Тем не менее подойти к ним было нетрудно и неопасно, потому что выбрасываемые комки лавы вылетали не так часто и при некоторой осмотрительности их попадания можно было избежать. Самый активный конус имел высоту 2,5 метра. Из его вершины вырывались горящие газы с температурой пламени около 960°. Маленький карманный спектроскоп открыл присутствие в нем натрия, может быть, и азота. Новая трещина пропускала газы только в нескольких строго ограниченных местах, а в промежутке между ними можно было, наклонившись, заглянуть в черную щель, но попытка разглядеть что-нибудь оказалась тщетной.
Когда я обошел ближайший к Китуро конус, то внезапно обнаружил довольно странное явление – нечто вроде огромной кастрюли, в которой клокотала жидкая лава. Она уже начинала покрываться серой эластичной «кожей», напоминавшей слоновую. Под напором пузырьков газа, выделявшихся из магмы, поверхность лавы вздувалась, становилась волнистой, поднималась кверху и, отвечая движению находившейся внизу лавы, вновь опадала с характерным хлюпающим звуком. Каждую минуту, уступая напору газа, «кожа» в нескольких местах трескалась, и из трещинок вырывались и рассыпались гроздьями мелкие жидкие «угольки».
Чтобы лучше рассмотреть лавовое озеро, я стал искать более высокое место. Обойдя озеро с запада, я взобрался на большую груду камней, окруженную облаком сернистого дыма, которое пассатный ветер гнал в мою сторону. Опять я попал в конфликт между чувством упоения и необходимостью действовать.
Я боялся что-нибудь упустить, боялся, что у меня не хватит времени насладиться сполна этим удивительным зрелищем; мне также нетерпелось приступить к измерениям и наблюдениям, запечатлеть виденное на фото и на рисунке.
Боже, как это было похоже на горнило гигантской доменной печи! Только здесь мы были не на заводе, а проникли в тайну планеты. То, что там кипело, было гораздо значительней, чем металл, расплавленный по воле человека в искусственном котле. Это было вещество самой Земли, грозно плескавшееся на поверхности колодца, глубина которого (я это всем своим существом чувствовал) превосходила все человеческие масштабы – была бездонной.
В уме легко представляешь себе глубины в 10–100 и даже 1000 километров. Мы, не смущаясь, трактуем о том, что происходит на глубине 2900 километров. Но когда вдруг оказываешься в непосредственной физической близости к подобного рода бездне, то умозрительная самоуверенность разлетается в прах. Здесь мы в руках природы во всем ее могуществе и во всей ее слепоте. Меня начал охватывать пронизывающий, как будто проникающий под кожу необоримый страх: не страх солдата, уткнувшегося носом в окоп, когда вокруг дождем падают снаряды; не страх человека, притаившегося за стеной в томительном ожидании, когда прекратится падение бомб и рокот бесконечных воздушных эскадр, и не трепет альпиниста, попавшего на готовый обвалиться склон и на каждом шагу, затаив дыхание, бросающего наверх полный страха взгляд; нет, гораздо менее осознанным был охвативший меня ужас у края маленького лавового озера, менее осознанным, но, может быть, гораздо более сильным.
Стоя на краю огромного кратера в разгар извержения, я не имел времени для подобных размышлений, так как надо было быть очень внимательным, а сила явления заставляла действовать, не теряя времени. Между тем спокойный облик этого слегка волновавшегося огненного озера хотя и говорил о колоссальной мощи, но говорил как-то неясно, обиняком...
Я был совершенно околдован и с трудом оторвался от охватившего меня экстаза, чтобы заснять озеро. Стоявший рядом Пайя, видимо, тоже был пленен этим зрелищем. Тот, кто знает способность африканцев ничему не удивляться, поймет, что для такого впечатления нужно было почти чудо!
Мой симпатичный, верный Пайя, до знакомства со мной не знавший ничего, кроме своего края на берегах Луалабы, в течение одного года познакомился с огнем земных недр и снегами горных вершин. Для понятия снега на его языке не существует даже слова, и он называл снег то солью, то мукой. Он нам помог сложить снежную избушку на высоте 500 метров под экватором. Он жег себе подошвы вблизи вулканических кратеров; он посетил озера, покрытые сотнями тысяч розовых фламинго, и доисторические стоянки, где человек с начала плейстоцена высекал орудия труда и оружие из черных обсидиановых лав. Он видел поднимавшиеся в воздух и приземлявшиеся самолеты и не слишком удивлялся, он даже мне сказал: «Белые для того их и сделали».
В течение трех лет совместной жизни я только один раз видел его ошеломленным, когда мы с ним впервые попали в Найроби – прелестную столицу Кении. Это было в час возобновления деловой жизни города после завтрака; улицы были переполнены машинами, чего вы никогда не увидите в более мелких провинциальных городах Кении. Вот эти-то нескончаемые вереницы автомобилей и поразили Пайю! Он подпрыгивал на месте, вертелся во все стороны и, не переставая, повторял: «О, бвана! Мусулула йя мотокара, мусулула йя мотокара!» (вереница автомобилей...).
Явно менее пораженный видом маленького лавового озера, чем непрерывными рядами автомобилей в Найроби, он все же с интересом и, мне кажется, с ужасом смотрел на него.
Тем временем я снимал, глубоко сожалея, что у меня была только черно-белая пленка, как вдруг увидел, что «слоновая кожа» вздулась целиком, осталась некоторое время в таком вспученном состоянии, возвышаясь на несколько десятков сантиметров над краями «кастрюли», а затем внезапно хлынула, разлившись двумя потоками, понесшимися со скоростью 20 километров в час,– один справа, а другой слева от меня.
Это было так красиво, что в первые секунды мне даже не было страшно; казалось, ничем не рискуя, можно было оставаться на месте.
Сначала потоки были шириной только в несколько футов; растекаясь, они достигли ширины один 6, а другой – 30 метров. Более узкий поток отрезал меня от Пайи, второй стал протягиваться на запад.– Спасайся, бвана, спасайся! – надрывался Пайя.
Но явление нужно было заснять, пользуясь тем, что в кинокамере еще оставалась пленка. Я стоял на 2–3 фута выше уровня поверхности новых потоков, грозивших, однако, сомкнуться за моей спиной, как клещи. Но для этого, как мне казалось, нужен был гораздо более сильный поток лавы. Если же это произойдет, я успею взобраться на старую стену агломерата, возвышавшуюся в тридцати шагах позади. На этом надежном убежище можно будет переждать, пока на новых потоках не образуется корка, достаточно прочная, чтобы выдержать мой вес. Запас пленки кончался, скорее еще два кадра... затем «налево кругом», и я пустился бегом к стене. Обеспокоенный Пайя бежал по другую сторону потока параллельно со мной... Лава миновала стену и разлилась за ней, но скорость ее движения стала меньше скорости идущего ровным шагом человека, и, чем шире разливалась лава, тем она двигалась медленнее. К счастью!
Взобравшись на свой насест, я успокоился: к северу вторая такая же стена агломерата, также очень древнего возраста, обеспечит мне отступление. Лава, казавшаяся жидкой, как вода, когда озеро вышло из берегов, теперь превратилась в очень густую массу и двигалась со скоростью не больше 10 километров в час. У меня, не было времени измерить температуру лавы в первый момент; тогда ее почти желтый цвет свидетельствовал о температуре, близкой к 1100°, теперь же она текла светлого вишнево-красного цвета с температурой, наверное, 1030°. При соприкосновении с воздухом быстро образовалась пленка, сначала лишь затуманившая, а затем совсем скрывшая светящуюся красноту расплавленного теста. На расстоянии 30 метров эластичный поверхностный слой уже превратился в совершенно непрозрачную жесткую кору, под которой продолжала течь теплая лава, просачиваясь сквозь трещины и охватывая фронтальные и боковые края потока ярко-красными вздутиями; они медленно разливались и затем в свою очередь покрывались жесткой коркой. Этот процесс позволял новым потокам лавы расходиться все дальше и шире в стороны.
Я обошел с севера фронт восточного потока и присоединился к Пайе. Во мне поднялась теплая волна благодарности при виде беспокойства за мою судьбу, написанном на его добром лице, таком черном под козырьком белой кепки, которой он очень гордился. С каждым новым приключением этот слуга (первоначально) все больше и больше становился другом.
***
Со следующего утра конусы стали успокаиваться. Длинное, как из паяльной трубки, пламя уступило место выделявшимся из отверстий неторопливым голубоватым фумаролам. Излияние лавы совершенно прекратилось, но только на время. Несколькими часами позже деятельность возобновилась.
Сначала мне не удавалось уловить ритм этих чередований, но через несколько дней установилась поразительная регулярность и держалась такой в течение 40 часов: за пароксизмом, длящимся около двух минут, следовал 27-минутный период покоя. Мне кажется, что такую строгую ритмичность можно отнести только за счет механизма, аналогичного механизму, управляющему деятельностью гейзеров.
Новым, значительно замедлившимся потокам потребовалось несколько недель, чтобы залить окрестность, и у меня было достаточно времени, чтобы с ними ознакомиться.
При условии, что ветер дует сзади, можно приблизиться к лавовому потоку на расстояние одного шага. Конечно, и здесь жар велик, но все-таки его можно вытерпеть. Однажды мы с Пайей воспользовались лавой, чтобы испечь на тарелке яйца. В другой раз, пробегая вдоль «моих» потоков (я в конце концов стал считать вулкан и все его проявления своей собственностью), я оказался свидетелем очень красивого зрелища.
Лава двигалась, как всегда просачиваясь из-под вновь образовавшегося панциря, все время стремившегося ее укрыть; но здесь фронт потока достиг скалистого обрыва высотой 5–6 метров, и расплавленная масса, незаметно подобравшись к его краю, рухнула вниз, в пустоту, странно замедленным огненным каскадом. Она даже не падала, а спускалась сплошной вязкой пеленой. Этот вертикальный спуск, хотя и медленный, был все же слишком быстр для образования коры, и только в самом низу тонкая пленка тушила яркий багрянец этого удивительного «огнепада».
Два других потока такой же ширины, как первый (2–3 метра), подошли к тому же краю обрыва и спустились рядом двумя новыми каскадами. Поверхностная завеса вследствие охлаждения книзу утолщалась, превращаясь в серую, все еще пластическую толстую оболочку. Увлекаемая вниз находившейся под ней массой, она сморщивалась в поперечные валы, на последнем пределе пластичности утолщавшиеся, скручивавшиеся и превращавшиеся в серовато-черные с синевой толстейшие канаты. Я присутствовал при образовании на моих глазах знаменитых волнистых лав laves cordee, ropy lavos или пахой хой гавайских вулканов и хеллухраун Исландии. Но иногда волнистая кора трескалась, и из трещин текла раскаленная лава. Стена из трех каскадов пламенела красивым ярким пурпуром. В восьми шагах я с трудом мог выносить излучение текущего вещества с температурой 1000°. Пришлось отступить назад один раз, затем второй, потому что потоки, встретив горизонтальную поверхность, вдруг стали протягивать ко мне свои страшные щупальца. С верха обрыва вязкая лава с тихим шипением все падала и падала.
Мне стало понятно происхождение легенд о драконе, встречающихся в мифологии у разных народов в разных концах земли. Древние греки видели вязкие лавы Этны, Стромболи и Санторина. Гидра с ее непрерывно отрастающими семью головами – разве это не воплощение багрового потока с его черной застывшей корой? Он кажется то совсем остановившимся, то опять начинает вытягивать пылающие головы и здесь, и тут, и еще там, невзирая ни на какие преграды.
Японцам, китайцам и другим народам Дальнего Востока были знакомы эти стоголовые чудища. Даже скандинавы видели, как они поднимают головы среди мрака полярной ночи.
Однажды утром я оказался лицом к лицу с одним из таких bestes feu jetent (зверем, изрыгагощим пламя). Его огнедышащая пасть раскрывалась прямо передо мной. Ярко-красная глотка медленно задыхалась, я видел трепещуще-струящиеся оболочки, в то время как ее сернистое дыхание выделяло фиолетовые клубы дыма. За огненными губами торчали острые подвижные клыки. Иногда ярость чудовища умерялась, оно как будто переводило дух; жар спадал, распухший язык вяло опускался, острые, нацеленные на жертву клыки прятались. Но тотчас отвратительные челюсти, злобно оскалившись, раздвигались вновь.
Это было только зияющее отверстие небольшого паразитного конуса, а я только геолог, наблюдавший вулкан в век атомной энергии. У сверхъестественного чудовища не было никаких шансов заставить меня потерять голову. Но каковы были бы мои мысли, каков ужас, какой бесконечный мертвящий страх пробудила бы в моей душе подобного рода встреча, будь я пастухом или моряком Кампании или Сицилии, а встреча произошла бы 300 лет назад на склонах одного из средиземноморских вулканов!
Как же мне в моем рассказе не вспомнить о драконе?!
Большая кальдера
Китуро агонизировал...
Извержение раскаленных выбросов совсем прекратилось, настала очередь излияния лавы. Вскоре с края воронки уже ничего нельзя было разглядеть, кроме темной красноты жерла, откуда спокойно выделялись синие пары.
Моя служба окончилась, и надо было возвращаться в Европу, но до отъезда я решил навестить моего друга Ришара. После трехдневной остановки у друзей в Руанде, плантация которых находится на высоте более 2 километров на склонах вулкана Мугавура я поехал в Уганду. Среди полей пиретрума, поднимающихся уступами и красиво обрисовывающих волнистые контуры горы, я быстро отдохнул от усталости после недавнего удачного подъема на дивные Лунные горы (Рувензори, 5119 метров).
Затем пошла бесконечная угандийская саванна. День за днем развертывала она передо мной мягкие волны высоких трав. Иногда попадались кусты протеи, похожие на карликовые яблони, зонтики акаций, канделябровидные молочаи и через большие промежутки группы манговых деревьев и банановые рощи с приютившейся среди них деревней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18