Она, между нами, другую ему напоминала собою, – которую он весь век свой… любил… Мы у него в кармане ее, Катин, золотой бандо с головы нашли, обруч, на нем кровь запеклась… Вот она и кричала…Голицын. О господи, господи!.. Так и стоит перед глазами!.. Пауза. Столыпин. Совесть замучила. Надо бы пойти! Глебов мальчик и прост, а Васильчиков хитер, к тому ж карьеру ему губить нельзя…Голицын. Очернят?…Столыпин. Сколь надо будет, чтоб Мартына укрыть… (Быстро.) Показывает-то теперь одна сторона, другой совсем нет… Мы с Сержем скрылись, Лермонтов не скажет… И в дрожках мартыновских, правильно, Васильчиков с Глебовым ехали… Голицын вскидывает глаза: мол, вон как! …Ради чести его надо бы пойти! А, Владимир Сергеевич?…Второй жандармский голос. Алексей Аркадьев Столыпин, прозванный Монго, ближайший друг и товарищ, двоюродный дядя… Есть подозрение, вашество, поскольку имел быть секундантом еще в Петербурге при поединке Лермонтова с французом Барантом, за что Лермантов-то и отряжон в армию на Кавказ, то и тут миновать дуэля не мог… Столыпин, стало-ть. Но по начальству, подобно секундантам корнету Глебову и чиновнику князю Васильчикову, не явился.Первый. Мысля! А Глебов, значит, показывает: он на мартыновской стороне был, а Васильчиков на энтой?Второй. Так точно.Первый. Врут.Второй. Врут, вашество.Трубецкой (возвращаясь). Искупали Дорохова! Хотели на сене спать уложить, да где там! Пауза. Вы о чем? Ему не отвечают. Жарко!.. Иваныч! А Иваныч! Скажи похолодней вина дать! Да льду, ежели есть!.. Скорей бы вон из Пятигорска, сил нет!.. Все вижу, как выходит вон там (показывает на дверь), Шуберта напевает, свеча в руке…Первый. Тут оно простое, рассужденье-то: Столыпин каторги боится. Ему вот-вот отставка выйдет, он графиню свою в охапку, да за границу. А попадется, уж ему государь не простит, и так хватит – прощалося. Да и великому князю Михаилу Палычу надоели, не зря он их из гвардии-то пихнул… И чего надо людям! Все имеют, во дворце с царскими дочерями на балах пляшут, – так нет, все не по им! Все недовольные!..Второй. Истинная правда, вашество. Также касаемо и Сергея Васильева Трубецкого: тоже по всему выходит: миновать дуэля не мог, а с повинной не идет. А потому, что в Пятигорске живет тайно, отпуска из части не имеет.Первый. Этот-то подавно! Этого-то красавца (понижает голос) сам государь-батюшка за руку поймал, да на фрейлине женил – фрейлину князек обрюхатил…Второй. Да ну!Первый. А он вместо притихнуть, исправиться – пожил, пожил, да от царевой невесты-то бежал! Каково свату?Второй. Батюшки!Первый. Отцов только позорют! Отцы Бонапарту одолели, Европу от заразы спасли, тайную крамолу вывели, а они… Этот-то, Трубецкой, в самых сливках ходил, в красных кавалергардах, со Скарятиными, Куракиными, Урусовыми!..Второй. Ох батюшки!Первый. А теперь кто? Армеец, головой вон еле ворочает, от чеченской пули, идеи расписывает, как студентик какой! Не служба на уме, а черт знает что!..Второй. Истинная правда, вашество, истинная правда…Первый. Все честь, честь! А нашкодили и сказать боятся, как детишки! Потому небось и того, Мартынова, не тронули… У мужиков и то чище: коли ты товарища ссадил, то и я тебя, ни на что не погляжу!.. Эх, благородные!..Второй. Истинно так, вашество… Входит Андрей Соколов с подносом и вином. Плачет. Соколов (Столыпину). А тогда-то на станции, помнишь, батюшка, монету бросали: сюда ехать или на линию? Он еще так и запрыгал: в Пятигорск! в Пятигорск!.. А упади орлом-то монета, в отряд бы ушли… Господи, как не уберегли-то!..Столыпин. Помню, старый, помню. Я все помню. Возвращается Пушкин. Судьба!.. С монетой – это доподлинно. Но еще было иное. (Трубецкому.) Помнишь, Сергей? Он рассказывал? Как из Петербурга ехать последний раз, он шутя на Пять углов ходил, к ворожее…Пушкин. Ну? К Александру Македонскому? (Всем.) В Питере все ее так зовут: Александр Македонский! Между нами, брат-то к ней тоже ходил, это она брату предсказала: погибнешь, мол, от «белого человека».Голицын. Ворожея? Пушкину? Я не слыхал.Пушкин. Вот те крест! Погибнешь, мол, от белого человека…Голицын. Чудо1 И Пушкин и Лермонтов к одной вещунье ходили!..Столыпин (все так же горько). Ну вот, и Мишелю наворожила: в Петербурге, мол, тебе больше не бывать, а отставка ждет такая, – он ведь все отставку хлопотал, – после какой и просить будет нечего…Голицын. Экая ведьма!Трубецкой. В сам деле. Так и сказала. Мишель смеялся, а поверил. А, Монго?… Эх, коли попаду еще в Петербург, схожу тоже. Я в судьбу верю. Вошел Бенкендорф. Пушкин. Что не верить. Примеров довольно. Явись теперь еще у нас поэт, тож загодя скажу ему судьбу, без ворожеи. Как чуть вышел человек надо всеми, как сказал иное, чем все, так уж и гляди за ним, хоть ставку ставь: что-то с ним сделается. Где Грибоедов? Где Пушкин? Марлинский? Где Лермонтов?Бенкендорф (от двери). Одоевский. (Тихо.) Рылеев.Голицын. Ну, господа, господа! Не стоит!Трубецкой. Чаадаева безумцем объявили.Столыпин. А к Мишелю? После «Смерти поэта» тоже старшего гвардейского медика послали: проверить, в уме ли?Голицын. Ну полно, господа! Пауза. …Гении наши в простожитии тоже не мед: то одно ему в ум вскочит, то другое. Хоть о покойниках не говорят дурно, но у таланта нашего желчи-то хватало. Не дразни он Мартына изо дня в день…Бенкендорф. Да меня пусть бы хоть ударил, неужели б я руку поднял на него!Пушкин (Голицыну). Так и Дантеса простим, Владимир Сергеич!Голицын. Ну, уж вы хватили, господа! Неужто сам-то ни чуточки не виноват? Эдак, по-вашему, выходит, что таланту все можно? Талант будто и не человек? В таком разе пусть и не живет как человек. Не ест, пе пьет, не женится. Только так можно избегнуть всех опасностей жизни. Да и самой жизни. Но если поэт избегнет жизни, что станется?Трубецкой. Да что – талант, талант! Товарищ у нас погиб. Это больше таланта. Скажи, Монго? Столыпин не отвечает. Бенкендорф. Талант выше всего.Пушкин. Не выше чести. Пушкин ради чести – глазом не моргнул – все на карту поставил.Трубецкой. Судьба! Я в судьбу верю.Голицын. Не судьба, а норов такой: в огонь кидаться! Разве не хотели его остановить? Разве не предлагали испытать мелкое это дело разумом, а не чувствами? Да где! (Пушкину.) Пушкин! Пушкин мудрее был, однако тоже не остановился, сам говоришь…Пушкин. Мудрее? Полно!..Бенкендорф. Да, поступи он не так, он уж был бы не Пушкин!..Голицын. У вас выходит, коли ты талант – все позволено! Ты мне будешь в глаза плевать, а я утирайся да приговаривай: плюй, бог с тобой, ты у нас солнышко, а я – пыль…Бенкендорф. Но коли ребенок оскорбил меня, я его не убью, не так ли?Столыпин. Это Мишель – ребенок? Все слегка смеются. Бенкендорф. Нет, погодите… Я… нет… сейчас…Голицын. Будет, юнкер! Что за наивность!..Бенкендорф (горячо). Нет, я хотел выразить, что вопрос гуманности не решить таким путем. Всякий человек – проявление гения. Бог посылает нам великого человека, чтобы мы осознали ценность любого.Трубецкой. Ну вот, уже и великого!Бенкендорф (продолжает). …На этих людях, которых не заменить, не создать заново, бог учит нас любви к друг другу. Входит Дорохов, он с мокрой головой. Дорохов. Бог, бог! Кто тут про бога? И в бога и в черта!..Голицын. Погоди, Дорохов, погоди! Тут юнкер проповедь читает, как таланты надо беречь. Оскорбил, скажем, тебя талант, а ты ему ручку поцелуй.Дорохов. Талант? Да! А что? Правильно! Оберечь не грех! Коли сами себя не берегут. Вызвал Мартышка Лермонтова, потерял совесть, – убить Мартышку!Бенкендорф. Вот!Голицын (смеется). Ну-ну! Хватил!Дорохов. Хватил? А если (кричит врастяжку) наемный жандарм вызвал бы? Жандарму б тоже Мишеля под Машук отвезли и на шести шагах поставили?Все. Ты что?– Ты что говоришь, Дорохов!– Тише!– Окна закройте!– Как он смеет!Дорохов. Пустите!.. Не видите ни черта! Других берегут, а этих не берегут… Почему? Ну-ка, картель сделай военному министру графу Чернышеву? А? Голицын затворяет окна. А ну-ка вызови Нессельроде! Дубельта! Или вон однофамильца нашего юнкера!..Все. Дорохов! Дорохов! Сбесился!Дорохов. Оберегут их? Обе-ре-гут!.. (Яростным шепотом.) А государя оберегут?… (Падает на диван.) Вина!..Голицын. Это слишком! (Берет фуражку.) Все ошеломлены. Бенкендорф наливает бокал, подносит Дорохову, тот выпивает залпом. Дорохов (всхлипнув). И из-за чего? За что? За шуточки? За насмешки? За шуточки таких дуэлей не условют! А тогда условют, когда сволочь, когда сволочи… (Задыхается.) Сволочь знает, когда можно, а когда нельзя!..Трубецкой (Столыпину). Что он говорит, Монго? Столыпин машет рукой: оставь, мол. Голицын. Мне пора, господа! Лев Сергеевич, а ты?Пушкин. Иду, иду тоже… Дорохов, ну что теперь кулаками-то махать?Голицын. И других винить! Всяк сам свою пулю ловит.Пушкин. И на свою Черную речку спешит.Голицын (Столыпину). Не затягивайте, съезжайте! И не мучьте себя… (Трубецкому.) И вы. Слышите? Что уж теперь!.. Пожимают руки. Столыпин кивает. Бенкендорф. Ия откланяюсь. Собираются и выходят. Дорохов кусает подушку, рычит. Второй жандармский голос. А вот, вашество, стишок мною списан, сказывают, Лермантова: «За девицей Эмили молодежь, как кобели…» (Хихикает.) Первый. Оставь, прочту. Пушкин, Голицын и Бенкендорф на террасе. Пушкин (тихо). А в самом деле, кто помнит королей, при которых жил Дант? Или Шекспир? Кому известно, кто ослепил Гомера?Голицын. Да будет! У государя и без того многотерпеливое сердце. Мог он и с Пушкиным, и с иными обойтись куда круче, но…Пушкин. Да куда ж круче?Голицын. Тише! Поставь-ка себя на его место: станешь ты дозволять то, что подрывает власть и вредит отечеству?Бенкендорф. Зачем же равенство ставить между отечеством и властью? Власть разная бывает – отечество одно.Пушкин. Складно, юнкер! Татары – тож триста лет были на Руси властью!Бенкендорф. И что ж за вред от Пушкина отечеству?Голицын. А ну вас! (Машет рукой и быстро идет с крыльца.) Дорохов откинулся и вмиг уснул. Краски заката. Столыпин и Трубецкой. Столыпин (по-прежнему с горькой иронией). Ну что, Сергей, видно, пора. Воду пили, ванны принимали, погуляли…Трубецкой. Что говорить, много успели. Даж Мишку похоронить. Я поеду в полк завтра. Езжай и ты. Не думай.Столыпин. Да. Теперь, видать, все равно… Дорохов-то! Накричался. Пауза. …Ах, не хотелось ему помирать! Всю жизнь про смерть разговаривал, – видно, утомил ее.Трубецкой. Судьба. Случай.Столыпин. Случай-то случай, да только он его десять лет стерег. Пренебрежение к пошлости отличает всякого умного человека, но он доводил его до абсурда, до невозможности. Вот пошлость и отплатила.Трубецкой. Тоже хочешь сказать: сам виноват? Столыпин пожимает плечами. …Да, сами мы в себе виноваты… Столыпин. Ах, как надоело все!.. Тоска, Серж!.. Входит Соколов. Соколов. Обедать-то станете, Алексей Аркадьич?Столыпин. Что?… Нет, не буду. (Трубецкому.) Ты не хочешь? (Тот отказывается.) Ты вели собираться, старый. Бумаг только его не трогай, я сам приберу.Соколов. И то надо, батюшка, все растаскают: дамы кто листок унесет, кто пуговку, и этого не убережем… Этой барышне снурочек от крестика нательного отказали…Трубецкой. Это ты Кате? Вместо ее бандо? Столыпин кивает. Соколов. Как барыне-матушке-то все свезем, как покажем? Как же ты, скажет, Андрюшка окаянный, не уберег барина, как упустил?… Да как же, скажу, матушка, ходил, пил, ел, а наш-то его все: Мартыш, Мартыш!.. Кабы знал я, матушка,… Вот тебе и Мартыш!.. (Уходит.) Трубецкой. Мартыш!.. Он все в остроге?Столыпин. Не знаю. Какая разница, он сделал свое дело… А мы… Мы и теперь защитить его не можем. (Подходит и снимает со стола портрет.) Прости, Миша…Трубецкой. Опять бежать! Ну, судьба!.. 2. Пятигорск, острог Темная комната с решеткой. За деревянным столом, на котором листки бумаги и чернильница с гусиным пером, сидит Мартынов (25 лет). Лицо его освещено свечой. Он в черкеске, голова обрита, баки, он грубо красив, выражение упрямое. Он не пишет, он говорит с человеком, который ходит по темной части комнаты, – это жандармский подполковник Кушинников, «особых поручений» чин, посланный Бенкендорфом на Кавказ тотчас вслед за Лермонтовым. Кушинников петербуржец, не стар, неглуп, хорошо информирован, дело свое знает. В гражданском платье. Заунывная песня за стеной. Мартынов. Я еще раз требую, господин подполковник, пусть переведут меня из острога: всю ночь пьяные песни орут, матерщина, псалмы читают, – этак с ума недолго сойти… Слышите?Кушинников. Да, я сказывал коменданту, это сделается.Мартынов. Они корпуса жандармов как огня боятся, стоит сказать…Кушинников. Я говорю, сказывал. А нас что уж бояться!Мартынов. Как мужика какого пихнули и забыли!Кушинников. Ну-ну, не обижайтесь, сделается… Так я, как изволите видеть, показаний с вас не снимаю, протоколов не делаю. И вообще прошу понять: разговор имеем мы с вами как бы и неофициальный. Вы человек военный и поймете: мое дело – доложить своему начальству всю картину в наиболее правдивом свете, только и всего. Подробности, как вы понимаете, мне уже известны, но всех мотивов и пружин…Мартынов. Да какие ж пружины! Я уж вам отвечал. Убить я его не хотел. Я терпел много, но он не оставлял свой постоянный топ persiflage, Насмешки (франц.).

издевался, рисовал карикатуры. Я ношу эту форму и необходимый к ней кинжал, вот так. (Показывает то место, где пряжка бывает.) И он обыгрывал это в мало приличном виде. И при совсем молоденьких demoiselles, у Верзилиных, Надин – пятнадцать, а Грушо – девятнадцать.Кушинников. Груше двадцать один.Мартынов. Да? А она говорила… Не о том, впрочем!.. (Продолжает.) Я впал в бешенство, выговорил ему – в тот вечер у Верзилиных, – а он опять за свое и смеяться: мол, вызови меня, коли так.Кушинников. Смехом?Мартынов (не слушая). Что мне оставалось? Возможно, во мне обострено point d'honneur, Чувство чести (франц.).

но в наши времена, когда чувство чести некоторыми вообще ни во что не ставится… Я сделал картель. В бешенстве.Кушинников (как бы про себя). Смехом… в бешенстве… (Мартынову.) Да-да, понятно. Но прошло два дня, было время остыть, примириться…Мартынов. Я много прощал и мирился, но теперь мы… то есть я… решил его проучить, раз и навсегда…Кушинников. Вы считали, это произведет верное впечатление на местное общество?
1 2 3 4 5 6 7