Березовые?
– Да, березовых хотел. Но я про что? Про самогонный пункт. Как я его обнаружил. Думаешь, случайно? Нет, законно. Это я за вениками поехал случайно. – Матрена прогнала. Почему? А пенсионер потому что. При должности она меня не посылала. И вот я поехал на бударке через залив.
– К дамбе?
– Нет, к Коммунской горе. Почему? Там лес лучше потому что, береза плакучая есть. А у плакучей березы ветки какие? Длинные, гибкие.
– Оно конешно… – Чернов в душе не одобрял такие веники: прутьев много, а листа мало, от хлестанья на теле полосы. – Ребятишек ими пороть способно.
– Телесные наказания у нас отменены, гражданин Чернов. И говорю я не про то. Я про самогонный пункт.
Марфа поставила на стол медный самовар, чайные чашки и блюдца, выставила банку домашнего варенья и тарелку белых магазинных сухарей.
От угощенья Федя-Вася не отказался, поскольку Чернов не был на подозрении, и, прихлебывая из чашки чай вприкуску с сухарями, рассказал о том, что много лет омрачало его жизнь и задерживало продвижение по службе. Раскрой он это дело раньше, на пенсию он вышел бы не старшиной, а младшим лейтенантом или полным лейтенантом. Офицером то есть. А он раскрыл только сейчас. Что? Да тот самогонный пункт общественного назначения, который, извини за выражение, использует коллективно вся Хмелевка. Сегодня один гражданин, завтра другой. Да, в том самом Коммунском лесу, который до революции Барским звали. Бударку-то свою он спрятал в ивняке, а сам с серпом пошел резать березовые веники. И вот когда нарезал вторую вязанку, услышал стук лодочного мотора. Тут же скрытно спустился к берегу и увидел кого? Гражданина Фомина, по кличке Федька Черт, и его рыбацкого напарника гражданина Рыжих без клички, поскольку рыжистее не бывает. С чем? С молочной флягой приплыли и с бидоном…
Задавая себе вопросы и отвечая на них, Федя-Вася рассказал, как он крался за рыбаками по лесу, как чуть не выхлестнул ветками глаза и как зашел в глухую чащобу, где пряталась землянка. В ней и скрылись означенные рыбаки с двухпудовой флягой и пустым бидоном. Вскоре из трубы завился синий дымок, а потом Федя-Вася почувствовал и запах самогонки. Значит, во фляге они несли бражку, а бидон взяли для самогонки.
Федя-Вася хотел накрыть их с поличным, но вовремя вспомнил, что теперь не при должности и без оружия, а Федька Черт и Иван Рыжих мужики отчаянные, долго разговаривать не станут. Пришлось лежать в кустах и ждать, когда они уйдут. А они ушли только к вечеру. Фляга теперь была пустой, а бидон Федька Черт нес бережно, дорогой отхлебывая, чтобы не расплескать.
В землянке Федя-Вася обнаружил нары для отдыха, печку с вмазанным котлом и плотной крышкой, змеевик с охладителем, запас сухих дров и колючие скелеты сушеной рыбы, которой они закусывали. У единственного окошка стояла на чурбачке семилинейная керосиновая лампа со стеклом – значит, и ночью самодельный заводик работал. На дощатом подоконнике вырезаны ножом цифры: «20.10.45 г.». Должно быть, пункт открыт в этот день. А Федя-Вася думал, что в 1946-м – тогда прошелестел слушок, что где-то в лесу есть самогонный пункт, куда ездят с бардой хмелевцы. По-над нарами, с потолка на стену косо висел большой лист плотной бумаги с надписями химическим карандашом: «КТО ПЬЯН ДА УМЕН – ДВА УГОДЬЯ В НЕМ». «ПИТЬ ПЕЙ, А ДЕЛО РАЗУМЕЙ». «РАБОТА – НЕ ВОЛК, В ЛЕС НЕ УБЕЖИТ». «АЛКАШ! ЗАКУСЫВАЙ ГРИБАМИ, А ЯЗЫК ДЕРЖИ ЗА ЗУБАМИ, ПОНЯЛ!…»
Федя-Вася оторвал лист и на обороте увидел плакат о производительности труда. Какая жалость! В то засушливое лето сорок шестого года он обошел весь Ивановский лес, ездил в Хляби, был и здесь, на Ком-мунской горе, но пункта так и не нашел. Расспросы же ни к чему не привели, даже бабы не выдали тайну мужиков, хотя и костерили их нещадно.
– Повезло тебе, Федор Василич, в это воскресенье – сразу и самогонщиков и веники.
– Нет, гражданин Чернов, не повезло. На месте не застукал потому что, свидетелей не было, запросто откажутся. И веников не привез. Как так? А так: веники украли. После осмотра землянки пришел я на место и вижу что? Ни вязанок моих, ни серпа, одна примятая трава у березы. Приехал пустой. Хорошо хоть лодку оставили. На этом берегу спросил ребятишек – нет, говорят, рыбаки приехали без веников, несли только флягу и бидон и пели песню про несчастную любовь. И вот я сразу к тебе. Как рассудишь?
Чернов почесал седую потылицу: дело сугубое, сразу не ответишь. Если попросту, то сказать бы участковому, и до свиданья. Но Федя-Вася участковому не сказал, и вряд ли из одной ревности: пусть, мол, этот лейтенантик с дипломом поищет, как я столько лет искал. Заводик, как ни кинь, ничейный, главного виновника не найдешь, а найдешь, так давность большая. Можно выследить других и накрыть на месте, но опять же накроешь одного-двух, а остальные будут в стороне. Развалить у них землянку? Сделают новую, в другом месте. Да и дома выгнать можно, в простой металической кастрюле или в ведре, без всяких змеевиков и котлов.
– Как же, гражданин Чернов? – напомнил Федя-Вася.
– По правде сказать, не знаю. – Чернов виновато развел руками. – Одно могу посоветовать – в наш суд. Все равно уж разбираться. Опять же народу много, глядишь, кто-нибудь и проговорится, а Федьку Черта с Ванькой Рыжих все равно вызывать: они заявление написали,, что кот у них сети изгрыз. Заседать будем в среду.
– Согласен с тобой, гражданин Чернов. – Федя-Вася встал, надел милицейскую фуражку, подал хозяину руку. – В среду обязательно приду. Беспорядок внутри нашей жизни что? Не допустим. Верно?
– Само собой, – сказал Чернов.
На том и разошлись.
Федя-Вася хотел товарищеским судом перевоспитать нарушителей порядка, а того не знал, что сам стал нарушителем. Пока он лежал в кустах за незаконной землянкой и ждал ухода самогонщиков, на его березовых вязанках сидел Монах с ружьем за спиной и ждал погубителя родной природы. Не дождавшись, сгреб обе вязанки, воткнув в них серп с чернильными инициалами «П. Ф. В.» на ручке, и пошел завершать егерский обход. Вечером он переправил веники к себе на остров, а на другой день явился с ними в редакцию районной газеты. Он мог бы сразу в милицию, мог бы добиться штрафа для нарушителя, но дело это долгое, попробуй еще узнать-, по тем трем буквам с точками, кто он такой, тот стервец, который обкорнал зеленые подолы у плакучих берез, глупый хулиган или только до подола достающий шибздик. В Хмелевке же народу несколько тыщ, не скоро узнаешь. Да и штрафа за веники дадут немного, а хлопот наберется до потолка. Стало быть, прямая дорога в газету. Они в институтах учились, пускай разбираются.
– Понятно, – сказал, не вставая из-за стола, редактор Колокольцев и поглядел сперва на веники у порога своего кабинета, потом на сердитого Монаха. – Что вы конкретно хотите?
– Пропечатать на весь район, – сказал Монах и надел форменный картуз. – А насчет штрафа не старайтесь, штраф я ему, хулигану, припаяю. Если найду.
– А если не найдете?
– Найду. А вы народ посовестите, не повредит.
– Действительно. Сейчас самый сезон заготовки веников. Мухин! – крикнул он и стукнул кулаком в стену. – Комаровский! Зайдите срочно.
И почти тотчас рядом с Монахом возникли два современных молодца в синих джинсовых костюмах, оба одинаково поджарые, спортивные, шустрые. Мухин русый, а Комаровский черный.
– Вот вам наш егерь, товарищ… – редактор споткнулся, не зная фамилии Монаха, и вскинул хитрые глаза на готовых ко всему своих сотрудников.
– Чего там, шеф, – нашелся первым Комаровский, – ясно: печальник природы, лесной человек, специалист по экологическим проблемам.
А Мухин взял Монаха под руку:
– Пойдем, дядя, потолкуем про твои елки-палки-веники.
– Племянник объявился. – Монах выдернул свою руку, но пошел следом за парнями в соседнюю комнату, синюю от табачного дыма. Сел там в простенке на стул между двух столов, у окон, положил именной серп на колени. – Ну что скажете хорошенького? – спросил у «племянника».
– Говорить будете вы, а хорошенькое или нет, сейчас увидим, – сказал Комаровский, открыв блокнот. – Итак, записываю.
– Я тоже, – сказал Мухин.
– Хоть одно окошко бы открыли, натоплено как в бане. – Монах обернулся и ткнул ладонью в крестовину оконной рамы – створки распахнулись, и с улицы звонко застучал типографский движок. – Во-он что вы! От шума в дыму прячетесь…
– Точно. Ты, отец, наблюдательный, – перевел его из дядьев в высший чин Комаровский. – Ну давай повествуй.
Монах уже оценил нахальность Комаровского и прилипчивую настойчивость Мухина и стал рассказывать, вежливо поглядывая то на одного, то на другого, про веники, про испорченные подолы плакучих берез, таких пригожих, слов нет, про молодые погубленные деревца. Никто не против веников, но с умом надо делать, правила резки соблюдать. Чтобы после тебя природа не страдала, чтобы вместо ее красоты не возникало безобразия, подлости. Ты отдыхать отдыхай, но не ломай кустов и деревьев, не жги ненужных костров, не оставляй банок, бутылок и разного copy, бесстыжие твои глаза…
– Понятно, дед, напишем как надо. И подпись поставим твою, с указанием чина.
– Да, да, авторскую заметку дадим, не сомневайтесь. Мы тоже дети природы. Кстати, как ваша фамилия?
– Шишов. – Монах встал, не дожидаясь, пока его произведут в прадеды, и пошел к двери.
– Веники не забудь, дедок. У редактора-то.
– Парьтесь на здоровье. Только если суд спросит, потом подтвердите.
– Какой суд? – насторожился Мухин.
– Товарищеский. Скажу и там. А то кота судят, а до людей, которые природу губят, и дела нет.
– Постой, дед, постой! – Комаровский и Мухин мигом выскочили из-за столов и взяли Монаха под руки. – Кто судит? Какого кота? Где?
– На Новой Стройке. А кот – Титков Адам. Пустите, чего вцепились! – Монах сердито высвободил от газетчиков руки. Что за дурацкая привычка брать будто барышню или преступника. – Митя Соловей там председатель. Взаймыобразный.
– Взаимнообоюднов? Тот, что в райисполкоме работал?
– Он самый.
– Это же сенсация, Мухин!
– А кто ее открыл?
– Да сама открылась. Дед сказал. Правда, дед?
– Про суд вся Хмелевка знает, не спорьте.
– В самом деле?
– Врать я, что ли, стану. Вторую уж неделю вожжаемся. Объявленья Федя-Вася по всему райцентру развешивал, три заседанья было. Или четыре. Где у вас глаза-уши?!
– Действительно…
– Как это мы зевнули, старик?
Газетчики голодно посмотрели в форменную сутулую спину уходящего егеря и ринулись в кабинет редактора. Комаровский влетел первым и упал у порога, не заметив оставленных веников. Мухин с улыбкой напомнил ему о Цезаре:
– Плохая примета, старик. Не забывай историю.
– А-а, отстань. – Комаровский мигом вскочил, отряхнул деревянно загремевшие джинсы и устремился к редактору: – Шеф, поручите это дело мне!
Колокольцев поднял рыжую, с хохолком голову от гранок, не забыв прижать пальцем то. место, где остановил чтение.
– Почему тебе? – подоспел Мухин. – Как что свеженькое, так ему. А кто спровоцировал старика на разговор о суде? Я!
– Не ты один – вместе…
– Вот видишь! Тогда и писать – вместе!
– Нет, с ним невозможно… Шеф, примените наконец власть! У меня же острее перо, тоньше!
– У него острее – наглец! А вот насчет власти, шеф, он прав: примените. К нему. Пока он так выскакивает, мне нет ходу.
– Да зачем тебе ход, Мухин? Да ты…
Колокольцев ударил ладонью по столу:
– Хватит. Как на базаре. В чем дело? Рассказывайте кто-нибудь один. Ты, Мухин.
– Почему он?
– А почему ты?
– Я – Комаровский, понятно?
– А я – Мухин!
– Опять заорали. Ну, кто умнее, замолчите. – Колокольцев подождал и удовлетворенно хохотнул: – Оба замолчали. Молодцы. Докладывай, Мухин.
– На Новой Стройке товарищеский суд рассматривает дело кота Титкова Адама, – доложил Мухин.
Колокольцев снял трубку и попросил телефонистку соединить его с уличным комитетом Новой Стройки.
– Новая Стройка? Кто говорит?… Здравствуй, товарищ Башмаков… Да, Колокольцев. Что там у вас за суд происходит?… Это я знаю, дальше… Так, так, подробней, пожалуйста. Минутку, я запишу. – Колокольцев поискал взглядом по столу, не нашел, перевернул ленту гранок и на чистой оборотной стороне стал быстро писать. – Так… так… Интересно… И директор Мытарин? И народный судья?… Скажи пожалуйста!… Так. Когда? В среду? Значит, надо торопиться, спасибо… А?… Да, возможно, пришлем сотрудника, точно не скажу. До свиданья.
– Почему «не скажу», шеф? Я готов!
– Опять «я». Ну, Комаровский, погоди!
– Ладно – «мы»! Мы с Мухиным готовы, шеф, хоть сейчас. Мы немедленно пойдем…
– Никуда вы не пойдете. Первую полосу забили?
– Почти. Единственная дырка в тридцать пять строк.
– Вот и досылай про веники, чего ждешь? Монах тебе на блюдечке принес, в рот положил, разжевать не можешь?
– А суд?
– А суд – когда выясним. Надо согласовать.
– Да чего согласовывать? – не удержался опять Комаровский. – Как чуть что, сейчас согласовывать. Любую филькину грамоту…
– Ты думай, когда говоришь. Филькина грамота, Комаровский, может появиться только в шарашкиной конторе. Понял? Дай тебе волю, ты превратил бы газету в такую контору. Надо же иметь хотя бы какое-то представление о том курьезном деле!
– Вот и пошлите меня.
– Нас! – уточнил Мухин. – Здесь наклевывается фельетон, материал открыли вместе и писать будем вместе. Я не отступлю, Комар, не мечтай, ты меня знаешь!
– Ну хорошо, пусть вместе. Когда, шеф? В следующий номер?
– Когда подробно выясню и согласую.
– Видишь, Мухин, вечно у нас выяснения, согласования, никакой сенсации.
– В нормальном, хорошо организованном обществе сенсаций не бывает. Выметайтесь, я передовую еще не вычитал. – Колокольцев перевернул гранки, ища начало статьи. – Где вот кончил, черти? И ведь пальцем зажимал, думал, на минутку зашли. Что теперь, сызнова ее, такую-то скучищу? Кто писал, ты, Мухин?
– Вы сами, – сказал Мухин, оборачиваясь к двери.
– Не может быть. Я вчера на совещании весь день просидел.
– Там и написали.
– Да? Впрочем, кажется, действительно что-то такое писал. Ну иди и вязанку веников возьми. С Комаровский поделишься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48