Помогите мне, милая синьора, во имя сострадания, ради Бога!
Но попав под влияние эгоистического страха, овладевшего всеми в это несчастное время, старшая из двух женщин, хотя от природы добрая. Сострадательная и сговорчивая, быстро побежала прочь и исчезла из виду. Молодая девушка осталась таким образом одна с Адрианом, который, в припадке горячки, упал на землю. Но силы и энергия не оставили ее. Она сбросила с себя тяжелый плащ, который мешал свободному движению ее рук, и тогда, подняв вверх лицо своего милого (кто, кроме Ирены, мог быть этой женщиной, которая не боялась смертельной заразы?), она прислонила его к своей груди и громко начала звать на помощь. Наконец, беккини, бывшие в шалаше, о котором мы уже упоминали, лениво подошли к ней.
– Скорей, скорей, ради Христа! – сказала им Ирена. – У меня много золота; я хорошо заплачу вам: помогите мне перенести его в ближайший дом.
– Оставьте его нам, молодая синьора; мы знакомы с ним, – сказал один из могильщиков. – Мы исполним нашу обязанность при нем, первую и последнюю.
– Нет, нет! Не трогайте его за голову; это моя забота. Я помогу вам. Вот так; теперь идем, только потише!
С помощью их Ирена перенесла Адриана в соседний дом и положила его на кровать. Сохраняя, как только могут одни женщины в подобных обстоятельствах, присутствие духа и бдительную предусмотрительность, она прежде всего велела беккини сбросить простыни и одеяла, которые могли содержать в себе заразу. Потом она послала их за новым бельем а также за доктором, которого только деньгами можно было привлечь к исполнению обязанности, тогда главным образом предоставленной монашеским братствам.
А между тем по улице, где наконец встретились Адриан и Ирена, с песнями и криком шла в беспорядке беспутная и развратная толпа, поселившаяся в монастыре Санта-Мария де Пацци. Во главе их шел атаман, под руку с двумя монахинями, которые были уже не в монашеской одежде.
– Да здравствует чума! – кричал разбойник.
– Да здравствует чума! – повторяли его неистовые вакханки.
– Гоп-ля! – вскричал атаман, останавливаясь. – Вот, Маргарита, славный плащ для тебя: на нем серебра довольно для того, чтобы наполнить твой кошелек, если он когда-нибудь опустеет, что может случиться, если чума станет ослабевать.
Говоря это, он схватил плащ, бесцеремонно набросил его на ее полунагие плечи; и, как прежде, потащил ее под руку.
V
ОШИБКА
В течение трех роковых дней Адриан оставался без сил и чувств. Но он не был убит болезнью, которую победила его преданная и великодушная сиделка. Это была жестокая и опасная горячка, следствие большой усталости, бессонницы и страстного волнения, которое он перенес.
Для оказания ему помощи невозможно было найти врача; но его ежедневно посещал один очень добрый монах, который, быть может, был искуснее в медицине, нежели многие, имевшие претензию на ее знание.
Ирена почти не отходила от больного, она принимала пищу только для того, чтобы силы не оставили ее, она была не в состоянии сомкнуть глаза, хотя, во время сна Адриана, охотно желала бы отдохнуть. Но странно, при всем напряжении, которого требовало это одинокое бодрствование, при всем изнеможении тела и души, она казалась удивительно бодрой. Монах посетил больного поздно на третью ночь и дал ему сильное успокаивающее лекарство.
– В эту ночь, – сказал он Ирене, – будет кризис: если он проснется, как я надеюсь, в сознании и со спокойным пульсом, то он будет жить; если же нет, то приготовьтесь, дочь моя, к худшему.
Монах ушел, и Ирена снова стала бодрствовать у постели больного.
Сон Адриана был беспокоен и прерывист. Его черты, его восклицания, жесты, все обнаруживало сильную агонию – душевную и телесную. Терпеливо, безмолвно, сдерживая дыхание, Ирена сидела у изголовья. Лампа была отодвинута в дальний конец комнаты. При свете ее, заслоненном занавесками, она могла видеть только очертание лица Адриана. В страшном ожидании все мысли, которые прежде тревожили ее ум, замерли и замолкли. Вся судьба ее зависела от случайностей этой одной ночи! В ту самую минуту, когда сон Адриана стал наконец, по-видимому, крепче и спокойнее, колокольчики похоронной телеги нарушили тишину улиц своим зловещим звоном, и Ирена услыхала, что тяжелые колеса остановились под самым окном. Густой и глухой голос громко закричал:
– Выносите мертвого!
Она встала и неслышными шагами пошла затворить дверь, как вдруг тусклая лампа осветила темные и закутанные фигуры беккини.
– Вы не сделали знака на двери и не вынесли тела, – сказал один сурово, – а это уже третья ночь! Он готов для нас.
– Тише, он спит, уйдите скорей, он болен не чумой.
– Не чумой? – проворчал беккини тоном обманутого ожидания. – Я думал, что никакая другая болезнь не осмелится нарушать прав этого мора!
– Уйди, вот деньги, оставь нас.
И страшный возница с угрюмым видом удалился.
Телега двинулась; колокол снова зазвонил; наконец, этот страшный набат мало-помалу замер в отдалении.
Прикрыв лампу рукой, Ирена подкралась к постели, в страхе, чтобы этот звук и внезапный приход беккини не разбудили спящего.
Засветило утро не пасмурно и не длинно, как на севере, но тем внезапным блеском, с которым появляется день в том климате, подобно гиганту, воспрянувшему от сна. Адриан все еще спал. Казалось, ни один мускул его не шевелился; сон его был еще глубже, чем прежде; безмолвие давило воздух. Это крайнее оцепенение, так похожее на смерть, встревожило и испугало Ирену. Солнце совершило половину своего пути, – монах не приходит; она опять прикоснулась к пульсу Адриана, – он не бился. Она пристально посмотрела на больного в смущении и страхе: живой не мог бы быть так неподвижен и бледен. Сон это или?.. Она отвернулась, сердце ее болезненно сжалось, холод пробежал но жилам, язык прилип к губам. Что так замешкался монах? Она пойдет к нему, она узнает худшее, она не может терпеть долее. Монастырь был довольно далеко, но она знала где, а страх должен был придать легкости ее ногам. Она пристально взглянула на спящего и бросилась из дому. «Я скоро опять увижу тебя», – прошептала она. Увы! Какая надежда может рассчитывать далее минуты? Кто может сказать, что все зависит от него самого?
Несколько минут спустя – после того как Ирена оставила комнату, Адриан с долгим вздохом открыл глаза совсем другим человеком: горячка его прошла, пульс бился тихо, но спокойно. Ум опять сделался господином над телом, и хотя больной был очень слаб, но опасность миновала, жизнь и сознание возвратились к нему.
– Я долго спал, – прошептал он, – о, какие сны! Мне привиделась Ирена, но я не мог говорить с нею, и когда хотел дотронуться до нее, то лицо ее изменилось, фигура ее увеличилась в объеме, и я очутился в лапах отвратительного могильщика. Теперь поздно, солнце уже высоко, я должен встать и идти. Ирена в Ломбардии. Нет, нет; это была ложь, злая ложь; она во Флоренции, я должен возобновить свои поиски.
Вспомнив об этой обязанности, он встал с постели и изумился слабости своего тела. Сначала он не мог стоять, не прислонясь к стене; однако же мало-помалу он так овладел собой, что мог передвигаться, хотя с усилием и трудом. Многодневный голод томил его; он нашел кое-какую скудную и легкую пищу, которую съел с жадностью. Почти с таким же нетерпением он умылся. Теперь он чувствовал себя свежее и крепче и начал надевать свое платье, которое кучей лежало возле постели. Он с удивлением и с каким-то состраданием к себе смотрел на свои исхудалые руки и только теперь стал понимать, что вытерпел какую-то жестокую болезнь, хотя ничего не помнил.
«И я был один, – думал он, – никого не было возле меня, чтобы ходить за мною! Натура была единственной моей сиделкой! Но, увы! Как много времени, может быть, потеряно даром, а моя обожаемая Ирена... Скорей, скорей! Не буду терять ни минуты».
Адриан вышел на улицу; воздух оживил его. Он шел очень медленно и с большим трудом и наконец добрался до широкого сквера, откуда видны были в перспективе одни из главных ворот Флоренции, а за ними фиговые деревья и оливковые рощи. Со стороны этих ворот к нему приближался пилигрим высокого роста. Капор его был отброшен назад и открывал лицо, отличавшееся повелительным, но грустным видом. В его благородных чертах, на широком его челе и в гордом, бесстрашном взгляде, оттененном выражением более суровой, чем нежной меланхолии, природа, казалось, начертала величие, а судьба – несчастье. И когда в этом безмолвном и печальном месте встретились эти два человека, единственные прохожие на пустой улице, Адриан вдруг остановился и сказал встревоженным и нерешительным тоном:
– Не во сне ли я, или в самом деле вижу Риенцо?..
Услыхав это имя, пилигрим тоже остановился и, устремив долгий, пристальный взгляд на изнуренные черты молодого человека, сказал:
– Да, я – Риенцо! А ты, бледная тень, неужели в этой могиле Италии я вижу веселого, благородного Колонну? Увы, молодой друг, – прибавил он более тихим и приветливым голосом, – неужели чума не пощадила цвета римских нобилей? Я, жестокий и суровый трибун, буду твоей сиделкой: тот, кто мог быть мне братом, может требовать от меня братских попечений.
С этими словами он нежно обнял Адриана, и молодой человек, тронутый сто состраданием и взволнованный неожиданной встречей, молча склонился на грудь Риенцо. – Бедный юноша, – продолжал трибун, – я всегда любил молодых людей, а тебя в особенности. Какими судьбами ты здесь?
– Ирена! – отвечал Адриан прерывающимся голосом.
– Неужели это так? Неужели тебе, принадлежащему к дому Колоннов, еще дороги павшие? То же самое привело меня в этот город смерти. Я пришел сюда с отдаленного юга, через горы, наполненные разбойниками, пробрался через толпу моих врагов, через города, где собственными ушами слышал, как город объявлял цену за мою голову. Я пришел пешком, один, охраняемый всемогущим видением. Молодой человек, тебе бы следовало предоставить это дело тому, чья жизнь заколдована, кого небо и земля берегут еще для назначенной цели!
Трибун сказал это тоном глубокого искреннего убеждения; в его выразительных глазах и в торжественном выражении его лица можно было прочесть, что несчастья усилили его фанатизм и увеличили пылкость его надежд.
– Но, – спросил Адриан, тихонько освобождаясь из рук Риенцо, – значит, ты знаешь, где можно найти Ирену? Пойдем вместе. Не теряй ни минуты в разговорах; время дорого, и одна минута в этом городе часто ведет к вечности.
– Правда, – сказал Риенцо, вспомнив о своей цели. – Но не бойся, я видел во сне, что спасу ее, эту жемчужину и любимицу моего дома. Не бойся; я не боюсь.
– Знаете ли вы, где нужно ее искать? – сказал Адриан с нетерпением. – Монастырь наполнен теперь совсем другими гостями.
– А! Мой сон известил меня об этом!
– Не говорите о снах, – возразил Адриан, – и если у вас нет других указаний, то пойдем сейчас же расспрашивать о ней. Я пойду по той улице, вы пойдете в противоположную сторону, а при закате солнца сойдемся в одном месте.
– Легкомысленный человек! – сказал трибун с большой торжественностью. – Не насмехайся над видениями, из которых небо делает притчу для вразумления своих избранников. Да, встретимся здесь при закате солнца и увидим, чей путь будет более безошибочен. Если сон сказал мне правду, то я увижу сестру в живых, прежде чем солнце дойдет до того холма, возле церкви св. Марка.
Трибун удалился гордой и величественной поступью, которой его длинная, колышущаяся одежда придавала еще более важное достоинство. Тогда Адриан пошел по улице направо. Он не сделал и половины пути, как почувствовал, что его кто-то дернул за плащ. Он обернулся и увидел безобразную маску беккини.
– Видя, что вы не возвращаетесь во дворец старого патриция, – сказал могильщик, – я боялся, что вы исчезли и что другой перебил у меня мою работу. Я вижу, что вы не отличаете меня от других беккини, но я тот, которого вы просили отыскать...
– Ирену!
– Да, Ирену ди Габрини; вы обещали большую награду.
– Ты получишь ее.
– Идите за мной.
Беккини пошел и скоро остановился у одного дома. Он дважды постучал в дверь привратника; какая-то старуха осторожно отворила ее.
– Не бойся, тетушка, – сказал могильщик, – это тот молодой синьор, о котором я тебе говорил. Ты сказала, что в этом палаццо есть две синьоры, которые пережили всех других жильцов, что одна из них называется Бианка ди Медичи, а другая – как?
– Ирена ди Габрини, римская синьора. Но я сказала тебе, что пошел уже четвертый день, как они оставили этот дом, испуганные соседством мертвых.
– Да, ты говорила, но не было ли чего-нибудь примечательного в одежде синьоры ди Габрини?
– Я уже сказала тебе: синий плащ, какие редко я видала, вышитый серебром.
– На нем вышиты звезды, серебряные звезды, с солнцем в середине? – вскричал Адриан.
– Да!
– Увы! Это герб семьи трибуна! Я помню, как я хвалил этот плащ в первый день, когда она надела его, – день, когда мы были обручены! – И Адриан тотчас угадал тайное чувство, заставившее Ирену так тщательно сохранить одежду, столь дорогую по этому воспоминанию.
– Тебе больше ничего не известно об этих дамах?
– Ничего.
– Так это ты узнал, негодяй? – вскричал Адриан.
– Терпение. Я поведу вас от следа к следу, от одного звена к другому, для того, чтобы заслужить свою награду. Идите за мной, синьор.
И беккини, через разные переулки и улицы, пришел к другому дому, не столь большому и великолепному. Опять он трижды стукнул в дверь, и на этот зов вышел дряхлый, совсем слабый старик, которого, казалось, смерть не хотела поразить из презрения.
– Синьор Астужио, – сказал беккини, – извини меня, но я говорил тебе, что, может быть, опять тебя побеспокою Этому господину нужно знать то, что часто лучше бывает не знать; но это не мое дело. Не приходила ли в этот дом одна молодая и прекрасная женщина с темными волосами, с тонким станом, три дня тому назад, с первыми признаками заразы?
– Да. Ты это знаешь довольно хорошо, и даже знаешь более, именно, что она умерла два дня тому назад: с нею скоро было покончено, скорее, чем с большей частью!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55