Ваши жены, дорогие друзья, ваши, простите за каламбур, домашние королевы… А вот и от пенсионеров кандидат: бывший бригадир заливщиков, ветеран войны и труда Старцев Григорий Силыч, тоже, заметим, председатель, но – совета ветеранов завода. Он у нас на директора от ветеранов идет… Да что тут долго перечислять! Вы списки видели, изучали, обсуждали, всех кандидатов знаете: и на пост директора, и на посты его заместителей, и на другие важные посты. Добавлю лишь, что наравне с остальными будут баллотироваться и нынешние руководители завода, которых вы тоже знаете. Так что нечего тут китайские церемонии разводить, не в Китае живем, давайте обсуждать. Хлестко и нелицеприятно.
И сел Отец города – чистый монумент, памятник развитому социализму.
Умнов осмотрелся: неужели присутствующие в зале, забившие его до отказа, весь этот бред принимают всерьез? Неужели они всерьез будут голосовать за слесаря с дантистом? Неужели никто не встанет и не скажет: «Ребята, демократия – это вам не игра в солдатики. Чур, сегодня я – генерал, а завтра ты им будешь…» Ну ладно, банкет с компотом – безобидный, в сущности, идиотизм. Ну ладно, костюмированные панки с металлистами – тоже слегка допустить можно, сама идея их «движений» в основе своей не шибко серьезна… Но директор-то профессионалом должен быть! Энергетик с технологом дело знать обязаны!.. И вдруг он услышал внутри себя голос, который складно произнес давным-давно слышанное: «Не боги горшки обжигают, товарищ Умнов». То-то и обидно, что не боги. Разве за семь с лишним десятилетий, что родная власть существует, не было у нас такого, чтобы вчерашний химик становился министром… чего?.. ну, скажем, культуры, а вчерашний металлург – сегодняшним председателем колхоза? Было, было, сотни раз было! Разве хороший директор завода или фабрики не бросался с размаху на партийную работу, где надо не только людей понимать, но и такую кучу проблем решать, с которыми он у себя на заводе и не сталкивался… Старый принцип: не сможешь – поможем, не справишься – перебросим. Был начальником тюрьмы – становись директором театра. Был оперным певцом – поруководи цирком в масштабе страны… А что такого? Ну, к примеру, выберут они сегодня учительницу физики главным энергетиком – так она ж не одна в энергетической службе. У нее подчиненные – профессионалы. Да и сама она про энергетику в своем институте учила, закон Ома от закона Джоуля-Ленца запросто отличает. Так что пусть работает. Опять повторим: не боги горшки обжигают… Господи, взмолился Умнов, доколе же мы будем жить по этому вздорному принципу? Когда поймем наконец, что не горшки обжигать надо – державу спасать от плохих горшечников…
Но тут в президиуме произошло некое шевеление, и у Умнова, который уже ничему не удивлялся, зародилось подозрение, будто устроители нынешнего фарса кое-что приберегли про запас. Более того, почтеннейшая публика о том распрекрасно ведает, иначе почему «народ безмолвствует»?..
Отец-председатель снова поднялся и сделал существенное добавление.
Он так и заявил:
– Есть, товарищи, существенное добавление. В президиум поступили самоотводы. Вот что пишет, например, товарищ Кашина: «Прошу снять мою кандидатуру с голосования, поскольку я чувствую, что гораздо большую пользу Родине принесу на ниве среднего образования». Благородное заявление, товарищи, граждански мужественное. Думаю, надо уважить. Будем голосовать сразу или другие самоотводы послушаем?
Из зала понеслось:
– Другие давай… Чего там канителиться… Списком будем…
– Значит, еще самоотвод – Мелконяна Гайка Степановича. «Прошу снять мою кандидатуру с голосования, поскольку я чувствую, что гораздо большую пользу Родине принесу на ниве водоснабжения и канализации». Тоже гражданский поступок, товарищи, нельзя не оценить самоотверженности товарища Мелконяна… А вот что заявляет нам Тамара Васильевна Рванцова: «Прошу снять мою кандидатуру с голосования, поскольку я чувствую, что гораздо большую пользу Родине принесу на ниве зубопротезирования». Тут еще много самоотводов, общим числом… – он наклонился к грязно-серому соседу, тот что-то шепнул ему, – общим числом девяносто один экземпляр. Фамилии перечислить?
– Не надо!.. – заорали из зала. – Догадываемся!.. Голосуй, кто остался!..
– А остались у нас в списке для голосования те, кого вы лучше всего знаете. На пост директора завода баллотируется нынешний директор Молочков Эдуард Аркадьевич. На посты его заместителей – его заместители Тишкин В. А. и Потапов Г. Б. На пост главного энергетика…
Дальше Умнов не слушал. Согнувшись в три погибели, он пробирался сквозь толпу к выходу – чтоб только из президиума его не заметили, чтоб только бдительная Лариса не окликнула, не приказала безжалостно отловить. У Умнова был план. К его великому сожалению, план этот касался не побега вообще – судя по утренним экзерсисам, он пока обречен на провал, – но изучения вариантов побега: назрела мыслишка кое-что посмотреть в гордом одиночестве, кое-что проверить, кое-что прикинуть. А там – пусть ловят. Там, если хотите, он и сам сдастся…
Он вышел в фойе и облегченно вздохнул. Фарс с горшками для богов обернулся фарсом с выборами для демократии. Списочек составили, кандидатов наворотили – сотню, перед вышестоящими инстанциями картинку выложат – закачаешься. Инстанции – они сейчас хоть и делают вид, что только наблюдают со стороны, а на самом деле ой-ой-ой как во все влезают. Со стороны. Вот почему здесь выбирают одного из одного. Или – точнее! – шестерых из шестерых. Богатый выбор… Впрочем, и это, как говорится, часто имеет место – в той же первопрестольной, например. Умнов с усмешкой вспомнил, как недавно выбирали нового директора столичного издательства, как сидел он – демократический кандидат! – один-одинешенек на сцене перед сотрудниками, как пересказывал свои анкетные данные, о коих всем присутствовавшим известно было досконально. А их, к примеру, интересовало: сколько у кандидата жен было, венчанных и невенчанных, – так ведь не спросишь о том, несмотря на объявленную гласность… Да разве только издательство?.. Сколько в газету писем приходит – о таких, с позволения сказать, выборах! Умнов, сам вопросами экономики не занимающийся, тем не менее в экономический отдел частенько захаживал, почту просматривал: а вдруг да и выплывет что-то по его теме, что-то нравственное. И выплывало. И находил. И писал – остро и зло…
Но сейчас его интересовало совсем другое.

Умнов сбежал по ковровой лестнице, миновал заводской двор – пустой в этот час, лишь сиротливо стояли автопогрузчики, электроплатформы, маленькие электромобильчики «Пони», и лишь у трех красных КамАЗов с прицепами курили шоферы, сплевывали на асфальт и негромко матерились. Их-то и надеялся увидеть Умнов: заметил машины, когда спешил на собрание.
– Чем недовольны, командиры? – бодро спросил он, подходя к шоферам, доставая из кармана рубашки духовитую индийскую сигаретку «Голд лайн» и ловко крутя ее в пальцах.
Один из камазовцев приглашающе щелкнул зажигалкой.
– Не надо, – отстранился Умнов. – Бросил. Просто подержу за компанию.
Умнов никогда не курил, но сигареты при себе держал: образ бросившего сильно сближал его с курящими собеседниками. Маленькие журналистские хитрости, объяснял Умнов, перефразируя любимый штамп известного футбольного комментатора.
Камазовцы на штамп клюнули.
– Завидую, – сказал один, в ковбойке, смачно затягиваясь. – А я вот никак…
– Сила воли плюс характер, – добавил второй, в майке, цитатку из Высоцкого.
– Так чем же недовольны? – повторил вопрос Умнов, пресекая ненужные всхлипы по поводу собственной стойкости.
– Стоим, – сказал первый шофер и добавил несколько идиоматических выражений. – Они, блин, там штаны протирают, глотки дерут, а мы здесь загорай на халяву…
– За готовой продукцией приехали?
– За ней, чтоб у ней колеса поотваливались.
– И далеко повезете?
– На базу.
– А база где?
– Слушай, ты чего пристал? Шпион, что ли?
– Шпион, шпион… Так где база?
– Вот, блин, прилип… Ну, на Робинзона Крузо, сорок два. Доволен, шпион?
– Это улица такая?
– Нет, блин, пивная!.. Конечно, улица.
– В Краснокитежске?
– Ну не в Лондоне же!..
– Так вы местные… – в голосе Умнова послышалось такое откровенное разочарование, что первый камазовец, гася бычок о подошву тираспольской кроссовки, спросил не без сочувствия:
– Поправиться, что ли, хочешь?.. Нету у нас, друг. Сходи в стекляшку, скажи Клавке, что от Фаддея – она даст, она добрая…
– Да нет, я не пью, – отмахнулся Умнов. – Я так просто. А кто коляски из города повезет? Выходит, не вы?..
Тут вмешался третий камазовец, самый из них солидный – килограммов под сто, до сих пор хранивший гордое молчание.
– А не пойдешь ли ты туда-то и туда-то? – спросил он, называя между тем вполне конкретный адрес отсылки.
– Не пойду, – не согласился Умнов. – Ребята, вы не поверите, но меня в этом вашем Краснокитежске заперли. Хотел сегодня уехать, мне на юг надо, а ни хрена не вышло.
Камазовцы посуровели. Легкое, но гордое отчуждение появилось на их мужественных, изборожденных ветрами дорог лицах.
– Бывает, – туманно сказал первый, в ковбойке.
Остальные молчали, разглядывали небо, искали признаки дождя, грозы, смерча, самума, будто не ехать им по разбитым магистралям Краснокитежска, а взмывать над ним в облака с ценным грузом двойных колясок для среднеазиатских пятерняшек.
– Что бывает? – настаивал Умнов.
– А не пойдешь ли ты туда-то и туда-то? – спросил третий, не изменив конечного адреса.
– Ребята, я серьезно. Понимаете – плохо мне. Страшно.
И тогда, словно поняв умновские зыбкие страхи, первый камазовец полуобнял Умнова, дыхнув на него сигаретно-пивным перегаром, и шепнул доверительно:
– Поверь на слово, друг: не рыпайся. Раз не можешь выбраться, значит – судьба. Значит, Краснокитежск – твой город.
– Какой мой? Какой мой? Я из Москвы, понял? Москвич я! Коренной!
– А чем твоя Москва от Краснокитежска отличается? Та же помойка. Только больше… Ладно, некогда Нам с тобой ля-ля разводить. Бывай, москвич. Держи нос по ветру, верное, блин, дело.
И все сразу, как по команде, пошли прочь, не оглядываясь, не попрощавшись, будто дела у них в момент подвернулись – важней некуда, будто спешка выпала – все горит, все пылает, не до пустого им трепа с посторонними шпионскими харями.

И тут перед Умновым возник кот. Не исключено, что он был родным братом утреннего приятеля Умнова, а может, и сам приятель неторопливо дотрусил от гостиницы до завода: и расцветка один к одному, и хвост антенной торчит, и глаз тот же – желтый, в крапинку, с черным щелевидным зрачком. Умнов любил кошек и легко запоминал их в лицо.
– Здорово, – сказал Умнов. – Это ты или не ты?
Кот не ответил, вопреки вздорным утверждениям классиков мировой литературы, повернулся и пошел, чуть покачиваясь на тонких длинных лапах, подрагивая худой антенкой, явно завлекая Умнова за собой. Тогда, утром, припомнил Умнов, он завлекал не зря – до близких ворот довел безошибочно.
Умнов, посмеиваясь про себя, пошел за котом. Думал: люди панически бегут от общения с ним, с пришельцем извне – если, конечно, не считать тех, кто его охраняет, – а кот сам на контакт набивается. Может, это не Умнов – пришелец? Может, это кот – пришелец? Брат по разуму, негласно обосновавшийся в Краснокитежске?..
Так они шли друг за другом – не спеша и вальяжно – и дошли до банальной дыры в крепком металлическом заборе, оградившем завод двойных колясок от непромышленной зоны города. Кот остановился, поглядел на Умнова, мигнул, чихнул, зевнул, утерся лапой, прыгнул в дыру и исчез с глаз долой.
Все-таки не тот кот, не утренний, решил рациональный Умнов. И с чего бы тому из богатого жирными объедками двора пилить через весь город? Нет, это местный кот, хотя и похож, стервец, одна масть…
Малость опасаясь продрать штаны или куртку, Умнов пролез в дыру – нечеловеческой силой разведенные в стороны железные листы – и оказался на большом пустыре, а точнее, на заводской свалке, где маложивописно громоздились какие-то ржавые металлоконструкции, какие-то кипы бумаг, какие-то бидоны и бочки, гигантские искореженные детские коляски – из брака, что ли? – и прочий мусор, вполне уместный на заводском чистилище.
Кругом – ни живой души.
И кот пропал.
– Ау, – негромко сказал Умнов, – есть тут кто?
Подул ветер, поднял с земли бумажки – смятые, грязные, кем-то давно исписанные, истыканные синими печатями, поднял какие-то пестрые ленточки, тряпочки лоскутки, все это закружилось над бедным Умновым, понеслось над его головой, а кое-что и на голове задержалось: красная лента прихотливо обвила лицо, запуталась в волосах. Умнов лихорадочно сорвал ее, бросил, брезгливо вытер ладонь о шершавую ткань джинсов. А ветер исчез так же внезапно, как и возник, шустрый вихрь из вторсырья улегся на свои места, и в тот же миг из-за металлоломного террикона выступил странноватый тип – худой, длинный, покачивающийся на тонких ногах, как заводской кот. У Умнова мелькнула совсем уж бредовая мысль: а не сам ли кот перевоплотился? Вполне в духе общего сюжета…
На коте, то бишь на субъекте, болтался непонятного цвета свитер грубой вязки «в резинку», тощие ноги его облегали бывшие когда-то белыми штаны Был он бородат, усат и вообще длинноволос. Если бы не возраст – лет тридцать-тридцать пять! – Умнов вполне мог бы принять его за одного из переодетых Ларисиных неформашек. Но нет, те были слишком чистыми, буффонно-карнавальными, а этот выглядел вполне настоящим.
– Здравствуйте, – вежливо сказал Умнов.
Субъект не отвечал, пытливо разглядывая Умнова, будто соображая: сразу его тюкнуть по кумполу остатками двойной коляски или малость погодить.
Умнову молчание не нравилось.
– Это к вам меня кот привел? – пошутил он. Так ему показалось, что пошутил.
Но смех смехом, а идиотский вопрос заставил субъекта подать голос.
– Какой кот? – спросил он.
Голос у него был под стать внешнему виду:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13