В черепе. В шорах.
А у этой они свободны, они в просторе. Не в пустынном, не в знойном, а в каком-то особом просторе.
Присела передо мной. Пригладила волосы... Боль как рукой сняло.
Провела ладонью по щеке. Захотелось поцеловать пальчики. Прохладные, розовые, нежные.
Откуда такие в этой дыре, где ежедневно надо сражаться за кусок окаменевшей от зноя лепешки?
Не поцеловал. Сдержался. Рано. Это случиться позже. Вижу эту страницу в книге жизни. Это уже написано.
Проговорила что-то. Не по-персидски. На заболи. Местном диалекте. И, обернувшись на мгновение к двери, сняла черную накидку, рассыпала волосы.
Светло-каштановые. ...Красивые.
Не удержался, положил руку на грудь. На грудь девушки.
Упругая. Еще не кормила. Да, не кормила...
Зарделась. Подалась ко мне так, что потвердевший сосок впечатался в ладонь. И, смятенная своим безотчетным порывом, отстранилась, обернулась на дверь.
– Кто-нибудь может придти? – спросил я по-русски.
– Нет, – затрясла головкой.
– Просто стесняешься?
– Да, – закивала.
Она все понимает.
По глазам.
На каком же языке мы будем с ней разговаривать? На русском? Наверное, да...
– Закрой дверь...
– Нет, – затрясла головкой, указывая пальчиком на мои раны.
И принялась что-то объяснять на иранском.
Я понял. Я должен сходить к ее матери и сказать, что беру ее дочь в жены. Навсегда или на какое-то время.
Таковы обычаи. Что ж, в чужой монастырь со своим уставом не ходят.
– Так я пойду? Проводишь? – сделал попытку встать.
Покачала головкой.
– Нет. Я схожу за ней.
И, поцеловав в лоб, вытащила из-под матраца пятьсот долларов.
Мятые стодолларовые бумажки. Они лежали у меня в заднем кармане брюк на всякий случай. Заначка. Чтобы не продавать последнюю рубашку для покупки билета на пароход. Харон так увлекся моим телом, что не обыскал карманов. Вот дурак.
– Калым? – спросил, принимая деньги.
– Да, – закивала.
И поцеловав (уже в губы), спряталась в накидку и вышла. На пороге обернулась и влилась в глаза.
«Я тебе доверилась... Не зная совсем...»
«Узнаешь».
Исчезла. Как и не было.
...Вот так вот. Из ада – под венец.
Ну, ты, Черный, даешь... При живой жене...
Нет, это не ты даешь, это воля Божья... Ныл, в Москве, ныл, что чужд тебе дымный город с его придуманными ценностями, вот Он и послал тебя. В пустыню, в какой сам когда-то сидел в ипостаси Христа.
И как изящно ведь послал, как продуманно. Вера скажет Наташе, что отец ее погиб в диком краю, погиб так, как хотел погибнуть.
Скажет и заживет свободной жизнью богатой тридцатилетней женщины.
Ницца, Флорида, Италия... Эти мальчики для танцев, как их... жиголо, вот...
Потом отправит Наташу в закрытый привилегированный колледж где-нибудь в Англии.
Будет видеться с ней месяц в году.
Со временем появится преуспевающий муж... Седеющий здравомыслящий бизнесмен на виагре... Нет, бывший подчиненный. Он будет вежливо разговаривать и ходить по проституткам. А потом женится на красивой дуре-дочке самого N.
А я не женюсь.
Я покупаю женщину. За калым.
...Калым. Как это здорово. Как продуманно...
Я отдаю теще деньги, а она отдает мне дочь. Класс!
...Как просто. Баш на баш. И как символично! Сколько смысла!
«Все, доченька, теперь ты принадлежишь ему, а я на тебя не имею никаких прав. Теперь вы все решаете сами».
Если бы я Веру так купил у Светланы Анатольевны...
...Фиг бы она продала, как же. И за миллион бы не продала.
Отказалась бы от миллиона. За право вмешиваться.
За право подправлять, корректировать, подталкивать.
За право влиять.
За право участвовать с решающим голосом.
Бог с ними. Пусть живут в своем муравейнике. По муравьиным законам.
...А я буду пасти баранов. И устрою где-нибудь в горах маленький тайничок для хранения наркотиков из Афганистана.
Перевалочный пункт.
Без этого в этих краях не проживешь. Продажа мяса дает копейки.
Эти пустынные бараны не крупнее наших кроликов. На такой траве не зажиреешь. Ходят круглый день, камни обгладывают.
...Наркотики, наркотики... Фиг с ними, с наркоманами.
Я за всю свою жизнь не встречал ни одного. Не было их в моем кругу.
Наркотиками пользуются те, кого Бог хочет извести.
Для улучшения породы душ.
...А ведь не спросил, как ее зовут... Хорошая женщина. Всю жизнь о такой мечтал.
Детей нарожаем. Семь штук.
Вот бы не умирали. В этих краях дети мрут, как мухи...
Что-нибудь придумаем типа гигиены и санитарии.
Одну назову Наташей, другого – Валентином. Нет, нельзя.
Если Наташа с Валькой узнают, им будет неприятно.
Ладно, имен много. Только не хотелось бы по-местному называть... Ахмед, Фархад, Харон...
Садихиен. Не выговоришь.
Нет, только по-русски. Одного назову Русланом, второго...
Кто-то идет... Двое...»
Вошли мой ангел-спаситель и пожилая женщина. Тоже в черном и совсем не страшная. Озабоченная, иссушенная зноем, но добрая. Всю жизнь мечтал иметь добрую тещу. У Ксении была добрая мать. Семь лет пролежала в инсульте.
Женщина присела передо мной. Уставилась, изучая.
Лицо постепенно Смягчилось. Значит, понравился. Не очень, но понравился.
– Хочу взять вашу дочь в жены... Пока навсегда.
Улыбка, тронувшая мои губы, ей не понравилась. Хиханьки-хаханьки в такой ответственный момент.
Задумалась.
– Да, вот, такой у вас будет зять, – заулыбался я смущенно. – Дурной немножко. Но дочь мне ваша нравиться и, похоже, я влюблюсь в нее до глубины души.
Получилось убедительно. Оттаяла, закивала.
Протянул ей деньги. Взяла, пересчитала, расправляя бумажки.
Поднялась, взглянув уже по-свойски. Подошла к дочери, поцеловала в лоб, затем подтолкнула ко мне и вышла, прикрыв за собой двери.
В комнате воцарилась темнота. Я потянулся к тому месту, где только что стояла моя новоиспеченная жена.
Но рука скользнула по пустоте.
И стало страшно. Почудилось, что я вновь в склепе с этими мерзкими животными.
Прислушался – тихо.
Ни звука.
Протянул руку к потолку, но не нащупал его.
А ведь он казался низким.
Сердце застучало: «Это не склеп, это я умер! И перед смертью Бог великодушно дал мне увидеть то, к чему я стремился всю свою жизнь, он дал мне увидеть мою собственную женщину, женщину-спасительницу, женщину-дорогу, женщину-пристань».
Постоял, успокоился, усмехнулся и, стараясь отогнать дурные мысли, пошел туда, где должна была находиться дверь.
Или Рай, Ад, пустыня, Саратов.
И наткнулся на беленую стенку.
«Слава богу, я там, где должен быть!»
Начал медленно продвигаться вдоль стены, продвигался, пока в голову не пришло, что все происходящее – не что иное, как устроенный моей невестой символический ритуал рождения.
«Сейчас я в животе своей маменьки и сейчас, скоро, вот-вот, она родит меня и передаст в руки другой женщины. Женщины, которая возьмет меня, глупого, и поведет по жизни и всегда будет рядом... И потому не нужно дергаться в темноте, а надо просто улечься на пол, свернувшись в клубок, улечься и ждать своего рождения...
Я так и сделал.
Улегся в позе человеческого плода.
И тут же стал им.
Стал умиротворенным, ничего не боящимся.
Стал Вселенной, в которой нет зла, а только желание сделаться немножечко больше и разумнее.
Сложнее, может быть.
Все, что я знал о жизни и о себе, понемножку стиралось из памяти.
Не стиралось, а переписывалось в подсознание.
Когда этот процесс закончился, я сделался маленьким мальчиком, закрытыми своими глазами видящим весь мир чудесным и добрым
Мальчиком, который, родившись, будет видеть людей только снаружи...
И тут встал свет.
И я узрел ее и понял, что она – Лейла. Она сидела передо мной на корточках.
Обнаженная. Сидела и гладила меня по голове. Рядом стояла керосиновая лампа.
Она горела ровным таинственным светом.
Я встал. И Лейла поднялась.
Мы обнялись и сделались одним существом.
В наших движениях не было жадности, то есть страсти. Не было заученности.
Мы никуда не стремились. Ставшая общей кровь потекла по нашим объединившимся венам.
Клеточки наши одна за другой засветились радостью узнавания.
Мы стояли и узнавали друг друга.
Кожей.
Губами.
Что-то стало мешать. Прижаться друг к другу теснее.
И мы нашли этому место.
Частица и античастица соединились. Мир взорвался сладостным взрывом.
Он задвигался, мечась от своего начала к своему концу, забился, становясь то бешеным, то нежным, то чувственным, то неистовым, то затейливым, то прямолинейным...
Мы очнулись в постели. Лейла лежала у меня на плече и пальчиком чертила круги на моей груди.
– Я так долго ждала тебя, – наконец сказала она, повернувшись ко мне лицом.
Мысленно сказала. Глазами.
– Я тоже искал тебя, – ответил я. – Только мне не повезло. Я родился в большом городе... В большом городе, где было много прекрасных на вид женщин... И все они говорили:
– Это я, твоя единственная.
Говорили и обещали своими пламенными взорами вечное блаженство. Вечное блаженство при выполнении некоторых условий...
– Каких условий?
– Очень простых. Надо было быть красивым и богатым, сквозь пальцы смотреть на их увлечения, кстати приходить и кстати удаляться... И все время быть одинаковым, постоянным, предсказуемым.
– Но ведь красивыми и богатыми люди становятся только в любви... И только в любви они остаются постоянными...
– Да... Но в городе много придуманных соблазнов. Одни люди выдумывают вещи и удовольствия, другие приучают быть без них несчастными. Приучают чувствовать себя нищими и обделенными.
– У нас все не так...
– Да. Месяц назад я был примерно в таком же поселении. Кругом пустыня, в которой растут только горы, в ней – кишлак в несколько домов; в домах – чумазые ребятишки. Я смотрел и думал: Как можно так жить? В такой убогости, без надежды на лучшее?
– А сейчас ты так думаешь о моем кишлаке...
– Нет, – рассмеялся я. – Сейчас я думаю о тебе.
– Что ты думаешь? «Как можно жить с такой»?
– Вовсе нет. Я испытываю гордость...
– Из-за того, что я твоя?
– Да. И мне очень хочется когда-нибудь очутиться с тобой где-нибудь в старом Париже, в море зелени, в летнем открытом кафе...
– И чтобы эти парижане, эти ценители женской красоты, озирались на меня и завидовали тебе?
– Да... Это так здорово.
– Но ведь...
– Да, ты можешь влюбиться в принца или киноактера...
– Нет, никогда!
– Можешь. Я далеко не лучший представитель мужского пола.
– Я не стану делать тебя несчастным, я не смогу.
– Несчастным ты можешь сделать меня только в том случае, если предашь... То есть поступишь со мной подло...
– Я обещаю не поступать с тобой подло.
– Верю. Тем более, из года в год я, светлея мозгами, вычеркиваю из списка человеческих подлостей пункт за пунктом...
– И скоро подлецов не станет?
– Скоро мы будем пить бургундское в Париже... И у тебя будет платье, едва скрывающее трусики.
– Но сначала я рожу тебе девочку, можно? А себе мальчика.
– Договорились. Девочку, мне кажется, мы уже сделали. Давай приниматься за мальчика.
Лейла засмеялась, и я скрылся в ней.

Глава 6. Бараны, брынза, рис и горы. – Десять тонн золота? – Вождь, Гюль и конфуз. – Мавр сделал свое дело.

Со временем меня научили пасти баранов, с удовольствием есть брынзу и распаренный на воде рис.
Меня приучили смотреть на пустыню и горы без тоски. Меня приучили обходиться тем, что есть.
И приучался я к этому с превеликим удовольствием, потому что Лейла стала моим миром... Мне не хотелось голубого океана, хотя он был рядом, мне не хотелось фаршированных павлинов и модных туфель, мне хотелось смотреть на нее, смотреть и видеть, что она смотрит на меня с такой же любовью, что и я.
Я не вспоминал о своей работе. Я не вспоминал Удавкина. Я не вспоминал о Хароне. Потому, что их не было в реальной жизни. Они были у меня в подсознании.
Частенько думал о Наташе. Молился Богу и он обещал мне сберечь ее. И я доверил ему дочь. И приучился думать только о сегодняшнем дне, ну, еще и о Париже и о коротеньком, до трусиков, платье.
И еще я научился хранить и перепродавать опиум из Афганистана. Этим занимались все, так как существовать без этого было невозможно... Тем более что мы ждали ребенка.
Но на Париж это занятие не тянуло. Я имею в виду торговлю наркотиками. Можно было, конечно, заняться крупными партиями, но тогда пришлось бы перейти совсем на другую ступень наркоторговли, на ступень, на которой стояли хароны. А этого не хотели ни, я ни Лейла.
Но я не сомневался, что Париж у нас будет. Я верил, что Бог пошлет его нам.
Если он послал мне этот чудесный сон с Лейлой, с моей милой богиней, моей милой земной женщиной, нежность и любовь которой не знают границ, то что для него стоит выбить для своих, несомненно любимых, подопечных две путевки в солнечную Францию?
Но Он не послал нам путевок, путевок отпечатанных на мелованной бумаге, путевок, украшенных золотыми печатями, Он послал нам другое.
Однажды я пас десяток тощеньких своих баранов на водоразделе одного из отдаленных горных отрогов. И далеко внизу, в широкой плоскодонной долине, я увидел невысокую, но протяженную скалистую желто-белую гряду, напомнившую мне отпрепарированную зону окварцевания. Окварцованные породы намного крепче вмещающих их сланцев и потому выветриваются много хуже. И остаются торчать на поверхности земли в виде довольно высоких гривок или осыпавшихся стен. А заинтересовали они меня, потому что зоны окварцевания нередко содержат оруденение.
На следующий день, поручив своих тощих баранов доброму соседу Садихиену, я взял молоток, которым обычно подковывал ослов, и помчался к этой гряде.
И обнаружил, что она действительно сложена окварцованными породами, образовавшимися в боках крутопадающей сульфидной жилы. Практически вся жила была выпотрошена древними рудокопами, на предмет извлечения из нее меди и, вероятно, свинца. Что-то говорило мне, что она, возможно, также несла в себе и золото, но золото не крупное, а тонкодисперсное, такое тонкое, что его невозможно извлечь отмывкой передробленной породы.
К обеду я обстучал всю гривку. И нашел в окварцованных породах участок, насыщенный густой вкрапленностью халькопирита и в меньшей степени – арсенопирита.
Мне приходилось встречать в Средней Азии точно такие же породы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42