Поэтому предложение Краба не вызвало в его душе протеста. Но он почувствовал, что если сейчас ответит согласием, то невозвратимо уронит себя в глазах не только этой старой падлы, но и самого Краба. Поэтому он ответил холодно и с достоинством:— Ты предлагаешь мне то, что я умею делать и без твоих советов.— Другие бабки, — заметил Краб.— Не имеет значения. Это не дело. Это удовольствие. Или необходимость. А я пришел к тебе за советом о деле.— Значит, нет? — спросил Краб.— Нет, — подтвердил Томас.— Роза Марковна, спасибо. Извиняйте, что побеспокоил зазря.— "Извиняйте зазря", — брезгливо повторила Роза Марковна. — Вы бы еще добавили «бляха-муха».— Прошу извинить, — поспешно поправился Краб и даже сделал такое движение, будто собирался привстать с дивана. — Благодарю вас за консультацию. Не смею более задерживать.— Так-то лучше, — кивнула Роза Марковна, сползла со стола и направилась к выходу. С полдороги обернулась и вновь, как при знакомстве, как-то особенно внимательно посмотрела на Томаса.— А вы мне понравились, молодой человек. И даже не совсем понимаю чем. Если смогу быть вам полезна — не стесняйтесь. Скажите, Альфонс Ребане — знакомо вам это имя?— Альфонс Ребане? — переспросил Томас. — Нет.— Может быть, это ваш дядя, дед или какой-нибудь родственник?— Нет, — повторил Томас. — Никогда о нем не слышал. А кто он такой?— Вы не знаете?— Нет.— Тогда и не нужно вам этого знать, — сказала Роза Марковна и вышла.— Знаешь, сколько я ей плачу? — спросил Краб. — По четыре штуки баксов в месяц. Я ее переманил из Академии наук, когда там все накрылось. Ее блатовали в одну очень серьезную фирму, предлагали три штуки. Но я перебил. И она стоит этих бабок. Надо же, понравился ты ей. Ей мало кто нравится. Даже со мной разговаривает через губу. Ладно. Чего же тебе, блин, присоветовать? Ничего даже в башку не приходит.— Да ничего и не надо, — легко отмахнулся Томас. — Не приходит — значит, не приходит. Давай дернем еще по одной, да я пойду, не буду отвлекать тебя от бизнеса.— Погоди нарез?аться, это успеется, — остановил его Краб. — Нет, Фитиль, не могу я тебя так отпустить. Ты пришел ко мне за советом, оказал уважение. И как ты меня отмазал от сто сорок седьмой, это я тоже помню. Ладно, дам тебе наколку. На серьезный бизнес. На очень серьезный. Сделай вот что. Поезжай в Россию и купи там двухкомнатную квартиру. Где-нибудь в Рязани, в Туле, под Питером. Все равно где. Только не в Питере и не в Москве, там дорого. Хату купи самую дешевую. Потом дашь объявление в наших газетах, в русских: «Меняю двухкомнатную в России на двухкомнатную в Таллине». Вник?— Не совсем, — признался Томас.— Считать не умеешь. Двухкомнатная в Рязани или где там обойдется тебе штук в пятнадцать гринов. А на сколько потянет двухкомнатная в Таллине? На полтинник!— Да кто же пойдет на такой обмен? — удивился Томас.— Найдутся.— Потребуют доплату.— Не потребуют. Еще и спасибо скажут. Не въезжаешь? Совсем ты, Фитиль, плохой. Ты газеты-то хоть читаешь? Телек смотришь?— Ну, иногда.— Не то смотришь, — заявил Краб. — Заседания рийгикогу надо смотреть, а не голых баб. Скоро будут приняты законы о гражданстве и языке. В самых крайних вариантах. Понимаешь, о чем я?— Не будут, — уверенно возразил Томас. — Наши рвутся в Совет Европы, а с такими законами Эстонию и близко к нему не подпустят.— Рассуждаешь правильно, но по-мудацки. Как демократ. А политику у нас сейчас делают не демократы. Они только называют себя демократами. Сколько всего населения в Эстонии? Чуть больше миллиона. Так? А сколько из этого миллиона русскоязычных? Почти четыреста тысяч. Четыреста тысяч, Фитиль, вникни! И десять тысяч российских военных пенсионеров. Что такое десять тысяч российских военных пенсионеров? Это пятая колонна, Фитиль, если ты понимаешь, о чем я говорю.Томас возмутился. Ему, Томасу, этот лапоть объясняет, что такое пятая колонна. Ему, Томасу, он читает лекцию, как профессор тупому студенту. И говорит настолько явно с чужих слов, что похож на балаганную марионетку. Господи милосердный, да за что же Ты подвергаешь меня такому унижению?— Десять тысяч отставных капитанов, майоров и полковников — это, Фитиль, бомба, — самодовольно продолжал Краб и сигарой изобразил в воздухе бомбу, которая получилась похожей на брюкву. — В любой момент они могут превратиться в армию. Хорошо обученную и умеющую, блин, воевать. А оружия им Россия подбросит, за этим дело не станет. И от независимости Эстонии останется что? Правильно. Нужна нам эта головная боль? Потому и будут приняты такие законы, о каких я тебе сказал. С Советом Европы мы потом разберемся. А сейчас нужно выдавить из Эстонии максимальное число русских. И они побегут. Все, больше я тебе ничего не скажу. Остальное сам поймешь. Для кого-то это политика, а для кого-то — большой бизнес. Для очень серьезных людей, Фитиль. Ты можешь втихаря примазаться к этому бизнесу. Но о том, что я тебе сказал, не болтай. Вмиг шею свернут. А теперь давай вмажем и поехали ужинать. Гулять так гулять. За этими делами никакой жизни не видишь. Иногда я даже спрашиваю себя: а на кой хер мне все это надо? Но бизнес, Фитиль, это как ехать на велосипеде. Пока крутишь педали, едешь. Чуть перестал — все, жопой в луже.Томас понимал, чем вызвано предложение Краба вместе поужинать. Тот считал, что облагодетельствовал старого приятеля ценным советом, и оттого чувствовал к Томасу искреннюю доброжелательность. Странные дела. Люди всегда благожелательны к тем, кому делают добро. А кому причиняют зло, тех ненавидят. Почему? Совершенно непонятно. Но это была данность, и ее следовало принимать как данность. Томас с благодарностью принял приглашение Краба.Уже в черном шестисотом «мерсе», когда ехали в ресторан гостиницы «Виру», Краб еще раз кольнул Томаса своими глазками и заметил:— Задумался. И знаю, о чем. Бабок у тебя нет. Но это твои проблемы, Фитиль. Я мог бы дать тебе под процент, но не дам. Малый ты неглупый, но не деловой. И пролететь можешь в два счета. И тогда мне придется включать счетчик и все такое. И не потому, что пятнадцать кусков — не баран накашлял. Дело в принципе. Если станет известно, что меня кинули хоть на один бакс, могут найтись желающие кинуть и на «лимон». А быть в бизнесе лохом — это, Фитиль, себе дороже. Так что, сам понимаешь.Ужин, начавшийся в изысканном ресторане «Виру», закончился под утро в припортовых барах с дешевыми шлюхами, на которых Краб оказался почему-то падок, с какими-то иностранными моряками, которых Краб щедро поил. От его респектабельности не осталось и следа. Он гулял по полной программе, как мечтал, возможно, гулять в юности, но по соображениям экономии не мог, а теперь мог. Потом по непонятной причине произошло массовое мордобитие, и охранникам Краба пришлось немало потрудиться, чтобы вытащить хозяина и его гостя из всеобщей свалки. Томаса охранники привезли к его дому и свалили у подъезда, а хозяина транспортировали в его загородный особняк. С трудом продрав на следующий день глаза и похмелившись «Особой эстонской», Томас начал обдумывать деловое предложение, которым одарил его Краб. И чем больше думал, тем в большее волнение приходил.Несложный расчет, произведенный Томасом на клочке бумаги, дал ошеломляющие результаты.По данным переписи 1970 года, которые Томас нашел в старом, еще советского издания энциклопедическом словаре, в Таллине на 55,7 процента эстонцев приходилось 35 процентов русских, 3,6 процента украинцев и 2 процента белорусов. Для полумиллионного города это означало, что в нем проживает почти двести тысяч русскоязычного населения. И занимают они, при средней численности семьи в четыре человека, не меньше пятидесяти тысяч квартир.Пятьдесят тысяч квартир в одном только Таллине.Пусть уедут не все, пусть только двадцать процентов. Это десять тысяч квартир. Если на каждой квартире наварить хотя бы по двадцать кусков «зеленых», это получится...Томас произвел на бумажке умножение и понял, что должен немедленно выпить. Отдышавшись после крупного глотка водки, сделанного прямо из горла «Особой эстонской», он с опаской, как на повестку из полиции, посмотрел на листок.Там стояло: 200 000 000 $.Двести миллионов долларов.Двести!Миллионов!Долларов!И это только по Таллину. А по всей Эстонии?Было от чего бешено заколотиться сердцу.Краб ошибся, назвав этот бизнес большим. Сказать «большой» или даже «очень большой» значило не сказать ничего.Это была не арифметика.Это была астрономия.Это был бизнес такого масштаба, что у Томаса невольно шевельнулось подозрение: а не затеяна ли вся эта бодяга с независимостью Эстонии только лишь для того, чтобы провернуть это дельце? Но, освежившись еще парой глотков «Особой эстонской», он пришел к выводу, что это вряд ли. Эстонцы, конечно, народ неглупый, но все-таки не настолько умный. Воспользоваться ситуацией — да, на это мозгов может хватить. И у кого-то хватило. Но не более того. Нет, не более.Томас понимал и другое: в таком бизнесе раздавить могут, как комара. Раздавят и не заметят. Это означало, что к совету Краба примазаться к этому бизнесу втихаря следует отнестись очень серьезно. Томас знал за собой грех словоохотливости и тут же, над бутылкой «Особой эстонской» и над бумажкой с расчетами, дал себе страшную клятву молчать о своих умозаключениях даже под пытками. Даже в светлое утро тонкого опохмеления, когда сто двадцать пять граммчиков беленькой, «смирновского» столового вина номер двадцать один, захрустишь малосольным сааремским огурчиком и весь мир захочется объять и излить на него все свое дружелюбие и нежность души.Да, даже тогда.Такую клятву дал себе Томас.Он торжественно сжег в пепельнице бумажку с расчетами и даже попытался подержать над огнем руку, но тут же отдернул, потому что было больно.Следующую неделю Томас безвылазно просидел дома перед телевизором, смотря все политические программы, а в перерывах, когда запускали американские боевики или клипы с полуголыми герлами, внимательно читал все газеты, эстонские и русские. И понял, что Краб прав.Не Краб, нет. А те, чьи мысли он озвучивал в стремлении поразить старого приятеля масштабностью своего политического мышления.Да, все шло к тому, что законы о гражданстве и государственном языке будут приняты в таком варианте, который сделает все некоренное население гражданами второго сорта и вызовет их массовый отток в Россию.Особенно неистовствовали депутаты от Национально-патриотического союза, не скрывавшие, что они считают себя преемниками партии «Изамаалийт» («Отечественный союз»), созданной еще в 1935 году и во всех совет-ских учебниках истории именовавшейся фашистской. Либералы и умеренные демократы отбрехивались, но чувствовалось, что они и сами не верят, что сумеют отстоять свою точку зрения, а возражают национал-патриотам лишь из стремления не растерять свой не слишком многочисленный электорат.За кулисами бурной политической жизни республики стояли опытные кукловоды. Они знали, что делают. И для чего.А теперь это знал и Томас.К этому огромному бизнесу грех было не примазаться. С этим все было ясно. Неясно было с другим: где взять необходимые для раскрутки бабки. Занять? У кого? Близкие приятели Томаса были такой же голытьбой, как и он сам, а люди серьезные не дадут. Не та репутация была у Томаса, чтобы ему могли дать в долг без солидного залога даже под большие проценты. Посвятить кого-нибудь в суть дела, взять в долю?Стоп, сказал себе Томас. Стоп. Это и есть то, о чем предупредил Краб: «Вмиг шею свернут».Занять под залог квартиры? Квартира была не слишком просторная, но двухкомнатная, в хорошем доме, в центре города неподалеку от площади Выйду. Под нее можно было запросто занять штук тридцать. Но записана квартира была на мать, она получила ее после двадцати лет работы крановщицей на судоверфи. При оформлении залога это может всплыть, а если мать узнает про эти дела — нет, об этом лучше не думать.Занять у матери?Скорей для очистки совести, чем в надежде на успех, Томас отправился на хутор Кийр, располагавшийся на южной оконечности острова Сааремаа неподалеку от мыса Сырве. На этой мызе жили когда-то дед и бабка Томаса по материнской линии. Получив в Таллине долго-жданную квартиру, мать уехала на хутор сначала помочь старикам, а когда они померли, втянулась в хозяйство и даже купила, когда пришли новые времена, пятнадцать гектаров заливных лугов.Для поездки Томас выбрал воскресный день, чтобы говорить с матерью не в коровнике, а нормально, в доме. Но едва Томас увидел ее, как сразу понял, что из его затеи ничего не выйдет.Мать была в синем панбархатном платье, голову украшала мелкая, в барашек, химическая завивка, а на красных, грубых от работы руках нелепо блестели золотой браслет и толстое, бочонком, золотое обручальное кольцо. Она прямо-таки светилась самодовольством счастливой женщины, которая однако не спешит делиться своим счастьем с окружающими, а, напротив, как бы ревниво осматривается, не намерен ли кто-нибудь на него покуситься.Во дворе стоял новенький «форд-сиера», массивный мужик в аккуратном комбинезоне надраивал полиролью его сверкающие бока. Мать сказала: «Мой муж». При этом главным в ее фразе было слово «мой», хотя каким образом можно выделить во фразе из двух слов именно это «мой», Томас так и не понял. Но она выделила.Все было ясно. Томас и заикаться не стал о деньгах. Он сердечно поздравил молодоженов, расцеловал мать и был приглашен на обед. К столу мать выставила графинчик домашней наливки и строго следила, чтобы ни сын, ни муж не выпили лишней рюмки, из чего Томас заключил, что у его отчима с этим делом все в порядке.Чтобы как-то рассеять довольно напряженную атмосферу семейного обеда, Томас начал подробно рассказывать о фирме, в которой он работает главным менеджером (при этом описывал фирму Краба, не называя ее). Когда эта тема под недоверчивым взглядом матери иссякла, а никакой другой на язык не навернулось, расспросил мать об Альфонсе Ребане, о котором упомянула Роза Марковна во время встречи в офисе Краба, и выяснил, что такого прохвоста никогда не было ни в ее роду, ни в роду его отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48