Поэтому вы должны под давлением необходимости, с которой вам
навязывается это понятие, признать, что оно a priori пребывает в нашей
познавательной способности.

III. Для философии необходима наука, определяющая возможность, принципы и
объем всех априорных знаний
Еще больше, чем все предыдущее, говорит нам то обстоятельство, что
некоторые знания покидают даже сферу всякого возможного опыта и с помощью
понятий, для которых в опыте нигде не может быть дан соответствующий
предмет, расширяют, как нам кажется, объем наших суждений за рамки всякого
опыта.
Именно к области этого рода знаний, которые выходят за пределы чувственно
воспринимаемого мира, где опыт не может служить ни руководством, ни
средством проверки, относятся исследования нашего разума, которые мы
считаем по их важности гораздо более предпочтительными и по их конечной
цели гораздо более возвышенными, чем все, чему рассудок может научиться в
области явлений. Мы при этом скорее готовы пойти на что угодно, даже с
риском заблудиться, чем отказаться от таких важных исследований из-за
какого-то сомнения или пренебрежения и равнодушия к ним. Эти неизбежные
проблемы самого чистого разума суть бог, свобода и бессмертие. А наука,
конечная цель которой-с помощью всех своих средств добиться лишь решения
этих проблем, называется метафизикой; ее метод вначале догматичен, т. е.
она уверенно берется за решение [этой проблемы] без предварительной
проверки способности или неспособности разума к такому великому начинанию.
Как только мы покидаем почву опыта, кажется естественным не строить тотчас
же здание с такими знаниями и на доверии к таким основоположениям,
происхождение которых неизвестно, а заложить сначала прочный фундамент для
него старательным исследованием, а именно предварительной постановкой
вопроса о том, каким образом рассудок может прийти ко всем этим априорным
знаниям и какой объем, силу и значение они могут иметь. И в самом деле, нет
ничего более естественного, чем подразумевать под словом естественно все
то, что должно происходить правильно и разумно; если же под этим понимают
то, что обыкновенно происходит, то опять-таки нет ничего естественнее и
понятнее, чем то, что подобное исследование долго не появлялось. В самом
деле, некоторые из этих знаний, например математические, с древних времен
обладают достоверностью и этим открывают возможность для развития других
[знаний], хотя бы они и имели совершенно иную природу. К тому же, находясь
за пределами опыта, можно быть уверенным в том, что не будешь опровергнут
опытом. Побуждение к расширению знаний столь велико, что помехи в
достижении успехов могут возникнуть только в том случае, когда мы
наталкиваемся на явные противоречия. Но этих противоречий можно избежать,
если только строить свои вымыслы осторожно, хотя от этого они не перестают
быть вымыслами. Математика дает нам блестящий пример того, как далеко мы
можем продвинуться в априорном знании независимо от опыта. Правда, она
занимается предметами и познаниями лишь настолько, насколько они могут быть
показаны в созерцании. Однако это обстоятельство легко упустить из виду,
так как указанное созерцание само может быть дано a priori, и потому его
трудно отличить от чистых понятии. Страсть к расширению [знания],
увлеченная таким доказательством могущества разума, не признает никаких
границ. Рассекая в свободном полете воздух в чувствуя его противодействие,
легкий голубь мог бы вообразить, что в безвоздушном пространство ему было
бы гораздо удобнее летать. Точно так же Платон покинул чувственно
воспринимаемый мир, потому что этот мир ставит узкие рамки рассудку, и
отважился пуститься за пределы его на крыльях идей в пустое пространство
чистого рассудка. Он не заметил, что своими усилиями он не пролагал дороги,
так как не встречал никакого сопротивления, которое служило бы как бы
опорой для приложения его сил, дабы сдвинуть рассудок с места. Но такова уж
обычно судьба человеческого разума, когда он пускается в спекуляцию: он
торопится поскорее завершить свое здание и только потом начинает
исследовать, хорошо ли было заложено основание для этого. Тогда он ищет
всякого рода оправдания, чтобы успокоить нас относительно его пригодности
или даже совсем отмахнуться от такой запоздалой и опасной проверки. Во
время же самой постройки здания от забот и подозрений нас освобождает
следующее обстоятельство, подкупающее нас мнимой основательностью.
Значительная, а может быть наибольшая, часть деятельности нашего разума
состоит в расчленении понятий, которые у нас уже имеются о предметах.
Благодаря этому мы получаем множество знаний, которые, правда, суть не что
иное, как разъяснение или истолкование того, что уже мыслилось (хотя и в
смутном еще виде) в наших понятиях, но по крайней мере по форме ценятся
наравне с новыми воззрениями, хотя по содержанию только объясняют, а не
расширяют уже имеющиеся у нас понятия. Так как этим путем действительно
получается априорное знание, развивающееся надежно и плодотворно, то разум
незаметно для себя подсовывает под видом такого знания утверждения
совершенно иного рода, в которых он a priori присоединяет к данным понятиям
совершенно чуждые им [понятия], при этом не знают, как он дошел до них, и
даже не ставят такого вопроса. Поэтому я займусь теперь прежде всего
исследованием различия между этими двумя видами знания.
IV. О различии между аналитическими и синтетическими суждениями
Во всех суждениях, в которых мыслится отношение субъекта к предикату (я
имею в виду только утвердительные суждения, так как вслед за ними применить
сказанное к отрицательным суждениям нетрудно), это отношение может быть
двояким. Или предикат В принадлежит субъекту А как нечто содержащееся (в
скрытом виде) в этом понятии А, или же В целиком находится вне понятия А,
хотя и связано с ним. В первом случае я называю суждение аналитическим, а
во втором- синтетическим. Следовательно, аналитические -это те
(утвердительные) суждения, в которых связь предиката с субъектом мыслится
через тождество, а те суждения, в которых эта связь мыслится без тождества,
должны называться синтетическими. Первые можно было бы назвать поясняющими,
а вторые -расширяющими суждениями, так как первые через свой предикат
ничего не добавляют к понятию субъекта, а только делят его путем
расчленения на подчиненные ему понятия, которые уже мыслились в нем (хотя и
смутно), между тем как синтетические суждения присоединяют к понятию
субъекта предикат, который вовсе не мыслился в нем и не мог бы быть
извлечен из него никаким расчленением. Например, если я говорю все тела
протяженны, то это суждение аналитическое. В самом деле, мне незачем
выходить за пределы понятия, которое я сочетаю со словом тело, чтобы
признать, что протяжение связано с ним, мне нужно только расчленить это
понятие, т. е. осознать всегда мыслимое в нем многообразное, чтобы найти в
нем этот предикат. Следовательно, это- аналитическое суждение. Если же я
говорю все тела имеют тяжесть, то этот предикат есть нечто иное, чем то,
что я мыслю в простом понятии тела вообще. Следовательно, присоединение
такого предиката даст синтетическое суждение.
Все эмпирические суждения, как таковые, синтетические. В самом деле, было
бы нелепо основывать аналитические суждения на опыте, так как, составляя
эти суждения, я вовсе не должен выходить за пределы своего понятия и,
следовательно, не нуждаюсь в свидетельстве опыта. Суждение, что тела
протяженны, устанавливается a priori и не есть эмпирическое суждение. В
самом деле, раньше, чем обратиться к опыту, я имею все условия для своего
суждения уже в этом понятии, из которого мне остается лишь извлечь предикат
по закону противоречия, и благодаря этому я в то же время могу сознавать
необходимость этого суждения, которая не могла бы быть даже указана опытом.
Напротив, хотя в понятие тела вообще я вовсе не включаю предикат тяжести,
однако этим понятием обозначается некоторый предмет опыта через какую-то
часть опыта, к которой я могу, следовательно, присоединить другие части
того же самого опыта сверх тех, которые имеются в первом понятии. Я могу
сначала познать аналитически понятие тела через признаки протяженности,
непроницаемости, формы и пр., которые мыслятся в этом понятии. Но вслед за
этим я расширяю свое знание и, обращаясь к опыту, из которого я вывел это
понятие тела, нахожу, что с вышеуказанными признаками всегда связана также
тяжесть, и таким образом присоединяю синтетически этот признак к понятию
тела как [его] предикат. Следовательно, возможность синтеза предиката
тяжести с понятием тела основывается именно на опыте, так как оба этих
понятия, хотя одно из них и не содержится в другом, тем не менее
принадлежат друг к другу, пусть лишь случайно, как части одного целого, а
именно опыта, который сам есть синтетическое связывание созерцаний.
Но априорные синтетические суждения совершенно лишены этого
вспомогательного средства. Если я должен выйти за пределы понятия А, чтобы
познать как связанное с ним другое понятие- В, то на что я могу опереться и
что делает возможным синтез, если в этом случае я лишен возможности искать
его в сфере опыта? Возьмем суждение все, что происходит, имеет свою
причину. В понятии того, что происходит, я мыслю, правда, существование,
которому предшествует время и т. д., и отсюда можно вывести аналитические
суждения. Однако понятие причины целиком находится вне этого понятия и
указывает на нечто отличное от того, что происходит, и, значит, вовсе не
содержится в этом последнем представлении. На каком основании я приписываю
тому, что вообще происходит, нечто совершенно отличное от него и познаю
понятие причины, хотя и не заключающееся в первом понятии, тем не менее
принадлежащее к нему и даже необходимо? Что служит здесь тем неизвестным х,
на которое опирается рассудок, когда он полагает, что нашел вне понятия А
чуждый ему, но тем не менее связанный с ним предикат В? Этим неизвестным не
может быть опыт, потому что в приведенном основоположении второе
представление присоединяется к первому не только с большей всеобщностью,
чем это может дать опыт, но и выражая необходимость, стало быть, совершенно
a priori и из одних только понятий. Конечная цель всего нашего
спекулятивного априорного знания зиждется именно на таких синтетических, т.
е. расширяющих [знание], основоположениях, тогда как аналитические
суждения, хотя в высшей степени важны и необходимы, но лишь для того, чтобы
приобрести отчетливость понятий, требующуюся для достоверного и широкого
синтеза, а не для того, чтобы приобрести нечто действительно новое.

V. Все теоретические науки, основанные на разуме, содержат априорные
синтетические суждения как принципы
1. Все математические суждения- синтетические. Это положение до сих пор,
по-видимому, ускользало от внимания аналитиков человеческого разума; более
того, оно прямо противоположно всем их предположениям, хотя оно бесспорно
достоверно и очень важно для дальнейшего исследования. В самом деле, когда
было замечено, что умозаключения математиков делаются по закону
противоречия (а это требуется природой всякой аподиктической
достоверности), то уверили себя, будто основоположения также познаются
исходя из закона противоречия; но это убеждение было ошибочным, так как
синтетическое положение, правда, можно усмотреть из закона противоречия,
однако никак не само по себе, а таким образом, что при этом всегда
предполагается другое синтетическое положение, из которого оно может быть
выведено.
Прежде всего следует заметить, что настоящие математические положения
всегда априорные, а не эмпирические суждения, потому что они обладают
необходимостью, которая не может быть заимствована из опыта. Если же с этим
не хотят согласиться, то я готов свое утверждение ограничить областью
чистой математики, само понятие которой уже указывает на то, что она
содержит не эмпирическое, а исключительно только чистое априорное знание.
На первый взгляд может показаться, что положение 7+5=12 чисто аналитическое
[суждение], вытекающее по закону противоречия из понятия суммы семи и пяти.
Однако, присматриваясь ближе, мы находим, что понятие суммы 7 и 5 содержит
в себе только соединение этих двух чисел в одно и от этого вовсе не
мыслится, каково то число, которое охватывает оба слагаемых. Понятие
двенадцати отнюдь еще не мыслится от того, что я мыслю соединение семи и
пяти; и сколько бы я ни расчленял свое понятие такой возможной суммы, я не
найду в нем числа 12. Для этого необходимо выйти за пределы этих понятий,
прибегая к помощи созерцания, соответствующего одному из них, например
своих пяти пальцев или (как это делает Зегнер в своей арифметике) пяти
точек, и присоединять постепенно единицы числа 5, данного в созерцании, к
понятию семи. В самом деле, я беру сначала число семь и затем, для
получения понятия пяти, прибегая к помощи созерцания пальцев своей руки,
присоединяю постепенно к числу 7 с помощью этого образа единицы, ранее
взятые для составления числа 5, и таким образом вижу, как возникает число
12. То, что 5 должно было быть присоединено к 7, я, правда, мыслил в
понятии суммы =7+5, но не мыслил того, что эта сумма равна двенадцати.
Следовательно, приведенное арифметическое суждение всегда синтетическое.
Это становится еще очевиднее, если взять несколько большие числа, так как в
этом случае ясно, что, сколько бы мы ни манипулировали своими понятиями, мы
никогда не могли бы найти сумму посредством одного лишь расчленения
понятий, без помощи созерцаний.
Точно так же ни одно основоположение чисто геометрии не есть аналитическое
суждение.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3