Высокая женщина в черном жакете и юбке, сопровождавшая многочисленных посетителей, громко сказала, указывая на гроб:
– Прошу вас, панове, обратите внимание. Вам повезло: этого мальчика можно увидеть здесь один раз в два или даже три месяца. Мальчик находится в летаргическом сне… пребывает в состоянии восковой гибкости… дыхание практически останавливается, пульс не прощупывается, но мальчик жив… Вы можете убедиться в этом, потрогав его за руку – это не рука мертвеца или восковой фигуры – это рука живого человека…
– Как долго может длиться этот летаргический сон? – спросил кто-то из зрителей.
– От трех до семи дней… Сейчас мальчик спит пятый день…
– Когда он просыпается, он помнит что-нибудь?
– Нет, он ничего не помнит и ничего не чувствует.
Зрители столпились вокруг хрустального гроба, разглядывая лежащего в нем обнаженного мальчика со скрещенными на груди руками и закрытыми глазами. Кто-то, самый подозрительный и смелый, протянул руку и потрогал мальчика, ущипнул за ногу, за бедро. И как всегда, как в каждой толпе экскурсантов, нашелся недоверчивый садист, который незаметно, но сильно несколько раз ткнул мальчика иголкой, внимательно следя за выражением его лица. Но оно было неподвижно. Мальчик на уколы не реагировал. Разочарование и даже злость появились на лице недоверчивого, он ткнул иголкой еще раз, затем медленно, нехотя отошел от гроба и даже оглянулся, в надежде увидеть хоть небольшую гримасу боли на лице спящего мальчика.
– Прошу внимания, панове, великая Сара Бернар – кумир миллионов. Женщина-легенда, женщина-сфинкс, женщина-мечта…

Гора-Кальвария, 1913 год

Григорий, Сара и заметно подросшие дети Сема, Соня и Бетя работали в саду – собирали урожай яблок. Под яблонями стояли большие плетеные корзины, и дети поднимали с земли спелые плоды, относили их в корзины. Отец, забравшись на яблоню, сачком на длинной ручке снимал яблоки, потом опускал сачок вниз, и мать доставала из сачка яблоки, протирала их тряпкой и клала в корзину.
За штакетником показалась фигура почтальона Збигнева. Он открыл калитку и, сняв фуражку, помахал ею в воздухе:
– Э-эй, Григорий! Сара! Вы сейчас упадете в обморок! Приготовьтесь!
– Кто это? – спросил с яблони Григорий.
– Почтальон Збигнев, – ответила Сара. – Небось притащил налоговые квитанции.
– От него другого ждать не приходится, – слезая с яблони, пробурчал Григорий.
А почтальон уже шел по тропинке к саду и улыбался во всю физиономию:
– Ни за что не догадаетесь, что я вам принес!
– Что ты можешь такого особенного принести, кроме налоговых квитанций, Збигнев? – спросил Григорий.
Дети бежали к почтальону, и каждый нес в руке яблоко. Окружив Збигнева, они вручили ему по яблоку. Почтальон взял яблоки, погладил детей по головкам:
– Спасибо, мои хорошие… спасибо… А ты все же попробуй угадай, Григорий. Сара, угадай попробуй!
– Ну говори давай, старая ворона, – пробурчал Григорий.
– Вы, наверное, забыли своего сына Вольфа? Ну скажите честно, небось и не вспоминаете о нем?
– Волик, пресвятая Богородица Ченстоховская! – всплеснула руками Сара. – Волик, золотце мое, он прислал письмо?
– Он прислал вам деньги! – Почтальон достал из кожаной сумки почтовую квитанцию с печатями, замахал ею над головой, повторил радостно: – Он прислал вам деньги! Ле хаим, евреи! Пляшите! – И почтальон запел мелодию «Семь сорок» и сам стал приплясывать.
– Ну-ка дай сюда! – Григорий ринулся к почтальону, вырвал из его руки квитанцию, уставился на нее. – Что тут написано, Збигнев?
– Там написано, что сын ваш Вольф Мессинг прислал вам целых десять рублей! Нет ничего прекраснее для отца с матерью, чем благодарный сын!
– Сколько? – в ужасе выдохнул Григорий. – Десять рублей? Сара, ты слышала? Это же целое состояние! Ты слышишь, Сара? Десять рублей! Откуда у него такие деньги?
– Пан Збигнев, прошу в дом, – кланялась Сара. – Такое известие непременно надо отметить. Прошу вас, пан Збигнев… – Сара поймала за руку Сему, шепнула ему: – Беги позови ребе, скорее…
Мальчик кивнул и опрометью бросился бежать по тропинке, ведущей из сада.

Посреди стола красовался жареный гусь, разрезанный на куски, а вокруг него блюда с разными закусками
– Смотри, ребе, жена выставила все, что копили к празднику, – неодобрительно сказал Григорий.
– А сегодня разве не праздник? – засмеялась Сара. – Сегодня мой самый большой праздник!
– Муж умен умом жены, – глубокомысленно изрек раввин. – Сегодня и верно для вас большой праздник, ибо исполнилась одна из заповедей Моисея и дети стали кормить родителей своих…
Григорий взял зеленый штоф с водкой, принялся разливать ее по граненым лафитничкам. Потом сказал повеселевшим голосом:
– И то верно! Надо же, десять рублей! До сих пор не верится, ребе.

ГЛАВА ВТОРАЯ


Варшава, 1913 год

Волик сидел в кабинете за письменным столом и читал толстую книгу, время от времени делая карандашом пометки на полях, а потом принимался выписывать в блокнот отдельные строчки. Старинные часы мелодично пробили шесть, и в кабинет вошел доктор Абель с подносом в руках.
– Хватит читать! Пора передохнуть! – Он составил с подноса на маленький столик у кожаного дивана серебряный кофейник, молочник, чашки для кофе, сахарницу и вазочки с печеньем и орехами.
Волик за столом сладко потянулся.
– Что читал? – спросил Абель, наливая в чашки горячий кофе.
– Доктора Фрейда…
– Неужели что-то понимаешь?
– Кое-что неясно, но… в общем понимаю…
– Смог бы ты такому человеку, как Фрейд, что-либо приказать сделать?
. – Не знаю… не уверен… Но если сильно напрячься, то, думаю, да…
– Боже мой, сколько сомнений. А ты очень напрягаешься, когда отгадываешь чье-то желание? – спросил доктор Абель. – Давай попробуем. Дай-ка руку, буду считать пульс… Ну, давай. Я кое-что загадал. Отгадывай. – Доктор сел рядом с Воликом, взял его руку, нащупал пульс. – Ну что, отгадываешь?
– Да… пытаюсь… – Волик сосредоточенно смотрел в пространство.
– Что я загадал? Учти, я загадал нечто сложное.
– Я это уже понял.
– Пульс учащается… на лбу у тебя испарина… – Доктор пальцами прикоснулся ко лбу Волика.
– Я знаю, что вы загадали, – сказал Волик.
– Ну-ну, давай…
Доктор отпустил руку подростка, и тот встал, не спеша прошел к стеллажу с книгами, пробежался глазами по корешкам, отыскивая нужное название, и уверенно взял толстый том «Адам Мицкевич. Избранное».
– Эта? – Волик повернулся к доктору.
– Перший класс! – прищелкнул пальцами доктор Абель. – Молодец, пан Мессинг! А попробуем более сложный вариант. Садись.
Волик присел на диван. Доктор отошел в угол кабинета, подумал секунду и сказал:
– Я готов.
– Я тоже, – улыбнулся Волик.
Он встал, прошел к стеллажу с книгами, поискал глазами и уверенно взял тонкую книжку с золотым тиснением «Восстание Костюшко». Мальчик открыл книгу и взглянул на Абеля:
– Пятьдесят седьмая страница, девятнадцатая строчка сверху, правильно?
Перший класс! – вновь восхищенно произнес Абель, прищелкнул пальцами и возбужденно заходил по кабинету. – Теперь давай посложнее вариант попробуем. Я, конечно, понимаю, ты меня давно знаешь, и потом я – врач… я занимаюсь телепатией, и поэтому мне внушить что-либо будет особенно трудно, но ты попробуй… Или уже пробовал? – Абель остановился и пытливо взглянул на Волика. – Или уже пробовал? Ну, говори, говори, я по твоей хитрой роже вижу, что пробовал.
– Сознательно – никогда, но вот… бессознательно… Я ехал в Варшаву без билета. И тут контролер. Я перепугался до смерти, просто душа в пятки ушла. Он спрашивает : «Билет», а я трясусь весь от страха и протягиваю ему клочок газеты. Он этот клочок компостером пробил, мне вернул и говорит: «Чего ты под лавкой прячешься? Вон место свободное, садись». И ушел…
– Замечательно! – улыбнулся доктор Абель и потер руки. – Перший класс! К черту эти кунсткамеры, восковые фигуры, хрустальные гробы! Ну-ка, попробуем, пан Мессинг! Вы мне что-то приказываете, а я выполняю. Идет?
– Не знаю, получится ли… – смущенно улыбнулся Волик.
– Давай, давай. Только что-нибудь погрубее. Я человек туповатый, тонких мыслей не улавливаю.
Волик сосредоточился, потом взглянул на Абеля большими черными глазами, которые, казалось, стали еще больше, и в глубине их гасли и вспыхивали искры.
– Готово…-тихо сказал он.
Доктор Абель некоторое время стоял неподвижно, потом закрыл глаза, открыл их снова и медленно пошел к двери. Волик остался на месте, глядя ему в спину.
Доктор вышел в коридор, прошел до двери, открыл ее и вошел в столовую, огляделся, затем двинулся к столу, накрытому белой накрахмаленной скатертью, на котором стоял никелированный прибор с солонкой и перечницей, подумал, взял солонку и вышел из столовой.
– Ты приказал мне принести это? – спросил Абель, входя в кабинет.
– Это солонка?
– Солонка… – пожал плечами доктор.
– Плохо, – вздохнул Волик. – Я просил вас принести перечницу..
– Я же говорил – попроще, погрубее, – усмехнулся доктор. – Я тонких мыслей не улавливаю… Брось, Волик, все отлично! Просто я бессознательно сильно защищался. А может, и сознательно – в знак подсознательного протеста.
– Все равно, получается, результат не чистый. Я же просил вас принести перечницу, а вы принесли солонку.
– Да они же одинаковой формы, и крышечки одинаковые, обе хрустальные! – возразил доктор. – Ну хорошо, предположим, не совсем чисто… но это ноль целых три десятых процента неточности! Это такая мизерная неточность!
– И все-таки неточность, – упорствовал Волик, и теперь он выглядел не беззащитным подростком, а решительным, непреклонным ученым. – Вы не против, если мы попробуем еще раз?
– Извольте, пан Мессинг, готов до бесконечности, – вскинул руки Абель. – Приказывайте…
И вновь Волик уставился на доктора расширившимися черными большущими глазами.
– Готово…
Абель закрыл глаза, подумал и снова медленно пошел из кабинета, открыл дверь, вышел. Волик напряженно смотрел ему в спину.
Доктор вышел в коридор, постоял секунду, оглядываясь, и направился в прихожую. Остановился перед вешалкой, отделил от висящей одежды светлый плащ, достал из кармана перчатки, некоторое время думал, глядя на них, затем положил правую обратно в карман плаща и с левой перчаткой вернулся в кабинет.
– Это? – поинтересовался Абель.
– Какую вы взяли, правую или левую?
– Левую. Что, опять ошибся?
– Правильно… – расплылся в улыбке юноша.
– Что и требовалось доказать! – Доктор подбросил перчатку к потолку, ловко поймал ее. – Вперед, солдаты! Поют нам трубы, и барабан зовет в поход!
Волик обессиленно сел на диван, откинулся на спинку и закрыл глаза. На его лбу выступила испарина, он поморщился от боли и пальцами дотронулся до висков. И будто сквозь вату услышал голос доктора:
– Что такое, Вольф? Тебе плохо?
– Ужасно болит голова…
– Ну-ка… – Доктор подошел к Волику, стал пальцами массировать ему голову. – Ну как, так легче?
– Да, спасибо… – едва слышно ответил Волик.
– Да, пан Мессинг, за все на свете, к сожалению, приходится платить. А за такие способности – втройне… Я думаю, дружище, хватит с тебя этой кунсткамеры, хрустальных гробов и прочей чепухи. Тем более, что заработки совсем не те, на которые я рассчитывал. Что ты хочешь, Вольф, нищая страна, люди не могут больше платить за билеты, чем они платят. Разве нас с тобой это устраивает? Разве в этом смысл жизни?
– А в чем же смысл жизни?
– В победах! В славе! Наполеон Бонапарт знал это лучше всех! Что нам нищая Варшава?
– Вы хотите ехать в Берлин? – спросил Волик, не открывая глаз.
Гм-гм, простите, пан Мессинг, все время забываю, с кем имею дело. Да, дружище, мы поедем в Берлин! Вся европейская высшая элита обитает там! Художники! Литераторы! Артисты! Ученые!
– Раньше вы говорили, все это находится в Париже, – улыбнулся Волик.
– Ив Париже тоже! Но Берлин ближе! В Берлине любят представления! Любят театр! Любят необычных людей! А ты как раз и есть тот самый необычный человек. А если ты станешь знаменитым в Берлине, ты скоро станешь известным на весь мир!
Доктор перестал массировать голову Волика, прошелся по кабинету и резко обернулся:
– Ну что, решено? Мы с тобой, пан Мессинг, поедем в Берлин!
– В Берлин?
– А о чем я с тобой только что разговаривал? Ты не слышал? Ты спал, что ли, Вольф?
– Я смотрел Берлин, – улыбнулся Волик. – И он мне понравился. Я видел большой зал, полный зрителей… освещенный огромными люстрами… я видел себя на сцене… в белом смокинге… Едем в Берлин, пан доктор.

Польша, 1939 год, немецкая оккупация

К утру карета выехала к небольшой железнодорожной станции.
Вдруг Цельмейстер встрепенулся, достал из-под сиденья саквояж, открыл его и стал рыться внутри.
– Что вы там ищете? – спросил Кобак.
Вот… – Цельмейстер вытащил из саквояжа несколько пачек ассигнаций. – Это деньги, друзья мои. Неизвестно, как дальше сложится, где мы окажемся и будем ли вместе… Возьмите, Лева. – И Цельмейстер протянул Кобаку две пачки. – Здесь в каждой пачке по двадцать тысяч марок.
– Если вы так считаете… – смутился Кобак.
– У вас же нет денег с собой?
– Кое-какая мелочь есть…
– Вот и берите.
Кобак взял пачки, а Цельмейстер уже протягивал две пачки Мессингу:
– Возьмите, Вольф. И спрячьте получше…
– Зачем?
– А мало ли что… На всякий поганый случай, – улыбнулся Цельмейстер. – В пальто под подкладку спрячьте. Прошу вас, Вольф, послушайтесь глупого Цельмейстера.
Мессинг взял деньги, спрятал их в карман пальто.
– Нет-нет, за подкладку, – запротестовал Цельмейстер. – Ну-ка снимайте пальто.
Мессинг досадливо поморщился, но повиновался. Цельмейстер взял пальто, вывернул его, ловко надорвал вверху под карманом подкладку и запихнул туда пачки ассигнаций. Встряхнул пальто и вернул его Мессингу.
Они подъехали к станции. Небольшое деревянное строение с длинным рядом освещенных окон. Рядом водокачка, деревянный сарай-склад, конюшня с распахнутыми воротами. У входа в здание станции горел подслеповатый фонарь, его обтекало седое облако водяной пыли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9