— Вот кушай, а то ты ничего не ешь!Юбиляр благодарно и в то же время несколько боязливо взглянул на жену, принимая тарелку.— Да ты лучше отойди в сторону, а то здесь тесно! — продолжала нежным тоном супруга.Барышня исчезла, и Андрей Михайлович покорно отошел за женой.— Вот здесь никто не помешает тебе… Присядь к столу… Ты совсем сонный какой-то… И все точно боишься… Совсем не похож на юбиляра! — выговаривала она шепотом. — Чего еще хочешь… Я тебе принесу…— Спасибо, Варенька… Мне довольно икры… А я, точно, устал… И наконец разве я мог ожидать… Столько сегодня неожиданной чести.— Ну, ешь… ешь… И какая неожиданность… Ты разве не стоишь почета… Слава богу, тридцать лет профессором… Ешь… ешь… Не говори…Юбиляр не заставил себя более просить и с удовольствием уплетал икру, оберегаемый супругой, которой почти все знакомые несколько побаивались, как очень решительной дамы.Заречный еще в зале увидел жену и Невзгодина.Он вел ее под руку и о чем-то весело ей рассказывал. Рита улыбалась! Заречный видел потом, как Невзгодин услуживал ей, подавая закуски, и теперь они опять вместе стоят в сторонке и снова оживленно разговаривают, не обращая ни на кого внимания.Ревнивые подозрения с новой силой охватили молодого профессора. Он сделался мрачен, как туча, и украдкой наблюдал за Ритой и Невзгодиным. Откуда такая дружба между ними после того, как он был отвергнут и уехал из Москвы? О чем они говорят? О, как хотел бы Николай Сергеевич узнать, но к ним все-таки не подходил, не желая встречаться с этим пустейшим человеком, который вдруг сделался ему ненавистным. Он понимал неизбежность встречи если не здесь, не сегодня, то на днях, дома — этот «нахал» теперь зачастит к Рите, — но как человек нерешительный хотел встречу отдалить.После юбиляра Николай Сергеевич, по-видимому, обращал на себя наибольшее внимание публики, и в особенности дам. К нему то и дело подходили, с ним разговаривали, ему восторженно улыбались, на него указывали, называя фамилию и прибавляя: «Известный профессор». Одна дама назвала его «неотразимым красавцем» так громко, что Заречный слышал, и умоляла познакомить ее с ним.Но сегодня Николай Сергеевич был равнодушнее к проявлениям восторгов поклонения и, обыкновенно мягкий и ласковый в обращении с людьми, был сдержан, неразговорчив и меланхоличен.Он выпил уже четыре рюмки водки, желая разогнать ревнивые думы, и скупо подавал реплики какой-то поклоннице, пережевывая кусок балыка. Глаза его невольно смотрели в ту сторону, где были Рита и Невзгодин.«И каким стал франтом этот прежний замухрыга! Видно, более не отрицает приличных костюмов!» — со злостью думал Заречный.В эту минуту откуда-то выскочил Звенигородцев и, обхватывая талию Николая Сергеевича, весело воскликнул:— А ведь мы с тобой, Николай Сергеевич, не пили. Выпьем?Звенигородцев со всеми более или менее известными людьми был на «ты».— Пожалуй…Они подошли к столу, чокнулись и выпили.Пока они закусывали, Звенигородцев успел уже сообщить, торопливо кидая слова своим нежным и певучим голоском, о том, что Невзгодин — вот она, современная молодежь! — оказался просто-таки трусом. Иначе чем же объяснить его отказ сказать речь Косицкому?— Прежде небось радикальничал. Помнишь? Все у него оказывались лицемерными болтунами, показывающими кукиши в кармане, а теперь и кукиш боится показать! Видно, как женился, так и того… Радикализм в отставку! — говорил Звенигородцев почти шепотком и при этом так добродушно и весело улыбался, точно он искренне радовался, что Невзгодин оказался трусом и вообще негодным человеком.— Разве Невзгодин женат? — воскликнул Заречный.В голосе его невольно звучала радостная нотка.— То-то женился. Только что сам мне сообщил. Да он разве у тебя не был?— Был, но не застал дома.— Говорят, и химию в Париже изучал. Что-то сомнительно. И повесть написал… мне сейчас говорил Туманов… И принята. Ну, да мало ли дряни нынче принимают! Признаться, я не думаю, чтобы Невзгодин мог написать что-нибудь порядочное… Как по-твоему?— И мне кажется… Поверхностный человек…— Брандахлыст, хоть и не лишен иногда остроумия. Да ты разве не видал его?— Нет, не видал! — солгал Заречный.— Он только что здесь был с Маргаритой Васильевной.— А жена его с ним?— Жена? Жены не видал. Верно, и она здесь! — решил Звенигородцев, отдававшийся иногда порывам вдохновения… — Однако пора юбиляра и к столу вести. А каков юбилейчик-то? Двести сорок человек обедающих… Ты будешь говорить пятым… не забудь!С этими словами Иван Петрович исчез, отыскивая глазами юбиляра.Несколько обрадованный вестью о женитьбе Невзгодина, Заречный направился к жене. Он застал ее одну. Невзгодин в эту минуту разговаривал около с известным профессором химиком.— Я и не видался с тобой сегодня. Здравствуй, Рита! — с нежностью шепнул Заречный, протягивая жене руки и словно бы внезапно притихший при виде Риты.— Здравствуй! — безучастно промолвила она.Он пожал маленькую руку и сказал:— Я тебе занял место за средним столом… недалеко от юбиляра… Около тебя будет сидеть профессор Марголин… Ты, кажется, его перевариваешь? — прибавил он с грустной улыбкой.— У меня уже есть место.— С кем же ты сидишь? Одна?— Нет. Я буду сидеть рядом с Невзгодиным. Он на днях вернулся из-за границы, вчера был у меня, и я ему обещала.Это подробное объяснение, которое почему-то сочла нужным дать Маргарита Васильевна, вызвало в ней досаду, и она покраснела.— В таком случае виноват. С Невзгодиным, конечно, тебе будет веселее! — произнес Заречный взволнованным голосом.— Разумеется, веселее, чем с твоими профессорами.— А ты, Рита, все еще в чем-то обвиняешь профессоров и главным образом меня? — чуть слышно спросил он.Рита молчала.— О, как ты жестока, Рита, — с мольбою шепнул Заречный… — Обвинять других легко.— Я и себя не оправдываю! — ответила так же тихо Рита и громко прибавила: — А ты Василья Васильевича не узнаешь?Услыхав свое имя, Невзгодин подошел.Бывшие соперники встретились сдержанно. Они раскланялись с преувеличенной вежливостью, молча пожали друг другу руки и несколько секунд глядели один на другого, не находя, казалось, о чем говорить.Молодая женщина наблюдала обоих.Она видела в лице мужа скрытую неприязнь и поняла, что источник ее — ревность. В Невзгодине, напротив, она не заметила ни малейшего недоброжелательства к мужу. Одно только равнодушие. И это кольнуло ее женское самолюбие. Она вспомнила, как страстно относился прежде Невзгодин к своему счастливому сопернику.Наконец Заречный сказал:— Вас, я слышал, можно поздравить, Василий Васильич?— С чем?— Вы женились.— Как же. Совершил сей долг! — шутливо промолвил Невзгодин.Тон этот не понравился Заречному.— И, говорят, избрали карьеру писателя?— По крайней мере, хочу попробовать.— И будете жить в Москве?«А тебе, верно, этого не хочется. Уже возревновал!» — подумал Невзгодин и ответил:— Не решил еще…— Надеюсь, мы будем иметь честь вас видеть у нас… Вы где остановились?Невзгодин сказал.— На днях я буду у вас, Василий Васильич.С этими словами Заречный поклонился и отошел, далеко не успокоенный в своих ревнивых чувствах. Такие господа, как Невзгодин, легко смотрят на брак. Недаром же он выразился о своей женитьбе в шуточном тоне. И отчего жена его не с ним?Тем временем Звенигородцев отыскал юбиляра на угловом диване и проговорил:— Ну, брат Андрей Михайлыч, пойдем на заклание.— Пойдем! — покорно ответил юбиляр, поднимаясь.Звенигородцев на минутку остановил его и спрашивал:— Кого посадить около тебя? Молоденьких дам желаешь?..— Зачем же дам, да еще молоденьких? — смущенно возразил старик, озираясь: нет ли вблизи жены.— Ты находишь это несколько легкомысленным для юбилея?— Пожалуй, что так…— И, быть может, Варвара Николаевна этого не одобрит? — лукаво подмигнул глазом Звенигородцев и засмеялся. — Ну в таком случае ты будешь сидеть между своими сверстниками — коллегами… Или хочешь, чтоб около тебя сидела супруга твоя Варвара Николаевна? — спросил самым, по-видимому, серьезным тоном Иван Петрович, хорошо знавший, как побаивается Косицкий своей жены.— Как знаешь… Я ведь сегодня собой не распоряжаюсь… Только удобно ли на юбилее устраивать семейную обстановку?..— Конечно, не следует… Ее и так достаточно. Так ты будешь между коллегами. Этак выйдет солиднее… Ну, идем!Звенигородцев с торжественностью подвел юбиляра к столу и указал ему место на самой середине. По бокам и напротив уселись профессора, в том числе и Заречный, и несколько более близких знакомых юбиляра. Супругу его Звенигородцев усадил невдалеке около одного молчаливого профессора.Скоро все расселись за столами, и тотчас же замелькали белые рубахи половых, которые разносили тарелки с супом и блюда с пирожками, предлагая «консомэ или крем д'асперж».В зале наступило затишье.— Поглядите, Василий Васильич, нет ли здесь Аносовой. Я своими близорукими глазами не увижу! — проговорила Маргарита Васильевна, озирая столы.— Вы думаете, так легко ее заметить в этой массе публики!— Такую красавицу? Она невольно бросится в глаза.— Ну, извольте.Невзгодин обглядел столы и промолвил:— Не вижу великолепной вдовы.— Значит, ее нет. Странно!— Отчего странно?— Обещала быть, а она, как кажется, из тех редких женщин, которые держат слово.В эту самую минуту сидевший за столом напротив Невзгодина, скромного вида, в новеньком фраке, молодой рыжеватый блондин в очках, все время беспокойно поглядывавший на двери, не дотрогиваясь до супа, внезапно поднялся со своего места, около которого был никем не занятый прибор, и двинулся к выходу.В дверях показалась Аносова.— Вот и она! Смотрите, что за красота! — шепнула Маргарита Васильевна.— Что и говорить: великолепна… И, кажется, напротив нас сядет. А кто этот блондин?— Это племянник и наследник Аносовой! — сказал кто-то.— Но долго ему дожидаться наследства! — раздался чей-то голос.Все глаза устремились на эту высокую, статную, ослепительную красавицу в роскошном, но не бьющем в глаза черном бархатном платье, обшитом белыми кружевами у лебединой шеи, в длинных перчатках почти до локтей, с крупными кабошонами в ушах, которая плывущей неспешной походкой, слегка смущенная и зардевшаяся, шла к столу в сопровождении блондина.— Вот, тетенька… Других мест не мог достать! — проговорил он с особенною почтительностью.— Чем худы места… Отличные! — весело промолвила она, опускаясь на стул.Звенигородцев уже летел со всех ног к Аносовой.— Аглая Петровна!.. Здравствуйте, божественная, и пожалуйте за стол юбиляра. Для вас берег место, чтобы сидеть подле… И Андрей Михайлович будет очень рад видеть вас поближе.— Мне и тут хорошо… Благодарю вас, Иван Петрович. Да кстати у меня vas-a-vis напротив (фр.)

добрая знакомая! — прибавила Аносова, увидав против себя Заречную.Щеки ее как будто зарумянились гуще, и она, ласково улыбаясь своими большими ясными глазами, приветно, как короткой знакомой, несколько раз кивнула Заречной и сдержанно, почти строго, чуть-чуть наклонила голову в ответ на поклон Невзгодина, не глядя на него.«Ишь… королевой себя в публике держит. Боится „морали“!» — усмехнулся про себя Невзгодин, не без тайного восхищения посматривая на великолепную вдову, которую он видел в первый раз в параде, и вспомнил, как просто она себя держала с ним в Бретани.— И жарко же здесь! — обратилась она, снимая перчатки, к Заречной и, по-видимому, не обращая ни малейшего внимания на Невзгодина.Маргарита Васильевна деликатно согласилась, что жарко, хотя и приписала румянец Аносовой другой причине.Спокойным жестом своей белой холеной руки Аглая Петровна отстранила тарелку с супом.— Я очень рада, что случай свел меня сидеть против вас, Маргарита Васильевна. По крайней мере, есть с кем перемолвиться словом!.. — с заметным оживлением продолжала Аносова. — А вы не думайте, что я люблю опаздывать. Я этого не люблю. Но раньше не могла приехать: было серьезное дело. Впрочем, я послала сюда артельщика и просила его дать знать, когда будут садиться за стол, и, как видите, ошиблась на несколько минут! — прибавила она, улыбаясь чарующей улыбкой и открывая ряд чудных зубов.«Все статьи свои показывает!» — решил Невзгодин и уже настраивал себя недоброжелательно против «великолепной вдовы», которая не удостоивала его ни одним словом, точно летом и не называла его приятелем и не звала непременно побывать у нее в Москве.— Рыбы прикажете, Маргарита Васильевна?— Пожалуйста…Он положил ей на тарелку рыбы и, наливая в рюмку белого вина, прошептал:— Так даже очень нравится?Маргарита Васильевна усмехнулась и, точно поддразнивая, утвердительно кивнула головой.— А вы, Василий Васильич, давно сюда пожаловали? — обратилась наконец Аглая Петровна к Невзгодину после того как покончила с рыбой и запила ее рюмкой белого вина.— Третьего дня, Аглая Петровна.Взгляды их встретились. И в глазах у обоих мелькнуло что-то не особенно приветливое.— Собираетесь и меня удостоить посещением? — кинула с едва заметной усмешкой Аносова.— Обязательно собираюсь удостоиться этой чести, Аглая Петровна. Только боюсь…— Какой пугливый! Чего вы боитесь?— Помешать вам. Вы, говорят, всегда заняты.— Кто это вам сказал? — вспыхивая, отвечала Аносова. — Верно, сами сочинили ради красного словца. Положим, занята, но у меня есть время и для знакомых… От трех до шести я дома… Маргарита Васильевна подтвердит это.— Охотно, Аглая Петровна… Но вы мало знаете Василия Васильича… Он любит иногда поднять на зубок… Вдобавок и беллетрист. Его повесть в январе будет напечатана.— Вы летом этого мне не говорили, Василий Васильич? — промолвила Аглая Петровна.— Да разве нужно трубить о своих грехах?..— Значит, и нас грешных когда-нибудь опишете?— Вас с особенным удовольствием, Аглая Петровна, возвел бы в перл создания.— Только ему недостает изучения. Он вас недостаточно знает, — вставила Маргарита Васильевна.— Недоволен он мною… Я это знаю! — засмеялась Аглая Петровна. — А узнать меня — не мудрое дело… С богом, описывайте, Василий Васильич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32