Еще несколько секунд — и нам пришлось бы добираться до Гавайев вплавь.
Через пятнадцать минут самолет приземлился на небольшом острове и покатился по посадочной полосе, омываемый грозовым дождем. Возле маленького здания аэродрома я увидал одного-единственного человека, стоящего под дождем. Его голова была непокрыта, а лысый череп отражал свет фонаря. Это был Миома. Он пошел навстречу остановившемуся самолету и, когда мы спустились по трапу, каждому подал руку и крепко пожал. Миома ничего не сказал, а жестами предложил нам следовать за ним. Мы прошли сквозь здание аэропорта, у дверей которого нас ждал длинный лимузин. Миома сел на переднее сиденье, а адвокат, я и физик устроились на заднем. Некоторое время мы ехали молча, и я рассматривал затылок Миомы, на котором были видны глубокие вмятины, расположившиеся треугольником. Неожиданно он спросил физика:
— Ты привез то, что я просил?
— Привез, — ответил долговязый юноша, роясь в спортивной сумке.
— Дай.
Физик протянул Миоме третий том Шекспира, он одним движением разорвал корешок книги и извлек запаянную ампулу с каким-то веществом. Рассмотрев ее и убедившись, что это то, что ему нужно, Миома спрятал ампулу в нагрудный карман и больше не сказал ни одного слова.
— За эту ампулу моего отца выгнали с работы! — с каким-то задором сказал юноша и захихикал.
Лимузин остановился у роскошной виллы, окруженной небольшим садом. Миома вышел, а адвокат сказал, что сегодняшнюю ночь мы переночуем в замке его босса, а завтра нам предоставят отдельные дома.
Перенасытившись событиями за последние два дня своей жизни, я мгновенно заснул, поглаживая под собой шелковые простыни, и на следующее утро проснулся рано, разбуженный пением птиц. Вся моя комната была залита солнечным светом, я поднялся, потянулся и подошел к большому окну. В саду, устроившись в шезлонге, во всем белом сидел Миома. Невдалеке от него стояла неотесанная глыба мрамора, и он смотрел на белый камень не отрываясь, пока от него, как мне показалось, не отвалился небольшой кусочек. Затем Миома поднялся из шезлонга и увидел меня, стоящего возле окна. Он долго и пристально смотрел мне в глаза, я старался выдержать, но вскоре почувствовал в глазах нарастающую боль и был вынужден отвернуться. Миома хмыкнул, помахал мне рукой и ушел куда-то в глубину сада. В мою комнату постучали, я открыл дверь и увидел прислугу, вталкивающую тележку с завтраком.
После завтрака мы все собрались на первом этаже, в помещении для официальных встреч, Миома, несмотря на раннее время, был в смокинге и держал в руках большую шкатулку черного дерева. Адвокат, также в смокинге, попросил нас подождать несколько минут, так как ожидался еще один человек. Прошло целых полчаса, пока наконец не явился тот, которого ждали. Это был кубинец; личный врач Миомы, пришедший в цветастых шортах, с голым волосатым торсом и, по всей видимости, мучимый похмельем.
Адвокат пригласил всех нас садиться на специальные места, а сам встал перед нами, вытащил из кармана бумагу, развернул и прочел ее содержание, состоящее всего из нескольких строк:
«Сегодня вы становитесь гражданами новой страны. Страна эта называется Миомия. Надеюсь, что с этой минуты вы будете честно служить своей новой родине, будете готовы отдать за нее свою жизнь. Поздравляю вас, первых граждан Миомии. Президент Миомии Миома Дулович».
После зачитанных адвокатом слов Миома открыл шкатулку, вытащил из нее три черные книжечки и вручил их нам. Мы стали гражданами Миомии. По этому случаю было вскрыто шампанское, позволившее врачу от своего похмелья избавиться.
После окончания церемонии адвокат повел нас с физиком показать дома, в которых нам отныне предстояло жить.
Долговязому юноше достался одноэтажный домик с пристройкой, в которой находилась лаборатория, обставленная самым современным оборудованием. Юноша очень бурно радовался и долго тряс адвокату руку, как будто это он построил этот дом.
Оставив юношу восторгаться одного, адвокат повел меня в сторону океана. Метрах в пятидесяти от пляжа стоял небольшой домик с двумя окошками, возле него, гнувшись, росли пальмы.
В домике было всего три комнатки, обставленные лишь самым необходимым. Мне, привыкшему вести спартанский образ жизни, это понравилось, и я попросил адвоката поблагодарить за меня Миому.
— Давайте зайдем в чулан, — предложил адвокат.
Я кивнул головой, он отпер дверь, и мы вошли в небольшую, без окон, комнату. Адвокат зажег свет, и я увидел нечто напоминающее склад рыболовного магазина. Чего в нем только не было: и наборные удилища от одного до пяти колен, и спиннинги с различными катушками, от вида которых у российского рыболова свело бы скулы; также несколько ящиков со снастями, сети мелко— и крупноячеистые. В углу чулана стояли два комплекта аквалангов, вызвавшие во мне ощущение свершившегося детского чуда, так что я немедля хотел сбросить с себя одежду, напялить акваланг, броситься в океан и лежать под водой, пока не кончится кислород…
— За домом есть небольшая пристань, — сказал адвокат. — Там вы найдете моторную лодку и цистерну с горючим.
— И лодка есть? — уже не удивляясь, спросил я.
— В дальнейшем вас никто беспокоить не будет. Если вам что-нибудь понадобится, вы знаете, как меня найти.
Адвокат ушел, я остался один и после бурных восторгов немного загрустил. Глядя на океан, я размышлял о Миоме, пытаясь понять, что он задумал. Пришло сомнение — не опрометчиво ли я поступил, что приехал на остров, бросив всю свою предыдущую жизнь. Но постепенно накатывающие волны меня успокоили, я стал фантазировать завтрашнюю свою рыбалку и думал о том, что все нормализуется, что дома мне делать абсолютно нечего и пусть все идет, как идет. Я положил голову на подоконник и задремал. Последней моей мыслью был вопрос: почему Миома не забрал к себе мать?..
Позже я узнал, что, после того как мы расселились, Миома вызвал к себе адвоката, и они два часа о чем-то совещались. На следующее утро в океан вышли с десяток баркасов, управляемых аборигенами. По всей окружности острова они расставили ограничительные буи с предупреждением, что за ними начинается частная территория, вход в которую без разрешения категорически запрещен.
Через четыре дня Миома вызвал к себе физика и поинтересовался у него, уверен ли он, что в запаянной ампуле действительно обогащенный уран. Юноша ответил, что уверен. Затем Миома спросил, знает ли он принцип устройства, способного произвести ядерный взрыв. Физик ответил, что знать-то он знает, но, чтобы создать такое устройство, необходимы астрономические затраты в масштабе целой страны, сотни одаренных ученых и как минимум лет пятнадцать работы. После ответа физика Миома задумался, а затем спросил, может ли он хотя бы нарисовать, как выглядит современная межконтинентальная ракета с ядерной боеголовкой. Юноша ответил утвердительно и пообещал сделать подробный рисунок к завтрашнему дню.
На следующий день Миома получил рисунок и сообщил адвокату, что приступает к постройке модели межконтинентальной ракеты. Также он сказал, что, по его расчетам, это займет у него как минимум полтора года.
Со следующего дня Миома приступил к работе. Он нанял всех аборигенов, чтобы они вырыли шахту для будущей модели глубиною в двенадцать метров, и сам руководил работой, давая себе лишь час передышки в день. В перерыв он уходил в свой сад, сидел в шезлонге и смотрел на мраморную глыбу.
Как-то, когда Миома находился на строительной площадке, я зашел в сад и заметил, что поверхность ранее не отесанного камня выровнялась и приняла очертание будущей головы, как будто скульптор сделал заготовку.
Прошло два месяца с того момента, когда я приехал на остров. Меня никто не тревожил, я был предоставлен сам себе и в основном занимался рыбалкой. Вскоре вся территория вокруг моего дома была завешана вялящейся рыбой и стала похожа на территорию небольшого рыбного завода. Я не знал, что делать с таким количеством продукции, и по мере готовности рыбы просто сжигал ее частями. Вскоре я и вовсе перестал заниматься ловлей, а попросту плавал в акваланге и снимал камерой подводные пейзажи. Одиночество не беспокоило меня, я любил это состояние легкой грусти и целые часы проводил в размышлениях над бренностью существования.
Я предчувствовал, что скоро моя спокойная жизнь кончится, что на острове произойдут события, которые и меня не обойдут стороной. Просто так через океан на рыбалку не приглашают.
Иногда, сидя вечерами на прибрежном валуне, я видел одиноко бредущего по выложенным вокруг острова шпалам Миому. Он был погружен в свои думы и, проходя мимо, никогда меня не замечал. Руки его были всегда за спиной, искалеченная голова наклонена вперед, и похож он был на старого зверя, из последних сил стремящегося отомстить своему обидчику.
В такие минуты я замирал на своем валуне и внимательно следил за Миомой, пока он не скрывался из виду.
* * *
Оставленный опекать Гуасье, Харрис с удовольствием приступил к своим обязанностям. Эта новая работка представлялась ему не особо сложной, а потому он рассчитывал выкраивать нужное времечко для своих темных делишек.
Через месяц после отъезда Миомы Харрис отправился в один из самых дорогих и престижных колледжей, чтобы устроить свою воспитанницу.
Он встретился с директором колледжа, произведя на него неприятное впечатление, и сунул ему бумажку со своим прошением. Директор прочел его, обнаружив в десяти строках двадцать семь грамматических ошибок, и, как хороший актер, посетовал на то, что в колледже, к сожалению, мест нет. Директор начал было советовать поискать места в других учебных заведениях, но, заметив, что скособоченное лицо Харриса налилось черной кровью, решил поговорить с ним более осторожно и стал расспрашивать о ребенке, которого хотел устроить на учебу человек с уголовной мордой.
Харрис мычал что-то в ответ, затем жестом попросил чистый лист бумаги, потея, вывел на нем несколько каракулей и подвинул директору.
Хозяин колледжа никак не мог вникнуть в смысл написанного, автоматически подсчитывая ошибки, а когда наконец вник, то узнал, что имеет дело с представителем одного из самых богатых людей Америки. Его лицо расплылось в улыбке, он развел руками и, «само простодушие», спросил:
— Что же вы сразу не сказали?..
Физиономия Харриса вновь налилась бычьей кровью, он стал жестикулировать, пытаясь вдолбить в голову идиота директора, что он немой, но тот вдруг встал со своего кресла, подошел к уголовнику и приобнял его за плечи.
— Все будет в порядке! — затараторил директор; нажал на клавишу селектора, велел нести кофе, раскрыл перед Харрисом коробку с сигарами и сам, присев на край стола, по-свойски, как с приятелем, закурил, расхваливая свой колледж, словно тот был райской обителью.
Харрис было подумал, что все же хорошо работать на миллионера, к тебе самому относятся, как к богачу. Но также он подумал, что большей частью приходится иметь дело с идиотами и недоносками, которым, к сожалению, никак нельзя свернуть шею.
По-прежнему обнимая Харриса за плечи, директор расспрашивал его о будущей ученице, выясняя, сколько той лет, насколько девочка подготовлена и все подобное в том же роде. Напоследок он на всякий случай сказал, сколько стоит обучение, а также напомнил, что учебный год начинается через две недели.
Харрис с нетерпением ожидал начала учебного года, когда он станет посвободней, наметив некое дельце в Китайском квартале.
Харрис жил в том же доме, что и Гуасье, только на нижнем этаже, старался поменьше общаться с дикаркой, предоставив ее гувернанткам.
Как-то, изрядно набравшись с дружками виски, он вернулся домой, вонючий и потный улегся в кровать и пьяный стал размышлять над задуманным ранее дельцем. Неожиданно дверь в его комнату открылась, и в спальню, словно ночной мотылек, впорхнула Гуасье.
Харрис было хотел на нее замычать, но вдруг заметил, что девочка стоит в прозрачной рубашке, сквозь которую проглядывает голое тело с соблазнительными припухлостями. Он громко икнул и пьяно уставился на чужую собственность, не в силах ни замычать, ни пошевельнуть конечностями.
Далее Харрис увидел, как Гуасье грациозным движением расстегнула рубашку на плечиках, как рубашка скользнула по ее черной фигурке к полу, как она шагнула из нее и змейкой вползла в его кровать.
Все последующее Харрис воспринимал, как действие кокаина, стараясь не думать о том, каковыми будут последствия, отдав себя во власть юной соблазнительницы.
С этой ночи все последующие Гуасье проводила в спальне Харриса, уходя из нее лишь под утро. Немой телохранитель, привыкший иметь до этого дело только с дешевыми проститутками, вдруг был вовлечен в вихрь настоящей страсти, и все его тело до последней клеточки возжелало чего-то нового. В одну из таких ночей Харрис обнаружил в себе душу. Она, как птенец, вылупилась из твердой скорлупы.
Неожиданно матерый уголовник понял, что влюбился. Такое с ним случилось впервые, и он по мере своих умственных способностей анализировал происшедшее. Случившееся явно облагородило его, он был вынужден каждый вечер принимать душ и начисто забыл о задуманном дельце в Китайском квартале. К тому же Гуасье в один из субботних дней повела его в дорогой магазин и сама выбрала любовнику несколько костюмов, ботинки и рубашки к ним.
Спустя некоторое время Харрис стал задумываться над тем, за что же великолепная Гуасье проявила к нему, немому с изуродованным лицом бандиту, свою благосклонность. Он бы еще это понял, если бы Гуасье была постарше и у нее до него была бы масса любовников. Пресыщенных женщин частенько тянет на этакое неординарное. Но дикарка пришла к нему нетронутой, неласканной, обнаружив в себе природную страсть, и, сама еще неопытная, обучила его, сорокалетнего мужика, всем хитростям крайних удовольствий.
Харрис частенько думал об этом парадоксе, но обычно так и засыпал, не найдя подходящего ответа. Утром он просыпался в пустой постели и, словно слон, шумно втягивал оставленный Гуасье запах любовной ночи, смешанный с терпкими духами, и весь день потом блуждал одиноко по городу, ожидая наступления вечера, приносящего ему очередную порцию любовных наслаждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12