Бальбино потерял чувство времени, ему показалось, что он очень долго молчал, прежде чем спросить, хотя на самом деле сделал это, едва мистер Дэнджер закончил фразу.
– Что же вы там нашли?
– Я нашел…
Мистер Дэнджер замолчал и принялся разглядывать вещицу с таким видом, словно хотел показать, что никак не ожидал наткнуться на нее.
– Это – не ваше, дон Бальбино? Думается мне, что это коробочка для чимо – ваша.
И он показал коробочку, сделанную из сердцевины черного дерева, – в таких коробках любители чимо держат свое отвратительное зелье.
Бальбино машинально стал ощупывать карманы, чтобы проверить, при нем ли коробка, совсем забыв, что недавно где-то ее потерял.
– Конечно, – заключил мистер Дэнджер, вглядываясь в монограмму на крышке коробки. – Это – ваше, дон Бальбино.
Не владея собой, Бальбино вскочил и схватился за револьвер, но мистер Дэнджер, смеясь, остановил его:
– О! Зачем так, дон Бальбино? Возьмите эту штучку. Я и не собирался оставлять ее у себя.
С трудом взяв себя в руки и несколько успокоившись, Бальбино спросил строго:
– Что все это значит, мистер Дэнджер?
– Неужели еще не ясно, дорогой мой? Вы забыли свою коробку, а я наткнулся на нее и подумал: «Эта вещь принадлежит дону Бальбино, он будет искать ее, надо сберечь». Но вы, я вижу, вообразили бог знает что. Успокойтесь, дон Бальбино, я нашел ее не в тотумском чапаррале и не возле того парагуатана, что растет в Ла Матике.
Он имел в виду место, где Бальбино прятал перо. «Ловко я обделал дельце, – говорил себе тогда Пайба. – В чапаррале никаких следов, а уж что касается перьев, то сам черт не догадается, где они спрятаны».
Теперь же, хоть он и не был уверен, что коробка, которую возвращал ему сейчас мистер Дэнджер, была при нем, когда он орудовал в чапаррале, он не мог бы сказать наверняка, что не там потерял ее. А намек на парагуатан в Ла Матике не оставлял сомнений, что мистер Дэнджер проник в тайну убийства и знал, где спрятано вещественное доказательство.
«Проклятье! – выругался он мысленно. – И дернуло же меня сунуться к нему с этими телками! Вот и лопнул мешок от жадности».
Действительно, всему виной была жадность. Оставив несколько часов назад донью Барбару после того, как она сказала: «Скот и тот чувствует отвращение к крови себе подобных», – он принял решение удрать с награбленным добром из Эль Миедо к колумбийской границе и дожидался только ночи, чтобы без помех пробраться в Ла Матику и взять перо; но оставалось еще несколько голов молодняка, наворованного у любовницы, вот он и завернул к мистеру Дэнджеру в надежде сбыть ему этот скот.
Сообразив, что если уж его разоблачили, то лучше всего идти напролом, он спросил:
– Скажите, дон Гильермо, что вы имели в виду, упомянув парагуатан в Ла Матике?
– О! Ничего особенного. Чистая случайность. В ту ночь я подкарауливал ягуара, – мне сказали, что он разбойничает в тех местах, – и увидел вас. Вы зарывали под этим деревом большой тюк. Но я не знаю, что там внутри.
– Нет, вы знаете, дои Гильермо! Хватит хитрить со мной! – вскипел Бальбино. – Раз такое дело, я на все готов: хлеб за хлеб, вино за вино. Не телят, а перья цапель я приехал предложить вам. Две арробы, одно к одному. Решайте, и перья – ваши. Вам не впервой покупать краденое перо.
Его намерение состояло в том, чтобы запугать иностранца напоминанием о прошлом сообщничестве, согласиться на любую цену, какую бы тот ни предложил, пусть даже смехотворно ничтожную, к завтрашнему дню закончить сделку и, получив деньги, немедленно удрать. Все, что угодно, но он должен выпутаться из этой грязной истории, в которую сам влез.
Мистер Дэнджер разразился смехом:
– Вы ошибаетесь, дон Бальбино. Мистер Дэнджер не заключает сделок, которые не входят в его планы. Я хотел только немножко позабавиться. Эту коробочку для чимо вы оставили здесь, на моем столе, давно, и я не был в тотумском чапаррале. Это есть моя шутка. Все – шутка, за исключением парагуатана в Ла Матике, а?
Лицо Бальбино исказилось от гнева:
– Вы что же думаете, мною можно забавляться вместо ягуаренка? Вы знаете, чем пахнут такие шалости?
Но в это время заворчали собаки, и Бальбино побледнел, мигом потеряв всю свою храбрость. Он бросился к двери, несколько мгновений вглядывался в темноту и, хоть ничего не увидел, проговорил:
– Здесь кто-то был. Наш разговор подслушивали.
Мистер Дэнджер снова расхохотался:
– Видите, дон Бальбино, как некстати сейчас угрожать? И предлагать сейчас перо тоже очень опасно! Мистер Дэнджер молчит, но не потому, что боится ваших угроз; просто мистеру Дэнджеру наплевать, что произошло в тотумском чапаррале. А теперь…
И, щелкнув пальцами, он указал Бальбино на дверь.
Бальбино только этого, собственно, и ждал; и все же, уходя, он смерил мистера Дэнджера устрашающим взглядом, при этом картинно расправив свои усы; правда, едва он вышел на улицу, как вскочил в седло и во весь дух пустился в Ла Матику с одной мыслью: «Вот когда нельзя терять ни минуты! Сейчас выкопаю перышки, и поминай как звали. Ночью буду ехать, днем укрываться в зарослях, и прежде чем, нападут на мой след, я уже буду по ту сторону границы, в Колумбии».
А мистер Дэнджер, оставшись один, размышлял, не в силах удержаться от смеха: «Хуан Примито, наверно, уже в Эль Миедо, рассказывает об услышанном. Теперь донья Барбара захочет, чтобы Бальбино поделился с ней перьями. Бедненький Бальбино!»
И после такого полезного упражнения в здоровом юморе он уснул спокойным, глубоким сном, совсем как при жизни ягуаренка, с которым всегда играл на циновке, прежде чем лечь спать.
Х. Отказ от прежнего
Прошло немало времени с того момента, как в глубокой ночной тиши в стороне Глухой Балки раздались два выстрела, а донья Барбара, ожидавшая их, но словно потерявшая свою пресловутую способность интуитивно угадывать ход свершающихся вдали от нее событий, все еще в сильном волнении шагала по галерее, поминутно вглядываясь во мглу, как вдруг, задыхаясь от сильного бега, появился Хуан Примито с известием:
– В Ла Матике под парагуатаном спрятаны перья!
И стал объяснять, как он узнал эту тайну. Внезапно донья Барбара, не слушая его, торопливо выбежала из галереи, и в ту же минуту собаки с лаем бросились навстречу всаднику, который вел на поводу лошадь.
– Мелькиадес? – окликнула донья Барбара.
– Нет, не Мелькиадес, – ответил Сантос Лусардо и, остановившись, начал отвязывать чужую лошадь с тем мрачным спокойствием, с каким, наверное, делал бы это Колдун, будь он сейчас на его месте.
Барбара приблизилась к нему вплотную и, едва посмотрев на труп своего подручного, остановила глаза на том, кто, казалось, не замечал вокруг ничего, кроме собственных рук, распутывающих веревку. Этот взгляд выражал одновременно и крайнее изумление и восхищение. Неизвестным, неожиданным предстал сейчас перед ней желанный мужчина, и в могучем чувстве, охватившем донью Барбару, соединилось все, что было в ней от любви и от жажды добра.
– Я знала, что вы привезете его, – тихо сказала она. Сантос резко повернул голову. Так вот что замыслила эта
женщина! Ей надо было избавиться от подручного, от своего преступного сообщника, и поэтому она послала его в Глухую Балку, надеясь, что он будет убит там Сантосом Лусардо. Таким образом, он, Сантос, оказался орудием ее чудовищного плана, и сейчас она с откровенным цинизмом говорила об этом! Теперь, по сути дела, он принадлежал к шайке убийц, возглавляемой владычицей Арауки.
На миг в нем вспыхнуло неукротимое желание броситься на нее, подняв лошадь на дыбы, и растоптать, уничтожить. Но тут клокотавшая в груди злоба сменилась внезапным изнеможением, и, бросив к ее ногам веревку, которой была привязана лошадь Колдуна, он поехал прочь, удрученный открытием: не кровавую славу властелина по праву огня и крови принесло ему событие в Глухой Балке, а печальную репутацию убийцы, претворяющего в жизнь замыслы этой бабы.
Лошадь Колдуна, с лежащим поперек седла мертвым телом, долго стояла неподвижно, повернув голову к донье Барбаре, как бы ожидая от нее приказа. Собаки, обнюхав ноги и руки покойника и сбившись в кучу, тоже выжидательно замерли, глядя в лицо хозяйки. Но донья Барбара, углубленная в свои мысли, все стояла и смотрела туда, где в ночном мраке растворилась тень Сантоса Лусардо. Тогда лошадь тронулась с места и, осторожно переступая ногами, словно боясь потревожить мертвеца, пошла к канею, где хранится сбруя; собаки с ворчанием последовали за ней.
Донья Барбара продолжала стоять неподвижно. С ее лица уже сошло выражение удивления и восхищения, с каким она только что смотрела на Лусардо, и по сдвинутым бровям можно было заключить, что она раздумывала над чем-то мрачным и жестоким.
Казалось, инстинкт снова подсказал ей верное решение. Хотя план событий в Глухой Балке был задуман нелепо и грубо, результат оказался весьма подходящим для нее. Не потому, что она и в самом деле добивалась именно такого конца, – этот план, как и все другие, не предполагал конкретного результата, просто ей надо было одним ударом разрядить создавшуюся в последнее время невыносимую обстановку; и теперь, как всегда, оказавшись перед лицом случайного факта, донья Барбара обманывала себя, говоря, что именно его она и предвидела.
Обуреваемая противоречивыми чувствами к Лусардо – любовной страстью и жаждой мщения, – возмущенная до яростного отчаяния тем, что ее собственные действия повсюду роковым образом встают преградой на ее пути, она задумала эту встречу в Глухой Балке для того, чтобы добиться одного из двух: либо смерти Лусардо, либо смерти Колдуна, видя в том и в другом возможность как-то изменить свою судьбу.
Что касается судьбы Сантоса Лусардо, то она сейчас в ее руках: достаточно указать на него, как на убийцу Мелькиадеса, использовав при этом влияние на судебные и административные власти, чтобы разорить его и посадить на скамью подсудимых; но это означало бы бесповоротный отказ от пути добра, возвращение к преступной деятельности, с которой она так хотела покончить.
А ведь она уже сделала первые шаги; Мондрагоны брошены ею на произвол судьбы, труп Мелькиадеса на лошади…
Говор сбежавшихся пеонов прервал ее мучительные мысли. От канеев шел вакеро, чтобы сообщить о происшествии.
Обернувшись, она увидела Хуана Примито, – во время ее встречи с Лусардо он стоял в галерее и крестился, пораженный ужасом. Повинуясь неожиданному решению, она вдруг сказала:
– Ты ничего не видел. Понимаешь? Немедленно убирайся отсюда и берегись, если вздумаешь болтать о том, что здесь было!
Примито пустился бежать и тут же скрылся в темноте, а донья Барбара, сделав вид, будто ничего не знает о случившемся, с обычной бесстрастностью, помогавшей ей скрывать свои чувства, выслушала вакеро и направилась в каней.
Разбуженные криками пеона, первым увидевшего лошадь с мертвым Колдуном, вакеро, кухарки и полусонные дети собрались под навесом, окружили лошадь и громко обсуждали новость; но с появлением доньи Барбары все словно онемели в уставились на нее, стараясь не упустить ни малейшего движения на ее непроницаемом лице.
Она приблизилась к трупу и, заметив на левом виске рану, из которой тонкой нитью тянулась черная, густая кровь, сказала:
– Снимите его и положите на землю: надо посмотреть, нет ли других ран.
Приказание было исполнено; но пока один из пеонов поворачивал труп, она не столько следила за осмотром, сколько обдумывала свой новый план, и ее лицо продолжало оставаться мрачным.
– Только в левый висок, – проговорил наконец пеон, поднимаясь. – Меткий выстрел, наповал.
– Да, глаз верный, – подтвердил другой пеон. – Однако стояли они не лицом к лицу. Похоже, стрелявший подкарауливал за деревом.
– Или ехал рядом, – сказала донья Барбара, подходя к пеону и глядя ему в глаза.
– И так может быть, – пробормотал вакеро, соглашаясь с мнением той, кому не обязательно было присутствовать при случившемся, чтобы знать, как происходило дело.
Донья Барбара снова взглянула на труп. На лице убитого мертвый свет луны сливался с тусклыми бликами от светильника, который одна из женщин держала в дрожащих руках. Все молча ждали конца ее размышлений.
Вдруг она подняла глаза и посмотрела вокруг, словно ища кого-то.
– А… где Бальбино?
Хотя все знали, что Бальбино нет среди них, каждый машинально огляделся, и единодушное подозрение, рожденное этим коварным вопросом в умах людей, неприязненно относившихся к управляющему, мелькнуло во взглядах, которыми обменялись пеоны, как бы спрашивая друг друга: «Стрелял Бальбино?»
«Дело сделано», – мысленно сказала себе донья Барбара, поняв, что ее слова произвели должный эффект, и тут же, с уверенностью провидицы, снискавшей ей славу ведьмы, обратилась к двум пеонам, каждый из которых мог бы заменить Мелькиадеса Гамарру на освободившемся месте подручного:
– В Ла Матике, возле парагуатана, сейчас выкапывают перья цапель, украденные у доктора Лусардо. Бальбино должен быть там. Ступайте туда, быстро! Захватите два винчестера, а… перья привезете мне. Понятно? – И, обращаясь к остальным: – Можете взять покойника. Отнесите в дом, пусть кто-нибудь побудет с ним.
Она ушла в комнаты, оставив пеонам благодатный повод для пересудов в часы бдения около убитого Мелькиадеса.
– Если это сделал Бальбино, то бьюсь об заклад, деревья в том месте толстые и было где спрятаться, ведь лицом к лицу Бальбино не совладал бы с Колдуном.
– Посмотрим, как он сейчас спрячется!
Пеоны надолго умолкли, ожидая, что будет дальше, и прислушиваясь к далеким звукам.
Наконец в стороне Ла Матики раздались выстрелы.
– Винчестеры заговорили, – сказал один.
– А вот револьвер отвечает, – добавил другой. – Может, поехать, помочь ребятам?
Несколько человек уже собрались отправиться в Ла Матику, но снова появилась донья Барбара:
– Не надо. С Бальбино покончено.
Вакеро взглянули друг на друга с суеверным страхом, который внушало им «двойное видение» этой женщины. И хотя один из пеонов после того, как донья Барбара ушла в дом, намекнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37