его склоны, сплошь покрытые птицами-падальщиками, влажно блестели. В воздухе, точно угольная пыль, висело целое облако насекомых-некрофагов, и я с невыносимой отчетливостью слышал хлюпающее чавканье их жвал.
На нашем берегу в валу были ворота. Рядом возвышалась сложенная из костей сторожевая башня. Приближаясь, мы увидели, как на ее вершине мотается туда-сюда что-то крупное. Кроме того, мы обнаружили, что насыпь состоит преимущественно из трупов женщин и детей. Их изуродованные лица то и дело показывались в просветах между крыльями, челюстями и жвалами.
Башня представляла собой безумную мешанину скелетов всех мыслимых и немыслимых существ. Вообще-то она больше походила на обезьяний насест, и существо, которое прыжками спустилось оттуда нам навстречу, двигалось скорее как обезьяна, чем как человек. Оно получленораздельно – видно, клыки мешали говорить – заревело:
– Кожа! Ты везешь живую человеческую кожу, Проводник! Дай мне немного!
Тот натянул поводья и закричал в ответ:
– Привет тебе, Отец Войн! Мы заплатим за проезд. На голове обезьяны красовалась вместо шлема верхняя часть человеческого черепа – прежний его обладатель был, без сомнения, гигантом, ибо макак ростом не уступал тем каргам, что встречались нам ранее, однако череп покрывал его голову целиком, так что красные глаза смотрели прямо сквозь пустые глазницы. Эполеты из человеческих волос украшали плечи бессмертного, но этим его костюм и ограничивался. В лапах он держал боевой топор, лезвие которого размерами не уступало хорошему щиту. Обезьяна подкатилась к нам, упираясь свободным кулаком в землю на манер третьей ноги. Оба пса тут же набросились на него. Он принялся награждать их энергичными ударами, однако немало времени прошло, прежде чем они спокойно улеглись в своей упряжке.
Халдар спрыгнул с колесницы на землю.
– Какую часть ты хочешь, о вечно голодный? – обратился к обезьяне Проводник.
Бессмертный ответил не раздумывая:
– Указательный палец. – А сам так и приплясывал от нетерпения, упершись кулаком в дорогу. Халдар вытянул вперед левую руку и сжал все пальцы, кроме указательного, в кулак.
Макак пустился в неописуемый танец: он подпрыгивал на месте, кружился вокруг Халдара, поднимая тучи пыли, размахивал своей секирой, делал ложные выпады, уханьем вторя свисту, с которым его оружие рассекало воздух. Он пригибался, уворачивался и парировал удары воображаемого противника и наконец, когда возбуждение его достигло апогея, камнем упал на Халдара, точно орел на добычу, и героически обрушил свою секиру на его указательный палец.
Боль прошила моего друга насквозь, точно удар молнии, но он устоял на ногах. Указательный палец был срезан под корень, точно и не бывало никогда, костяшки соседних даже не поцарапаны.
Макак с серьезным видом валял палец в пыли.
– Так вкуснее, – пробурчал он дружелюбно. Потом закинул лакомство в рот и долго со смаком хрустел им.
Я помог Халдару перевязать руку. От боли его прошиб пот, как и меня. Тем временем Отец Войн разделался с угощением и глубоко вздохнул.
– Еще бы кусочек, – пробормотал он задумчиво. – А, приятель? Может, пожертвуешь мне еще один палец? – И он игриво ткнул Халдара в плечо.
– Хватит с тебя, скотина! – отрезал тот. – Чтоб ты подавился от жадности!
Маках в ярости затопал ногами и так треснул древком своей секиры о землю, что колесница задребезжала. Я помог Халдару взобраться на нее. Проводник ужалил псов, и мы стрелой пронеслись в ворота. Тучи мух и птиц, напуганных грохотом, поднялись в воздух. Некоторое время черное облако висело над насыпью, точно клубы дыма над разоренным врагами городом. Постепенно падальщики успокоились и снова опустились на кучу изуродованных тел. Наш путь вскоре пошел в гору.
VIII
Я услышал нашу цель раньше, чем Проводник сказал хоть слово. Завывание ветра и рев пламени в неизмеримой пустоте – вот что уловил мой неестественно чуткий слух, хотя не было ничего мертвеннее окружавшего нас неподвижного воздуха мертвого мира. Халдару тоже открылось что-то новое – он утверждал, будто просто озяб, но я-то видел, что с тех пор, как он заплатил пошлину, его то и дело пробирала дрожь. К тому же он усвоил манеру по-особому потирать руки, точно пытаясь избавиться от причудливых ощущений, а иногда с изумлением оглядывал их, словно ожидая увидеть какой-то предмет или ползающих по ним насекомых. Я догадался, что кожа предупреждает его о том же самом, о чем меня – слух. Тут Проводник указал вперед, на гору с плоской, точно крышка стола, вершиной, которая возвышалась на другой такой же горе, только из глины.
– Там, – произнес он, – находятся врата Ветров Войны. Похоже было, что очередь платить так и не дойдет до Дефалька, и он, как мне показалось, приободрился и стал бросать на нас с Халдаром насмешливые взгляды. Я спросил:
– Ты повеселел. Что за луч надежды пронзил тучи на твоем горизонте?
– Да вот, подумал, друг убийца, – начал он. Я сделал вид, будто не заметил наглости. – Подумал, что с Далиссем вполне станется просто швырнуть мне мою жизнь назад, чтобы показать, как сильно она меня презирает. Я хочу сказать, что для такой натуры, как она, убивать меня, продемонстрировав свою полную надо мной власть, как-то уж больно мелко. Наверняка она захочет отомстить более утонченно. Например плюнуть мне в лицо, а затем отослать обратно в мою мелкую жизнь, как она, без сомнения, назвала бы мое нынешнее существование… – Мне показалось, что в его улыбке отвращения к самому себе не меньше, чем издевки над нами, но Халдар прямо-таки зарычал от злости. И понятно почему: уж больно правдоподобной казалась догадка Дефалька. Как впоследствии оказалось, он не сильно ошибся.
– Как тебя не тошнит от собственной ничтожности? – спросил Халдар. Его тело содрогнулось от нового наплыва болезненных ощущений, но возбужденный мозг, похоже, ничего не заметил. – Хорошо устроился под защитой ее героизма! Представляю, как бы ты пополз домой, виляя хвостом от благодарности за то, что тебе всего лишь плюнули в морду. Ты бы радовался ее презрению, лишь бы спасти свою крысиную шкуру.
– Ах ты, собака ползучая, похититель чужих жизней! – взъярился Дефальк, даже не заметив уничтожающего взгляда, который бросил на него Проводник. – Всю свою подлую жизнь ты только и делал, что втыкал честным людям ножи в спину да отлынивал от работы, а теперь туда же, бьешь себя кулаком в грудь, разглагольствуешь о чести и благородстве… – Его голос сорвался, и он умолк, не находя больше слов. Мне стало ясно, что он страдает тем же недугом, что и его противник, а именно чрезмерной гордостью. Бедняга Дефальк, в глубине души он соглашался с каждым словом Халдара. К чести моего друга, он сдержался и ничего не сказал. Может быть, понял то же, что и я.
По мере приближения к нагроможденным друг на друга плоским горам на нашем пути обнаружился еще один каньон. Правда, заметили мы его не раньше, чем оказались на самом краю. Наша колесница слетела на дно каньона, причем под колесами ее, начиная с самого края бездны, лежала дорога, которая вела в расположенный внизу городишко. Черный дым курился над крышами. Источником его служили многочисленные жаровни, возвышавшиеся на башенках, которые были установлены почти на каждой улице. Запах стоял такой, будто где-то поблизости горела аптека. Мы почувствовали его еще на краю обрыва. Кроме того, мы обратили внимание, что за городом раскинулось огромное поле с квадратными ямами, над которыми дым клубился еще гуще. Однако спуск наш был столь стремителен, что ничего больше мы разглядеть не успели. Дефальк пробормотал, точно разговаривая сам с собой:
– Что это, чума?..
Город и впрямь был зачумлен, однако сильно отличался от всех виденных мною прежде зараженных поселений многолюдьем и активностью. Проводник даже не притормозил, когда наша колесница ворвалась на городскую улицу, но навстречу нам тут же начали в большом количестве попадаться местные жители, с которыми нам едва удавалось избежать столкновений.
Все горожане были тщательно укутаны: на каждом было по два капюшона, и даже лица и кисти рук скрывали какие-то повязки. На первый взгляд казалось, что жизнь здесь протекает не очень-то бурно: люди сидели, а то и лежали, разбросав руки и ноги, кто в дверных проемах, а кто и прямо на булыжной мостовой, поближе к стенам домов. Мы даже успели заметить одного или двух, которые устроились в во-досрочных желобах под окнами верхних этажей. Пешеходы шагали прямо посреди дороги, так как все спешили и в то же время старались обходить друг друга стороной. Наши псы рычали и огрызались, а Проводник, не раздумывая, угощал своим ядовитым кнутом всякого, кто загораживал нам путь. Другие кучера обращались с прохожими не лучше, однако нашим ужасным борзым дорогу давали все, и колесницы, и телеги. Они были заполнены мертвецами, с головой замотанными в простыни.
Так мы и ехали рывками по узким улицам, ставшим еще уже от импровизированных госпиталей, которые состояли порой всего из нескольких раскладных кроватей да навеса над ними. Находившиеся там доктора были облачены в плащи с низко надвинутыми на глаза капюшонами, пальцы их рук, выглядывавшие из длинных рукавов, больше всего напоминали сухие палки, соединенные между собой колючей проволокой. Они сидели неподвижно, с жадностью наблюдая за какими-то насекомыми, по виду напоминавшими блох, но размером не меньше кошки, которые переползали с одной кровати на другую, откладывая яйца в открытые раны лежавших на них больных.
Не однажды видели мы несчастных, которые, доведенные до предела терпения болью, вскакивали и неслись по улицам, волоча за собой развевающиеся простыни. Один из них набросился на женщину, которая торопливо шагала, ведя за руку ребенка, разорвал шарф, скрывавший ее лицо, и взасос поцеловал ее в губы. Затем то же самое он проделал и с ребенком, хотя мать схватила камень и ударила его по голове с такой силой, что он повалился на колени. Другого мчавшегося по улице безумца преследовали аптекари. Он был совершенно наг; на бегу огромные опухоли в его паху и подмышках лопнули, из них выползли осы, величиной с голубя каждая, и уселись на его теле просушить крылышки.
Тем временем в верхних этажах забаррикадированных домов открывались окна и из них высовывались женщины, занятые повседневными делами. Некоторые из них, вооружившись метлами, спихивали с карнизов ночных покойников прямо в стоявшие внизу телеги. Другие торговались с возчиками. Мы видели, как одна хозяйка спустила ведро продавцу снеди, и, пока она выуживала из кошелька мелочь, он сунул руку в карман камзола, вытащил оттуда горсть шевелящих усами и лапками тараканов и бросил ей в молоко, а потом, хитро улыбнувшись и подмигнув нам, закрыл ведро крышкой.
Однако худшее – для Дефалька – зрелище ждало нас на выезде из города. Там, у поля, где дымились громадные квадратные ямы, стояли ворота. Дорога проходила как раз через них, и путь нам преграждала сидящая прямо на земле гигантская фигура, с ног до головы обмотанная вонючими повязками. Жалобно поскуливая, она качала на руках какой-то предмет, больше всего напоминающий узел грязного тряпья. По ту сторону ворот еще один гигант в бинтах опорожнял чумную повозку в ближайшую яму, орудуя вилами такого размера, что на них умещалось по три человеческих тела за раз. Вдруг изображавшая дотоле скорбь фигура вскочила на ноги. Судя по голосу, то было существо женского пола, хотя пропитанные гноем тряпки скрывали этот факт от наших глаз.
– Проводник! – запричитала она. – Он такой больной и голодненький, бедный наш малютка! Ему бы кусочек человеческого мясца. Дай нашему детенку мяска, пожалуйста!
Работник – более внушительные размеры выдавали в нем супруга хныкающей особы – бросил свою повозку и уже мчался к нам.
– Да! – орал он. – Клочок человеческой кожи для нашего сладенького, Проводник!
– Привет вам, Родители Чумы! – отозвался Провод-кик. – Спускайся, златоуст, – обратился он затем к Дефальку. – Какую часть его вы хотите, о великие?
Родители заворковали над своим драгоценным малюткой. Раздвинув лохмотья, в которые он был запеленат, они щекотали его и сюсюкали:
– Чего хочет наш маленький? Чего-чего хочет наш ребятеночек?
Наконец мать подняла голову и счастливым голосом объявила:
– Глазик! Наш сладушка хочет глазик, глазик, глазик, глазик!
Дефальк довольно решительно слез с колесницы, сделал шаг вперед и твердо стоял на ногах, ожидая решения. Но при этих словах он отпрянул. Однако Отец Чумы оказался проворнее: его рука метнулась вперед, и черные узловатые пальцы принялись шарить по лицу Дефалька. Тот дико завопил и рухнул на колени, а Отец Чумы склонился над узлом тряпья, показывая что-то своему младенцу:
– Смотри, смотри, что у меня есть! Вкусненькое, ам-ням-ням! Кушаньки будем?
Мамаша раздвинула свивальники пошире, и мы увидели не лицо младенца, сколь угодно уродливого, а сплошное кишение насекомых, которыми набит был старый вонючий чепец.
– Видишь, малютка, видишь, господарик мой сладкий? Будем кушать?
Тут черные пальцы разжались, и глаз, волоча за собой какие-то красные лохмотья, нырнул в шевеление насекомых внизу. С минуту он еще подпрыгивал на поверхности, точно качаясь на волнах. Дефальк взревел, прижав к изуродованному лицу ладони. Потом насекомые вскипели вокруг ярко-красного шарика, и он исчез в их гуще. Дефальк снова взвыл. Казалось, он закрывает лицо руками не столько от боли, сколько пытаясь избавиться от каких-то навязчивых видений, атаковавших его мозг.
IX
Когда наша колесница взобралась на глиняную гору и оказалась у подножия второй, каменной, Проводник резко затормозил, вогнал свой посох глубоко в землю, привязал к нему собак, а сам принялся карабкаться наверх, сделав нам знак следовать его примеру.
Терзавшая Дефалька зверская боль только-только стала утихать. Он больше не бредил вслух, а лишь время от времени проводил ладонью по лицу и бормотал себе под нос что-то весьма похожее на заклятия, точно боялся, как бы мы его не подслушали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13