Выражение лица, источенного временем, не читалось, однако надпись из медных букв под ногами рыцаря, хоть и со сглаженным рельефом, еще можно было различить: «Жоффруа де Хафем, эскв.». Вглядевшись пристальней, я обнаружил снизу еще строчку: Tuta rosa coram spinis.
Тут матушка схватила меня за руку и прошипела:
– До чего же непослушный мальчишка.
Она повела меня к двери, и мы оказались в хвосте очереди, следовавшей мимо священника.
Когда мы с ним поравнялись, он удивленно поднял брови и протянул матушке руку.
– Рад вас приветствовать, миссис Мелламфи. Часто вижу вас в заднем ряду во время проповеди и размышляю о том, что на небесах более радости будет… помните?
Матушка зарделась и быстро кивнула.
По пути из церкви я рассуждал:
– Ерунда какая-то. Ну что за радости в этой церкви?
Матушка молчала, все еще сердясь на меня, но я об этом Не думал, потому что в пути домой и за обедом, которым нас встретила миссис Белфлауэр, мои мысли были заняты другим. Сегодняшние открытия так дразнили мое любопытство, что я решил, не дожидаясь Рождества, до которого оставалось еще несколько месяцев, тут же приступить к расспросам.
И вот, в тот же день за чаем (сидя дома в уюте и безопасности, меж тем как снаружи все сильнее задувал ветер), я спросил:
– Мама, что значит «Дж. X.»? Мне эти буквы попадались в книгах.
– Доедай бутерброды, Джонни, и не задавай лишних вопросов.
– Я хочу лимонного кекса. – По правилам полагалось сперва закончить с бутербродами, но я указал на очередной шедевр миссис Белфлауэр, стоявший посреди стола. – И еще я хочу узнать про «Дж. X.». И что значат те латинские слова.
– Мой отец говорил, что они означают: «Защита розы в ее шипах». Это фамильный девиз. То есть вот так предки старались жить.
Мысль о том, чтобы иметь девиз и им руководствоваться в жизни, мне понравилась, но смутил принцип, состоявший в том, чтобы прятаться и защищаться.
– Это он был «Дж. X.», правда? – Матушка заколебалась, и я продолжил: – Помнишь, ты обещала ответить на мои вопросы в следующее Рождество? Оно уже скоро, так ответь сейчас.
– О чем ты хочешь знать?
– Во-первых, как звали твоего папу?
– Этого, Джонни, я тебе сказать не могу.
Раздался стук в дверь, и вошла Сьюки.
– Мэм, можно убирать чайные приборы?
– Да, Сьюки. – Перехватив мой взгляд, мать добавила: – Только оставь кекс и тарелку для мастера Джонни.
Помня, как смутилась однажды матушка, когда я задал этот вопрос при миссис Белфлауэр, я добавил:
– И еще хочу узнать о своем папе.
Мать ответила удивленным взглядом, Сьюки, как я заметил, внезапно подняла голову от подноса, куда складывала чашки. Когда Сьюки с подносом удалилась, матушка вышла из-за стола и села у окна на софу.
– Помнишь шкатулку с охотой на тигра, что стоит на моем туалетном столике?
Я кивнул.
– Сбегай, принеси мне ее, ладно?
Я сломя голову выбежал из комнаты, но в холле внезапно замедлил шаги, увидев Сьюки, которая стояла у подножья лестницы и с трудом удерживала одной рукой поднос, а другой шарила у себя в кармане передника.
Услышав мои шаги, она резко обернулась.
– Ох, мастер Джонни, как вы меня напугали.
– Фу, глупая головушка. Что ты тут делаешь? Уйди с дороги.
Я взбежал по лестнице, схватил лаковую шкатулку и отнес матери.
Она положила шкатулку на софу между нами и повернулась ко мне.
– Я сейчас скажу тебе что-то очень важное. Я собиралась еще потянуть с этим разговором, да и ты, наверное, слишком мал и не все поймешь, но, боюсь, надолго его нельзя откладывать. Мне придется решить, делать кое-что или не делать. Если я решу делать, то нужно будет спешить, а когда сделаешь, то переделать уже не удастся. И это очень-очень касается тебя. Понимаешь?
– Да. – Я заметил, что пальцы ее коснулись футляра, который висел у нее на поясе.
– А теперь, сыночек, – продолжила она, – ты должен помочь мне с выбором. Если я решу это сделать, мы с тобой будем бедны, но, что важно, никто не задумает причинить нам зло или забрать тебя у меня.
– А зачем кому-то этого хотеть? – спросил я.
Прежде чем ответить, мать на мгновение опустила глаза.
– Помнишь, вначале я сказала, что у нас есть выбор? Так вот, если я решусь на то, о чем шла речь, то, возможно, в один прекрасный день наши дела поправятся.
– Мы разбогатеем? Сумеем купить коляску и лошадей?
– Не настолько, но ты сможешь получить хорошую работу. Правда, тогда нам будет грозить опасность.
– Какая опасность?
– У нас есть враг, нехороший человек, – отвечала она серьезно, – может быть, он попытается нам навредить. Помнишь человека, который пробрался к нам в дом?
– Да, конечно! – Я немного покраснел, вспомнив Джоба, которого мог бы освободить от подозрений, но промолчал.
– Так вот, думаю, его послал наш враг. Понимаешь, как мне трудно на что-нибудь решиться? Ты должен помочь мне сделать выбор.
– Опасность грозит мне или тебе?
– Немного мне, но в основном тебе.
– За себя я не боюсь, что бы ни случилось, – объявил я. – А тебя я не дам в обиду.
Матушка задумчиво посмотрела на меня.
– Ладно, пока я, во всяком случае, ничего предпринимать не собираюсь.
– А что же шкатулка? – спросил я.
– Думаю, пора тебе кое-что узнать. – Выбрав один из ключей в связке, прицепленной к поясу, она отперла замок. Потом откинула крышку и, убрав кусок синего бархата, который лежал сверху, вынула пакет, обернутый в гофрированную бумагу. В пакете обнаружился маленький медальон в форме сердечка, на золотой цепочке. – Смотри, вот так он открывается. – Она нажала на крохотный выступ сбоку, крышка распахнулась, внутри показалась миниатюра.
– Можно посмотреть? – спросил я, и матушка дала мне медальон.
В одной половинке сердечка помещался портрет юной дамы, в другой – молодого джентльмена. В даме я легко узнал свою мать – очень молодую и, как мне подумалось, очень красивую. Джентльмен тоже был очень красив: с большими карими глазами на тонком, довольно печальном лице.
– Это мой папа?
Матушка опустила глаза и тихо промолвила:
– Портрет был сделан за несколько дней до нашей свадьбы.
– А где он теперь?
Она качнула головой.
– Расскажи. Ты обещала. Так нечестно. Почему ты не говоришь?
– Я не обещала рассказать тебе все без остатка. – В голосе матушки угадывались слезы. – Я не могу, Джонни.
– Можешь. Ты обещала. Это нечестно.
Она печально завернула медальон в ткань и вернула в шкатулку. Тут послышался топот, и дверь распахнулась. Мы удивленно вскинули брови: внутрь влетела миссис Белфлауэр, красная и запыхавшаяся. Увидев наши лица, она остановилась. Потом воскликнула:
– Ох, мэм, пожалуйста, идемте скорее. С нею не все ладно.
– В чем дело? – вскрикнула матушка.
– Это у нее в кармане, но ей вроде бы позволено, хотя, по мне, ей и без того истощать не грозит. Но она говорит, ей положено, пока она на службе.
Мать быстро вышла, миссис Белфлауэр последовала за нею по пятам.
Недовольный тем, что матушка не сдержала обещание, я вынул медальон и вновь его открыл. Вертя его в руках, я обнаружил на обратной стороне гравировку: две пары инициалов, так искусно переплетенных, что трудно было их различить. Знакомые «М. X.», а следующие как будто «П. К.». Загадочная «К» запомнилась мне с того дня, как в дом вторгся посторонний, и теперь нужно было бы восстановить в памяти остаток слова, ставшего таким важным. Кладя медальон на место, я заметил под бархатом что-то еще, сдвинул его и обнаружил листок бумаги. Любопытство взяло верх над щепетильностью, я убрал ткань: листок был сложен пополам и запечатан большой красной печатью с оттиском знакомого рисунка, четырехлепестковой розы. На листке была надпись, поблекшая, в чернильных пятнышках (похоже, случайно размазанных), но вполне различимая: «Моему возлюбленному сыну – и моему наследнику: Джону Хаффаму».
Я поспешно прикрыл письмо тканью. Хаффам! Странно, что эта фамилия, обозначенная вездесущей буквой «X.», была та самая, издавна знакомая, хотя и в другом написании! В моем мозгу замелькали предположения, но меня прервала вернувшаяся матушка.
– Что там стряслось? – спросил я.
– Ничего. Было небольшое недоразумение, но все уже уладилось, – объяснила она с усталой улыбкой.
Закрыв шкатулку, она протянула ее мне.
– А теперь поставь ее на место и отправляйся спать. Уложит тебя миссис Белфлауэр: Сьюки ушла к себе.
– Она заболела? А что такое с Биссетт?
– Не то чтобы заболела, но няня сегодня немного не в Духе.
Я знал, что это значит, и радовался такому везению.
Итак, не Биссетт, а миссис Белфлауэр, отдуваясь и проклиная меня на чем свет стоит, спешила за мной вверх по лестнице, а я улепетывал с криками и смехом, забыв в пылу гонки о страшных тенях, что подстерегали в спальне.
– А теперь быстро в постель, – проворчала миссис Белфлауэр затем. – А то продрогнете, ночь больно студеная. Слышите, как разгуливается ветер?
Она держала мою ночную рубашку, а я протискивался внутрь. Чистое, пахнувшее крахмалом полотно окутало мне голову, затуманивая свет свечей, я утопал в белом тумане, пока не обнаружил случайно, куда сунуть макушку, и не увидел комнату и миссис Белфлауэр, которая закрывала шторы.
– Что сделалось с пшеницей, это просто ужас, – заметила она. – Говорят, такого никудышного урожая не было уже давно. Страшно и подумать, сколько будет стоить на Святках четырехфунтовая булка. В деревне народу… – Она осеклась. – Только бы девочка успела уже добраться домой.
– Наверняка добралась, – успокоил я миссис Белфлауэр, сидя в постели и наблюдая, как она убирает мою одежду.
– Если не отправилась проведать тетю и дядю. Ему, видно, опять неможется. – Миссис Белфлауэр покачала головой. – Бедная девочка. С ее семьей хлопот не оберешься. Но они ведь из Хафема, это плохая деревня, чего еще и ждать-то.
Сверкнула молния.
– Почему это Хафем плохая деревня?
– Сказать не могу, но плохая – хуже некуда. Даже Мампси, уж на что люди состоятельные и со связями тут и там, и те дрянь. Со всех сторон слышишь рассказы о них и их проделках.
– Мампси, – повторил я. Фамилия была мне незнакома. По полям в нашем направлении прокатился гром, и я задрожал от восторга, потому что любил бурю. – Что за рассказы?
– Да по большей части о том, как они обзавелись большим домом и землей. Ведь им это все досталось от семьи, которая там жила спокон веку – с тех еще времен, когда римляне строили в Даунсе укрепления.
– А как их звали? – спросил я.
– Хафем, как деревню, правда, кто первый получил это имя, ведать не ведаю.
Хаффам! Выходит, здесь жила семья, носившая эту фамилию! Потомки Жоффруа! Наверняка я как-то с ними связан!
Расскажете мне эту историю? – попросил я.
– Не сейчас, слишком она длинная.
– Но я все равно не усну в такую бурю!
Тут же вновь сверкнула молния, послышались громкие раскаты грома.
– Хорошо, – кивнула миссис Белфлауэр и грузно опустилась на краешек постели. – Это история о том, как на дом, землю и всех, кто ими владел, пало жуткое проклятие.
– Боже! – воскликнул я, потому что мне очень нравились проклятия миссис Белфлауэр. Как правило, они кончались дуэлью или сумасшествием.
– Ну вот, эти самые Хафемы жили в большом доме на околице деревни. Поживали они тихо-мирно век за веком, но тут, как бывает со старыми семьями, пошли вымирать. Дошло до того, что остались от них всего лишь один старик и трое его детей: две дочери и мальчик. Сын, Джемми, был молодой негодник. Я так говорю потому, что он вовсю транжирил деньги, просадил все состояние за азартными играми, пил и занимался всякими непотребствами в Лондоне.
– Что за непотребства, миссис Белфлауэр?
– Всякие разные, – отрезала она. – Ну вот, взял он за себя богатую наследницу, которая принесла ему пятнадцать тысяч фунтов, и породил с нею сына и дочь. Мальчика звали Джон.
Джон Хаффам!
– Как меня! – крикнул я.
– Джонов на земле сколько угодно. А девочку они окрестили именем Софи. Ну вот, за несколько лет он потратил все женины деньги, а обращался он с нею так плохо, что разбил ее сердце и она умерла. А он все продолжал в том же духе, дошло до того, что никто уже не давал ему в долг ни гроша. Прослышал тогда этот Джемми об одном ростовщике в Лондоне – все кликали его дьяволом или дьяволовой родней, потому что, говорили, он был из некрещеного народа и звался Старый Ник. И вот приходит Джемми однажды к Старому Нику и просит дать ему взаймы тридцать тысяч фунтов. «А залог какой?» – спрашивает Старый Ник. А Джемми отвечает: «Пока жив отец, у меня не будет ни гроша». А Старый Ник ему: «Предлагаю такую сделку: можешь соглашаться, можешь нет. Я одалживаю тебе тридцать тысяч фунтов, а ты должен поторопить своего отца на тот свет. А когда унаследуешь поместье, то отдашь мне в ясены свою дочь, Софи. Землей можешь владеть до самой своей смерти, но, если не отдашь долг, потом она достанется детям Софи». Джемми согласился, ведь он от этого ничего не терял, и Старый Ник научил его, как избавиться от отца, и дал то, что для этого потребно.
– Как же он собирался его убить? – поинтересовался я.
– А как вы думаете? – Она посмотрела на меня задумчиво.
– Самое лучшее – отравить.
– Ага, угадали. Вернулся Джемми в большой дом и на следующий вечер, когда они со стариком вместе выпивали, подсыпал ему в вино яд, и отец в ужасных мучениях помер. Джемми унаследовал поместье, Старый Ник одолжил ему тридцать тысяч фунтов, а взамен Джемми отдал ему свою дочь, Софи. Ей сравнялось всего-навсего семнадцать годков, и была она раскрасавица, а Старый Ник был старый урод, и потому она исплакала все глаза.
Тут я с досадой услышал приближавшиеся шаги матери. Матушка не должна была узнать, что я расспрашиваю про семейство Хаффам, ведь она могла догадаться, что я видел письмо.
– Вы оба, похоже, очень уютно устроились, – улыбнулась она.
– Я как раз начала рассказывать мастеру Джонни историю, – пояснила миссис Белфлауэр.
– Думаю, ваши истории нравятся ему больше, чем волшебные сказки, которые я ему читаю. – Матушка улыбнулась мне.
– Нет-нет, – сказал я. – Я люблю и то, и другое. Но истории, которые рассказывает миссис Белфлауэр, правдивые, потому что они случились с живыми людьми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13