но несчастные изголодавшиеся дети
выкапывали картошку и ели ее сырую вместе с землей. В довершение этих ужасов
и страданий все вокруг кишело вшами, нас кусали крысы, нападавшие в первую
очередь на детей.
Рядом со мной умерло 5 или 6 женщин, а дети умирали в несчетном количестве
от голода и кровавого поноса, вызываемого каустической содой. Каждое утро в
"башне" появлялся дежурный усташ в сопровождении заключенных, которые,
собрав трупы детей, вывозили их на тачках на улицу, а затем - за пределы
лагеря на берег Савы и сбрасывали в овраг. Когда вода в реке поднималась,
она уносила трупы. Это видели наши женщины, которых ежедневно уводили из
"башни" на какие-то работы, а возвращаясь, они нам рассказывали об
увиденном.
Чтобы описать этот ад, потребовалось бы несколько томов.
Через три недели усташи отобрали всех девушек и женщин без детей и увели их
из "башни". Позже мы узнали, что их угнали на работу в Германию.
Мы же, женщины с детьми и старухи, оставались в "башне" еще в течение 8-10
дней, а затем усташи отобрали старух и беременных женщин и увели их. Среди
них была и моя свекровь Сока Радженович. Этих женщин мы уже больше не видели
среди живых. Слышали, что их на грузовиках отправили в лагерь Ясеновац. Их
везли через Окучани, а далее - неизвестно куда.
Через 6 дней повезли и нас. Вначале отобрали детей у матерей. Нас всех
построили, и какой-то усташский офицер произнес перед нами речь. Он страшно
ругал и оскорблял нас. Говорил, что мы плохие матери, так как не умеем
воспитывать своих детей. И что теперь этим будут заниматься власти, а
матерям будет разрешено только приезжать и навещать их.
У женщин, не отдававших детей добровольно, усташи отнимали их силой.
Моих детей к этому времени уже не было в живых. Девочка умерла у меня на
руках; ее забрали и увезли на тачке в небытие. Мой же девятимесячный мальчик
умер у моей груди, держа во рту пустой сосок. И его убийцы забрали и увезли.
Эта картина будет стоять перед моими глазами всю жизнь. Мне невероятно
тяжело об этом вспоминать.
С мужем нас разлучили еще по дороге в лагерь, когда нас уводили из села. Мы
нашли друг друга в Германии посредством переписки. Он там заболел, и как
нетрудоспособного его отпустили домой. Мне же не разрешили уехать с ним.
Последнее письмо я получила от него из Марибора, и с тех пор я ничего не
знаю ни о нем, ни о том, где его убили.
Свекровь увезли из лагеря вместе с другими старухами и беременными
женщинами, и я тоже не знаю, где ее убили. Вместе со мной в лагере было трое
детей моего деверя и невестки, умерших перед войной. После их смерти я и мой
муж взяли этих детей к себе. Племяннику Владо было 9 лет, когда он умер в
лагере. Племянницу Саю (15 лет) удалось с помощью Красного Креста в Загребе
вызволить из лагеря. Она вернулась к дальним родственникам в село Криче близ
Новски и там умерла вследствие подорванного в лагере здоровья. Племяннику
Остое было 12 лет. Его с помощью Красного Креста вызволил из лагеря Добри
Йово и привез домой. В настоящее время он живет в селе Транковац близ
Окучани.
Я осталась одна. Не знаю, жива я или нет, если бы я сказала что-то другое, я
бы покривила душой. После того как у женщин отобрали детей, нас держали в
лагере еще 2 дня. Затем нас построили в "башне" и погнали пешком в сторону
Окучани - грязных, измученных, голодных, сгорающих от жажды, раздетых и
разутых. Мы думали, что нас ведут на расстрел. По дороге мы рыдали, просили
пить. Но никто не отважился дать нам ни капли воды, а тем более пищи.
В Окучани нас погрузили в вагоны для скота, запломбировали их, и поезд
тронулся в направлении Загреба".
КАТИЦА ФИЛИПОВИЧ:
"Млака - это подсобное хозяйство Ясеноваца, именно так называли лагерные
угодья. Ранее это были православные села, население которых истребили
усташи, обширные же земли обрабатывали заключенные с тем, чтобы лагерь и
гарнизон могли прокормить себя с помощью этого подсобного хозяйства. Наряду
с лагерным гарнизоном там размещалось еще несколько усташских частей.
Млака когда-то была большим и довольно богатым селом. Об этом
свидетельствует большое количество красивых домов и церквей. Для заключенных
же Млака стала местом ужасов и смерти. Даже по сравнению с тяжелейшими
условиями Ясеноваца режим там был невыносимым. "Куда угодно работать, только
не в Млаку",- думали и говорили заключенные. Но все-таки многие работали в
Млаке, работали там с раннего утра до поздней ночи, в дождь, холод,
терпеливо перенося жесточайшие издевательства со стороны усташей, брань,
побои.
Осенью 1944 года в помощь работавшим на уборке кукурузы в Млаку прибыла
большая группа женщин. Никто не думал о том, что женщинам негде спать,
нечего есть, нечего надеть на себя; важно было только одно - вовремя, до
разлива Савы, собрать урожай кукурузы.
Нас, 50 женщин из Ясеноваца, поместили на сеновале, набитом доверху сеном,
спали мы под крышей, а забирались туда по лестнице. Несмотря на холодную и
дождливую осеннюю погоду, мы работали не покладая рук. Шли каждый день по
грязи - я думаю, что нигде нет такой грязи - по пять с лишним километров
строем строго друг за другом. Вечером возвращались грязные, усталые,
промерзшие и изголодавшиеся, готовили ужин - кукурузную болтушку, но только
мы начинали есть, как объявлялась общая поверка.
Нас считали, пересчитывали, сбивались со счета, угрожали, избивали. После
поверки сразу же загоняли в помещения, и до утра никто не смел выходить
наружу, а наутро - снова на работу. И речи не было о том, что нам надо
помыться, постирать белье. В этих нечеловеческих условиях мы изо всех сил
старались не сойти с ума. В минуты отчаяния всегда нашим верным другом была
песня. Она поднимала наш дух, поддерживала нас, давала силы для борьбы.
Несмотря на все наши старания, кукурузу мы не успели собрать до разлива
Савы. Река настолько вышла из берегов, что кукурузных полей вообще не было
видно. Дождь лил днем и ночью, а мы работали, бредя в воде по скользкой
грязи, таская корзины с кукурузными початками на баржу: надо было всю
кукурузу перевезти в Ясеновац. Когда мы работали на уборке, нам приходилось,
стоя в воде, грузить на баржу сено. Это был тяжелый, изнурительный труд,
дождь не прекращался ни на минуту, постоянно дул ветер, а мы, промокшие до
нитки, босые, прозябшие до костей, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться -
мы пели...
До нас доходили слухи, что в Ясеноваце усташи, охваченные животным страхом,
чувствуя свой близкий конец, проводят массовые ликвидации узников,
уничтожают все, что только можно уничтожить. Было ясно, что дни наши
сочтены. Трупы один за другим плыли по мутным волнам...
Весь день, не переставая, лил ноябрьский дождь. Мы работали до 9 часов
вечера, так как надо было загрузить баржу, которая должна была отплыть утром
в Ясеновац. В тот день нам стало известно, что подбирают партию узников для
отправки в Ясеновац. Но этому никто особого значения не придал. Вернувшись с
работы вечером, усталые и замерзшие, мы уснули мертвым сном. Наутро -
поверка. Все оказались на месте. Вдруг мы заметили убийцу из Ясеноваца по
кличке Бондарь, приезжавшего в Млаку за самогоном. Что он здесь делает?
Вытащив какой-то список, он сказал:
- Те, кого я сейчас назову, поедут в Ясеновац.
Он выкрикивал одну фамилию за другой! 166 православных и евреек. И тебе надо
готовиться, и тебе! Боже, сколько их! Кто же остается? 99 хорваток. Мы,
хорватки, отворачиваем от стыда глаза, но отчаяние нарастает.
- Куда нас повезут? - спрашивают меня пожилые крестьянки. Они глядят на меня
и ждут ответа. Я не могу выдержать их взгляда. Отворачиваюсь и произношу
слова утешения. Нет, я не обманывала их, мне самой хотелось верить, что
"Ясеновац" действительно означает Ясеновац и ничего больше.
Я вхожу в комнату, где жили одни девушки. Из 30 девушек увозят почти всех.
Остаются только три. Они обнимаются, поют и плачут. Я смотрю на них и
стараюсь убедить себя, что невозможно, чтобы этих молодых, полных жизни
девушек отправили на смерть. Неужели этих детей, наших любимиц, нашу
радость, всегда веселых, неугомонных, улыбающихся, неужели их..? Среди них
были главным образом школьницы из Земуна, Сараева, несколько евреек,
родителей которых усташи давно уничтожили. Я хотела убежать, но одна из них
сказала:
- Когда погибают молодые подруги, надо петь, а не плакать!
Прощание прошло почти спокойно. Зора Маринкович протянула мне свои лагерные
карточки и фотографии и сказала:
- Мне они уже не нужны, а ты, если останешься в живых и выйдешь отсюда,
отвези их моей маме, только не говори бедняжке о том, как закончилась моя
жизнь, скажи, что умерла от болезни. А товарищам передай от меня привет и
все им расскажи!
Нам приказали вернуться в помещения, а их погнали на пароход. Там их
заставили сесть на пол, так что снаружи вообще не было видно, что кто-то
находится на борту. Мы видели, как усташские убийцы садились на пароход. Вид
у них был, как у свадебных сватов, каждый под мышкой держал бутыль ракии,
они шли в обнимку и пели свои "боевые песни":
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37