https://wodolei.ru/catalog/ekrany-dlya-vann/razdvizhnye/170cm/
Ивонна вертится вокруг своей оси, высвобождаясь от преследователей весьма действенным приемом: грациозно поднимает ногу, упирается подошвой туфельки в живот очередному ухажеру и толкает с такой силой, что мужчины так и валятся на пол вокруг нее.
Вы возьмете мои поцелуи,
попасетесь и в вырезе платья,
но не ждите впустую,
чтобы с вами пошла танцевать я, –
объявляю вам общий отказ,
всех отшить не составит труда мне.
В вашей власти потискать девчонку,
потной лапой под юбку залезть,
но советую сразу учесть,
что и самый нахальный из вас
не станцует со мною милонгу, –
проще выдавить воду из камня.
Испытав на себе всю мощь сопротивления Ивонны, мужчины, осаждавшие ее, в конце концов принимаются танцевать сами с собой, выделывая смешные, прямо-таки унизительные фигуры.
Танго, ты отгоняло тоску
в те ужасные злые недели,
проведенные в мерзком борделе,
ты учило меня языку;
слушай, танго, я клятву пою,
взяв в свидетели имя Гарделя:
лишь тебе я верна безраздельно,
даже стоя на самом краю.
Как только песня кончается, толпа вокруг девушки начинает таять: мужчины возвращаются за столики, пытаясь скрыть смущение.
Ивонна снова остается наедине с Андре. Она убеждает своего покровителя, что беспокоиться не о чем, просто у нее свои правила. Настает время применить их на практике. Ивонна тушит окурок своей сигареты острым каблучком, встает с места и проходит к стойке бара. Она останавливается перед тем типом, который первым пытался пригласить ее на танец; Андре видит, как девушка что-то шепчет ему на ухо. Потом Ивонна на глазах у управляющего берет мужчину за руку и ведет за собой в самый темный угол. И там, прижав красавчика к стене, она его целует. Андре кажется, что он различает, как язычок Ивонны порхает по полураскрытым губам мужчины. Потом девушка еще что-то шепчет ему на ухо, поворачивается на каблучках, возвращается к столику, накидывает на плечи плащик и направляется обратно к своему кавалеру, который все еще не в силах отлепиться от стены. Андре смотрит, как его подопечная и знаменитый миллионер движутся к выходу, спускаются вниз по лестнице и наконец исчезают из его поля зрения.
Через час Андре снова увидел Ивонну: она возвращалась одна. Девушка уселась за тот же столик, все такая же сияющая и воздушная – словно пришла сюда впервые. Этот спектакль повторился четыре раза. Четыре раза Ивонна отказывалась танцевать. Четыре раза уходила она с новым кавалером и четыре раза возвращалась в одиночку. Уже под утро девушка вошла в кабинет Андре, распахнула бумажник и высыпала на стол ворох мятых банкнот. Остолбенев от изумления, администратор принялся разбирать эту разноцветную кучу, раскладывая бумажки по их достоинству, а потом, собравшись с духом, тщательно пересчитал. Он не ошибся: три тысячи двести песо. Столько же, сколько его лучшие подопечные приносили за неделю. Соблюдая условия договора, Андре отсчитал двадцать процентов от суммы и протянул деньги Ивонне. Впервые в жизни Андре Сеген почувствовал, какой он все-таки жалкий тип. Но ощущение счастья в нем возобладало. Ивонна взяла деньги и сухо попрощалась:
– До завтра.
10
Тем же вечером, ровно в десять часов, Молина – вымытый, побрившийся, облачившийся в свой единственный костюм – с нетерпением ожидал в столовой пансиона, куря сигарету за сигаретой. Он уже собирался прикурить пятнадцатую от окурка четырнадцатой, когда услышал в вестибюле неповторимый голос Сальдивара. Вместе с ним появился господин в сером пиджаке с широченными лацканами. У господина были прямые усики, как будто нарисованные пером, а в зубах он держал пустой мундштук. Странная парочка направилась прямо к столу Молины, и, прежде чем пожать ему руку, сосед по комнате закричал своему спутнику:
– Ну, что я вам говорил, – славная у цыпленка мордашка?
Господин с лацканами пошевелил мундштуком во рту, сверху донизу оглядывая юное дарование.
– Что верно, то верно, выглядит он неплохо, но если это всё… – наконец высказался он и тут же, улыбнувшись во весь рот, протянул руку и представился: – Бальбуэна, импресарио. Мне о вас чудеса рассказывали.
Потом они втроем сидели в столовой и говорили о пустяках. Молина почти не участвовал в разговоре: только кивал, качал головой и улыбался. Усатый определенно внушал ему робость. И вот момент настал.
– Ну что же, Хуан, – сказал импресарио как-то уж слишком доверительно, – посмотрим, чем вы нас порадуете.
Молина огляделся по сторонам, словно отмечая присутствие остальных жильцов, и спросил:
– Здесь? Сейчас?
Бальбуэна вытащил мундштук изо рта, в свою очередь осмотрел окрестности и изрек:
– Вообще-то мы готовили для вас сцену театра «Колон», но в последний момент как-то не получилось. – Этой репликой импресарио дал понять, что пределы его терпения довольно ограниченны. В конце концов прозвучал вопрос:
– Так вы будете петь или нет?
Хуан Молина закашлялся; он испугался, что его предполагаемый покровитель прямо сейчас встанет и уйдет. Молина тайком указал на галисийку, облокотившуюся на стойку при входе в пансион, и пояснил:
– Петь придется a capella {4} 4
Без музыкального сопровождения (ит.)
, ведь гитару я сдал в залог.
Как юноша и опасался, услышав эти слова, Бальбуэна поднялся с места. Однако, против ожиданий Молины, направился он не к выходу, а к гостиничной стойке. Сосед по комнате смотрел на молодого музыканта, как будто хотел сказать: «Спокойно, никаких проблем». Потом Молина и Сальдивар наблюдали, как импресарио весело и сердечно о чем-то болтает с хозяйкой, а вскоре он уже возвращался с гитарой в руках. Вручая ее юноше, Бальбуэна небрежно обронил:
– Все улажено.
И вот Молина готовится петь. Он пробует струны, проходится по ним простым перебором и наконец приступает к первой строфе «Ночи моей печали» «Ночь моей печали» – танго, принесшее известность Гарделю (1917).
:
Девчонка, я в тебя влюбился
любовью честной и большой,
остался с раненой душой,
остался я с шипами в сердце…
Если бы профессионалу потребовалось дать определение голосу Хуана Молины, он, не колеблясь, сказал бы: это тенор. Однако таким определением мало что удалось бы прояснить – и тем более описать…
…По вечерам, ложась в постель,
не запираю дверь теперь я –
мечтаю за открытой дверью,
что ты вернешься в этот дом.
Если использовать специальные термины, можно еще добавить, что Молина поет на два тона ниже, чем Гардель. Но и этого будет недостаточно, чтобы объяснить, какие чувства пробуждает своим пением молодой музыкант. А если выражаться не столь наукообразно, наверное, можно сказать, что цвет голоса Молины больше всего напоминает древесину дуба.
Не стало в комнате моей
твоих вазончиков с цветами,
твоих флакончиков с бантами,
подобранных тобой по цвету.
Если знаток музыки попытается избрать путь метафор, он, быть может, рискнет предположить, что тембр голоса Молины схож с треском поленьев в камине зимой или с первыми каплями дождя, падающими на раскаленный асфальт. Но и подобных сравнений окажется явно недостаточно. Молина обладает креольским выговором, при этом он начисто лишен манерности гаучо; он поет без украшательства, намеренно избегая цветистых переливов и надсадного крика.
Все так же в уголке за шкафом
висит гитара на стене,
но некому играть на ней
и нечем струны растревожить…
Звуки изливаются из горла Молины с такой же природной простотой, с какой ветер шелестит в листве дерева. И если что-то и отличает его манеру петь, так это мужественная уверенность, звучащая в каждой строфе.
Твое отсутствие известно
и лампе в комнате моей:
печальный мрак моих ночей
она рассеять не желает.
Когда Молина берет финальный аккорд, в воздухе еще дрожит прощальное соль-до, а его немногочисленная и завороженная публика не произносит ни звука, никому даже не приходит в голову пошевельнуться. Импресарио медленно поднимается, подносит руку к подбородку, слегка поворачивается на каблуках и, только проделав все эти телодвижения, излагает свой вердикт голосом, звучащим особенно жалко для тех, кто только что слышал голос Хуана Молины:
Тише, тише, юный друг,
вижу в пении мастак ты –
я введу тебя в тот круг,
где оценят в полной мере
эти скромные задатки;
как Милосская Венера,
ты останешься без рук,
ставя подпись на контракты.
Сосед по комнате, Эпифанио Сальдивар убеждает Молину заключить договор с импресарио, напевая на ухо музыканту:
Танцы, девушки, наряды,
роскошь нищете на смену –
только слушай Бальбуэну,
он ведь крутится, как пчелка.
Купишь все, что только надо:
лампы в форме лебедей,
дорогой халат из шелка,
каждый вечер будет пир –
как ведется у людей –
из икры и мармелада,
только слушай Бальбуэну
заживешь ты, как эмир.
Усатый благодетель обнимает Молину за плечи и, обращаясь к юноше как к родному сыну, зажав зубами мундштук, поет покровительственным тоном:
Спи и жди прихода славы –
позабочусь я об этом,
и, не будь я Бальбуэна,
я клянусь, что твой дебют –
скрипки, фортепиано, сцена,
встретит стоя весь Манхэттен
или даже Голливуд.
Сальдивар, порхая вокруг Хуана Молины словно мошка, со своей стороны, подтверждает слова Бальбуэны и красочно описывает будущее, которое ожидает молодого человека:
Кабаре, турне, арены
и девчонки – просто клад –
заждались тебя в Париже.
Слушай, слушай Бальбуэну:
как святой он, только ближе
и добрее во сто крат.
Скопишь денег больше, чем
накопил Мафусаил,
он за век, ты – за недели.
Заведешь себе гарем,
будешь пить «Клико» в постели,
слуг возьмешь себе британских,
чтоб дворецкий говорил,
утром справясь, что ты, как ты:
сэр, ваш мате есть готов.
И под трио близнецов –
трех марьячи Марьячи – традиционный ансамбль мексиканских музыкантов, а также каждый из участников такого ансамбля.
мексиканских –
ты останешься без сил,
ставя подпись на контракты.
У Молины, обложенного со всех сторон, даже не остается времени, чтобы посомневаться. Не выпуская юношу из объятий, Бальбуэна демонстрирует ему выгоды от покровительства человека, способного заниматься делами:
Представитель для артиста –
и опора, и престиж:
импресарио-аферисты
норовят оставить с носом,
ждут удобного момента.
Дурачка изобразишь,
скажешь: «По таким вопросам
к моему прошу агенту».
И тут же следом Сальдивар обрушивает на Молину свои счастливые пророчества:
Золотой горшок в уборной,
при гареме евнух черный:
ты поедешь по делам –
кто ж от прохиндеев гадких,
на чужое шибко падких,
сохранит прелестных дам?
Столько ведьм наймешь ты сразу,
сколько Салем не вместит Столько ведьм наймешь ты сразу, сколько Салем не вместит… – В американском городе Салем (ныне – Дэнверс) в результате знаменитого судебного процесса 1692-1693 гг. («процесс салемских ведьм») были признаны виновными в колдовстве и повешены двадцать женщин.
:
пусть хранят тебя от сглаза
и от зависти соседа,
что удачи не простит.
В конце концов Бальбуэна переходит к существу дела. Он достает из внутреннего кармана сложенный в несколько раз листок и поет, протягивая его Молине:
В общем, все в твоих руках,
принимай решенье, парень:
хочешь – век живи в хибаре,
езди на грузовиках,
хочешь – сразу станешь барин.
Ты не сделаешь промашки,
здесь игра наверняка,
не хватает лишь крючка –
подписи в конце бумажки.
Не в силах противостоять этой осаде, затравленный и ошеломленный Молина дрожащей рукой подписывает контракт, даже не попытавшись его прочитать.
– Завтра в три часа пополудни я устрою вам прослушивание в «Рояль-Пигаль». Встретимся у входа, без четверти три, – сообщает Бальбуэна и тотчас прячет в карман бумагу, которую не глядя подмахнул его новоиспеченный протеже.
– В это время я занят на верфи, – сразу поникнув, чуть слышно шепчет Молина.
– Уходите с работы. Забудьте о верфи. Вы созданы для другого, – обрывает его импресарио и, не прощаясь, устремляется к выходу из пансиона. Но прежде чем окончательно скрыться за дверью, Бальбуэна бросает еще одну фразу:
– Надо, чтобы вас послушал Марио, я все улажу.
Молина стоит как громом пораженный. Гадать тут нечего: этот самый Марио – не кто иной, как легендарный Марио Ломбард, владелец недосягаемого кабаре «Рояль-Пигаль»; именно под его началом блистали «Оркестр Кайзера», «Франсиско Канаро и братья», «Октет Мануэля Писарро» и «Оркестр Анхеля Д'Агостино». Марио Ломбард, небезызвестный основатель парижского «Флорида-Дансинга», на рю Клиши, 25, в котором дебютировал Карлос Гардель. А теперь его доверенное лицо, с которым Молина только что познакомился, назначает ему прослушивание у Ломбарда на следующий день.
Восторгам Молины нет предела: он даже забыл, что его обещали угостить ужином.
11
Ивонна уехала из дома, в котором должна была жить вместе с другими девушками. Теперь она перебралась в пансион по соседству с рьшком Спинетто. Ночи Ивонна обычно проводила в отеле «Альвеар» – она предпочитала, чтобы туда ее доставляли клиенты, а потом, словно королева, которая каждое утро отрекается от престола, возвращалась в свое скромное одиночное обиталище. Днем она спала, а вечером, заново превратившись в ее величество, отправлялась в кабаре. Несмотря на деньги, которые приносило девушке ее стройное телосложение, она все еще не могла позволить себе снять квартиру – это было слишком роскошно. Не то чтобы Ивонна мало зарабатывала – просто Андре Сеген руководил ею с большим знанием дела. Разумеется, чувство меры администратора основывалось не на интересах его подопечной – совсем наоборот, он заботился о сохранении своей золотой жилы. Перед Андре стояла дилемма: если он слишком ослабит поводок и будет аккуратно выплачивать Ивонне ее двадцать процентов, то существует опасность, что в один прекрасный день девушка захочет освободиться и бросит своего покровителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Вы возьмете мои поцелуи,
попасетесь и в вырезе платья,
но не ждите впустую,
чтобы с вами пошла танцевать я, –
объявляю вам общий отказ,
всех отшить не составит труда мне.
В вашей власти потискать девчонку,
потной лапой под юбку залезть,
но советую сразу учесть,
что и самый нахальный из вас
не станцует со мною милонгу, –
проще выдавить воду из камня.
Испытав на себе всю мощь сопротивления Ивонны, мужчины, осаждавшие ее, в конце концов принимаются танцевать сами с собой, выделывая смешные, прямо-таки унизительные фигуры.
Танго, ты отгоняло тоску
в те ужасные злые недели,
проведенные в мерзком борделе,
ты учило меня языку;
слушай, танго, я клятву пою,
взяв в свидетели имя Гарделя:
лишь тебе я верна безраздельно,
даже стоя на самом краю.
Как только песня кончается, толпа вокруг девушки начинает таять: мужчины возвращаются за столики, пытаясь скрыть смущение.
Ивонна снова остается наедине с Андре. Она убеждает своего покровителя, что беспокоиться не о чем, просто у нее свои правила. Настает время применить их на практике. Ивонна тушит окурок своей сигареты острым каблучком, встает с места и проходит к стойке бара. Она останавливается перед тем типом, который первым пытался пригласить ее на танец; Андре видит, как девушка что-то шепчет ему на ухо. Потом Ивонна на глазах у управляющего берет мужчину за руку и ведет за собой в самый темный угол. И там, прижав красавчика к стене, она его целует. Андре кажется, что он различает, как язычок Ивонны порхает по полураскрытым губам мужчины. Потом девушка еще что-то шепчет ему на ухо, поворачивается на каблучках, возвращается к столику, накидывает на плечи плащик и направляется обратно к своему кавалеру, который все еще не в силах отлепиться от стены. Андре смотрит, как его подопечная и знаменитый миллионер движутся к выходу, спускаются вниз по лестнице и наконец исчезают из его поля зрения.
Через час Андре снова увидел Ивонну: она возвращалась одна. Девушка уселась за тот же столик, все такая же сияющая и воздушная – словно пришла сюда впервые. Этот спектакль повторился четыре раза. Четыре раза Ивонна отказывалась танцевать. Четыре раза уходила она с новым кавалером и четыре раза возвращалась в одиночку. Уже под утро девушка вошла в кабинет Андре, распахнула бумажник и высыпала на стол ворох мятых банкнот. Остолбенев от изумления, администратор принялся разбирать эту разноцветную кучу, раскладывая бумажки по их достоинству, а потом, собравшись с духом, тщательно пересчитал. Он не ошибся: три тысячи двести песо. Столько же, сколько его лучшие подопечные приносили за неделю. Соблюдая условия договора, Андре отсчитал двадцать процентов от суммы и протянул деньги Ивонне. Впервые в жизни Андре Сеген почувствовал, какой он все-таки жалкий тип. Но ощущение счастья в нем возобладало. Ивонна взяла деньги и сухо попрощалась:
– До завтра.
10
Тем же вечером, ровно в десять часов, Молина – вымытый, побрившийся, облачившийся в свой единственный костюм – с нетерпением ожидал в столовой пансиона, куря сигарету за сигаретой. Он уже собирался прикурить пятнадцатую от окурка четырнадцатой, когда услышал в вестибюле неповторимый голос Сальдивара. Вместе с ним появился господин в сером пиджаке с широченными лацканами. У господина были прямые усики, как будто нарисованные пером, а в зубах он держал пустой мундштук. Странная парочка направилась прямо к столу Молины, и, прежде чем пожать ему руку, сосед по комнате закричал своему спутнику:
– Ну, что я вам говорил, – славная у цыпленка мордашка?
Господин с лацканами пошевелил мундштуком во рту, сверху донизу оглядывая юное дарование.
– Что верно, то верно, выглядит он неплохо, но если это всё… – наконец высказался он и тут же, улыбнувшись во весь рот, протянул руку и представился: – Бальбуэна, импресарио. Мне о вас чудеса рассказывали.
Потом они втроем сидели в столовой и говорили о пустяках. Молина почти не участвовал в разговоре: только кивал, качал головой и улыбался. Усатый определенно внушал ему робость. И вот момент настал.
– Ну что же, Хуан, – сказал импресарио как-то уж слишком доверительно, – посмотрим, чем вы нас порадуете.
Молина огляделся по сторонам, словно отмечая присутствие остальных жильцов, и спросил:
– Здесь? Сейчас?
Бальбуэна вытащил мундштук изо рта, в свою очередь осмотрел окрестности и изрек:
– Вообще-то мы готовили для вас сцену театра «Колон», но в последний момент как-то не получилось. – Этой репликой импресарио дал понять, что пределы его терпения довольно ограниченны. В конце концов прозвучал вопрос:
– Так вы будете петь или нет?
Хуан Молина закашлялся; он испугался, что его предполагаемый покровитель прямо сейчас встанет и уйдет. Молина тайком указал на галисийку, облокотившуюся на стойку при входе в пансион, и пояснил:
– Петь придется a capella {4} 4
Без музыкального сопровождения (ит.)
, ведь гитару я сдал в залог.
Как юноша и опасался, услышав эти слова, Бальбуэна поднялся с места. Однако, против ожиданий Молины, направился он не к выходу, а к гостиничной стойке. Сосед по комнате смотрел на молодого музыканта, как будто хотел сказать: «Спокойно, никаких проблем». Потом Молина и Сальдивар наблюдали, как импресарио весело и сердечно о чем-то болтает с хозяйкой, а вскоре он уже возвращался с гитарой в руках. Вручая ее юноше, Бальбуэна небрежно обронил:
– Все улажено.
И вот Молина готовится петь. Он пробует струны, проходится по ним простым перебором и наконец приступает к первой строфе «Ночи моей печали» «Ночь моей печали» – танго, принесшее известность Гарделю (1917).
:
Девчонка, я в тебя влюбился
любовью честной и большой,
остался с раненой душой,
остался я с шипами в сердце…
Если бы профессионалу потребовалось дать определение голосу Хуана Молины, он, не колеблясь, сказал бы: это тенор. Однако таким определением мало что удалось бы прояснить – и тем более описать…
…По вечерам, ложась в постель,
не запираю дверь теперь я –
мечтаю за открытой дверью,
что ты вернешься в этот дом.
Если использовать специальные термины, можно еще добавить, что Молина поет на два тона ниже, чем Гардель. Но и этого будет недостаточно, чтобы объяснить, какие чувства пробуждает своим пением молодой музыкант. А если выражаться не столь наукообразно, наверное, можно сказать, что цвет голоса Молины больше всего напоминает древесину дуба.
Не стало в комнате моей
твоих вазончиков с цветами,
твоих флакончиков с бантами,
подобранных тобой по цвету.
Если знаток музыки попытается избрать путь метафор, он, быть может, рискнет предположить, что тембр голоса Молины схож с треском поленьев в камине зимой или с первыми каплями дождя, падающими на раскаленный асфальт. Но и подобных сравнений окажется явно недостаточно. Молина обладает креольским выговором, при этом он начисто лишен манерности гаучо; он поет без украшательства, намеренно избегая цветистых переливов и надсадного крика.
Все так же в уголке за шкафом
висит гитара на стене,
но некому играть на ней
и нечем струны растревожить…
Звуки изливаются из горла Молины с такой же природной простотой, с какой ветер шелестит в листве дерева. И если что-то и отличает его манеру петь, так это мужественная уверенность, звучащая в каждой строфе.
Твое отсутствие известно
и лампе в комнате моей:
печальный мрак моих ночей
она рассеять не желает.
Когда Молина берет финальный аккорд, в воздухе еще дрожит прощальное соль-до, а его немногочисленная и завороженная публика не произносит ни звука, никому даже не приходит в голову пошевельнуться. Импресарио медленно поднимается, подносит руку к подбородку, слегка поворачивается на каблуках и, только проделав все эти телодвижения, излагает свой вердикт голосом, звучащим особенно жалко для тех, кто только что слышал голос Хуана Молины:
Тише, тише, юный друг,
вижу в пении мастак ты –
я введу тебя в тот круг,
где оценят в полной мере
эти скромные задатки;
как Милосская Венера,
ты останешься без рук,
ставя подпись на контракты.
Сосед по комнате, Эпифанио Сальдивар убеждает Молину заключить договор с импресарио, напевая на ухо музыканту:
Танцы, девушки, наряды,
роскошь нищете на смену –
только слушай Бальбуэну,
он ведь крутится, как пчелка.
Купишь все, что только надо:
лампы в форме лебедей,
дорогой халат из шелка,
каждый вечер будет пир –
как ведется у людей –
из икры и мармелада,
только слушай Бальбуэну
заживешь ты, как эмир.
Усатый благодетель обнимает Молину за плечи и, обращаясь к юноше как к родному сыну, зажав зубами мундштук, поет покровительственным тоном:
Спи и жди прихода славы –
позабочусь я об этом,
и, не будь я Бальбуэна,
я клянусь, что твой дебют –
скрипки, фортепиано, сцена,
встретит стоя весь Манхэттен
или даже Голливуд.
Сальдивар, порхая вокруг Хуана Молины словно мошка, со своей стороны, подтверждает слова Бальбуэны и красочно описывает будущее, которое ожидает молодого человека:
Кабаре, турне, арены
и девчонки – просто клад –
заждались тебя в Париже.
Слушай, слушай Бальбуэну:
как святой он, только ближе
и добрее во сто крат.
Скопишь денег больше, чем
накопил Мафусаил,
он за век, ты – за недели.
Заведешь себе гарем,
будешь пить «Клико» в постели,
слуг возьмешь себе британских,
чтоб дворецкий говорил,
утром справясь, что ты, как ты:
сэр, ваш мате есть готов.
И под трио близнецов –
трех марьячи Марьячи – традиционный ансамбль мексиканских музыкантов, а также каждый из участников такого ансамбля.
мексиканских –
ты останешься без сил,
ставя подпись на контракты.
У Молины, обложенного со всех сторон, даже не остается времени, чтобы посомневаться. Не выпуская юношу из объятий, Бальбуэна демонстрирует ему выгоды от покровительства человека, способного заниматься делами:
Представитель для артиста –
и опора, и престиж:
импресарио-аферисты
норовят оставить с носом,
ждут удобного момента.
Дурачка изобразишь,
скажешь: «По таким вопросам
к моему прошу агенту».
И тут же следом Сальдивар обрушивает на Молину свои счастливые пророчества:
Золотой горшок в уборной,
при гареме евнух черный:
ты поедешь по делам –
кто ж от прохиндеев гадких,
на чужое шибко падких,
сохранит прелестных дам?
Столько ведьм наймешь ты сразу,
сколько Салем не вместит Столько ведьм наймешь ты сразу, сколько Салем не вместит… – В американском городе Салем (ныне – Дэнверс) в результате знаменитого судебного процесса 1692-1693 гг. («процесс салемских ведьм») были признаны виновными в колдовстве и повешены двадцать женщин.
:
пусть хранят тебя от сглаза
и от зависти соседа,
что удачи не простит.
В конце концов Бальбуэна переходит к существу дела. Он достает из внутреннего кармана сложенный в несколько раз листок и поет, протягивая его Молине:
В общем, все в твоих руках,
принимай решенье, парень:
хочешь – век живи в хибаре,
езди на грузовиках,
хочешь – сразу станешь барин.
Ты не сделаешь промашки,
здесь игра наверняка,
не хватает лишь крючка –
подписи в конце бумажки.
Не в силах противостоять этой осаде, затравленный и ошеломленный Молина дрожащей рукой подписывает контракт, даже не попытавшись его прочитать.
– Завтра в три часа пополудни я устрою вам прослушивание в «Рояль-Пигаль». Встретимся у входа, без четверти три, – сообщает Бальбуэна и тотчас прячет в карман бумагу, которую не глядя подмахнул его новоиспеченный протеже.
– В это время я занят на верфи, – сразу поникнув, чуть слышно шепчет Молина.
– Уходите с работы. Забудьте о верфи. Вы созданы для другого, – обрывает его импресарио и, не прощаясь, устремляется к выходу из пансиона. Но прежде чем окончательно скрыться за дверью, Бальбуэна бросает еще одну фразу:
– Надо, чтобы вас послушал Марио, я все улажу.
Молина стоит как громом пораженный. Гадать тут нечего: этот самый Марио – не кто иной, как легендарный Марио Ломбард, владелец недосягаемого кабаре «Рояль-Пигаль»; именно под его началом блистали «Оркестр Кайзера», «Франсиско Канаро и братья», «Октет Мануэля Писарро» и «Оркестр Анхеля Д'Агостино». Марио Ломбард, небезызвестный основатель парижского «Флорида-Дансинга», на рю Клиши, 25, в котором дебютировал Карлос Гардель. А теперь его доверенное лицо, с которым Молина только что познакомился, назначает ему прослушивание у Ломбарда на следующий день.
Восторгам Молины нет предела: он даже забыл, что его обещали угостить ужином.
11
Ивонна уехала из дома, в котором должна была жить вместе с другими девушками. Теперь она перебралась в пансион по соседству с рьшком Спинетто. Ночи Ивонна обычно проводила в отеле «Альвеар» – она предпочитала, чтобы туда ее доставляли клиенты, а потом, словно королева, которая каждое утро отрекается от престола, возвращалась в свое скромное одиночное обиталище. Днем она спала, а вечером, заново превратившись в ее величество, отправлялась в кабаре. Несмотря на деньги, которые приносило девушке ее стройное телосложение, она все еще не могла позволить себе снять квартиру – это было слишком роскошно. Не то чтобы Ивонна мало зарабатывала – просто Андре Сеген руководил ею с большим знанием дела. Разумеется, чувство меры администратора основывалось не на интересах его подопечной – совсем наоборот, он заботился о сохранении своей золотой жилы. Перед Андре стояла дилемма: если он слишком ослабит поводок и будет аккуратно выплачивать Ивонне ее двадцать процентов, то существует опасность, что в один прекрасный день девушка захочет освободиться и бросит своего покровителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23