Но, притронувшись, мы поняли, что она не уснула, а умерла. И в тот самый момент под водой впервые прозвонил колокол, подавая голос с самого морского дна…
Берни остановилась перевести дух. Карие глаза обратились на Вандиена, и он увидел, что ни следа мягкосердечия и чувствительности в них не осталось.
– Вот откуда, – сказала она, – нам известно, что в храме Заклинательниц кое-что есть! Причем такое, за что им не жалко было и умереть! Вот о чем рассказала нам перед смертью маленькая девочка, когда-то бывшая человеком. Что именно оставили там Заклинательницы, мы не знаем. Но мы это разыщем. А когда найдем, то уж сообразим, как им воспользоваться! И да постигнет их горе, – их, по чьей вине погибла наша деревня, погибли дети людей и те, что были раньше людьми!
Она смотрела Вандиену прямо в глаза, и он ощутил, как в нем зарождается сопереживание. Пламя ее мести готово было разжечь что-то и в его собственном сердце… Но тут Берни разорвала протянувшуюся между ними ниточку, – обернувшись, взяла свою кружку и стала пить. Отставив ее, рыбачка смущенно улыбнулась Вандиену:
– Вот такая песня. Трогательная, правда? И я всегда так завожусь, когда мы ее поем. Ее сочинил один менестрель, который, верно, знал душевные струны и умел играть на них не хуже, чем на своей арфе. Нет, ну до чего люблю всякие старинные истории!.. Жаль только, знаю их мало. Так что, если еще что захочешь послушать про стародавние времена, спроси лучше кого постарше. Ну там, Зролан или, скажем, Корри…
– Ну, зачем уж так, ты очень славно мне все рассказала, – похвалил ее Вандиен. Потом он оглядел внутренность таверны, и это было сродни пробуждению ото сна. Почти религиозное напряжение духа, сопутствовавшее Песни о Храмовом Колоколе, успело едва ли не полностью рассеяться. Народ разбился на кучки у столиков и вовсю стучал кружками, предвкушая завтрашнее празднество. Завтра ни одна лодка в море не высунется. Ветер будет раздувать праздничные знамена и разносить аромат пирогов. Деревня облачится в лучшее платье, что у кого припасено для зимы, и выйдет на улицы гулять и веселиться. Благо кукольник, приехавший из Горькух, рассказал, что в Обманную Гавань сулилось заглянуть несколько жонглеров и, может быть, даже предсказатель судеб…
Еще, конечно, в таверне говорили о возчиках, перебывавших здесь в прежние годы. Кое-кого, выглядевшего бледно и жалко, вспоминали со смехом, зато тех, кто не подкачал и выдержал марку, – с благодарностью и восторгом. Вандиен отметил, что Зролан спустилась, наконец, со своего насеста и умело направила общую беседу опять-таки на изначальные времена и тогдашних возчиков. Вандиен навострил уши, внимая рассказам о том, как упряжки застревали в илистой грязи и тонули, когда накатывался прилив. О том, как яростный шторм, накликанный Заклинательницами, швырнул одного возчика на каменные развалины храма и переломал несчастному ребра. И так далее, и тому подобное. Однако Вандиен, рассчитывавший прояснить для себя кое-какие детали, был крепко разочарован.
Дождавшись мгновения тишины, он задал вопрос:
– Как именно выглядит сундук?
– Какой сундук? – с деланным непониманием отозвался темноволосый юнец, и несколько его дружков захихикали. Кинжальные взгляды, которыми наградили их рыбаки постарше, заставили молодых людей спрятать свой скептицизм.
– Никто не знает, – пробормотала Берни.
А Хелти добавил:
– Никто никогда не видел его.
– Неправда! – В юном голосе Джени смущение боролось с вызовом. – Отец моей матери своими руками его трогал!
– Коли так, что ж он его до берега-то не дотащил? – язвительно осведомился все тот же юнец.
– Он не смог. Сундук был слишком тяжелый… И потом, Пол… – Мужество явно изменяло Джени, и Вандиен готов был поспорить, что из-за этой самой истории девушку уже не раз поднимали на смех.
– Ну так что там про Пола? – издевался темноволосый юноша.
– Не скажу! Ты все равно только посмеешься и надо мной, и над ним!
– Пьяницей он жил и пьяницей помер. И поболтать был отнюдь не дурак, вот только доказать никогда ничего не мог, – ехидно вклинился еще чей-то голос.
– А ну, вы там, заткнитесь! – рявкнула Берни. Но Джени, загнанная в угол, вскочила на ноги, решившись на сей раз не отступать и окончательно свести счеты с насмешниками.
– Ты ведь хорошо знал его, не правда ли, Дирк? – ласково осведомилась она, но глаза метали молнии. – Здорово же ты в таком случае сохранился для своих лет…
– Ты-то будто сама его знала! – огрызнулся Дирк.
– Нет, но уж свою-то маму я знала, а она мне рассказывала все как оно было, все доподлинно так, как слышала от него самого!
– Половина деревни твою матушку знала…
Джени сперва побелела, потом залилась темной краской до самых корней волос. Видимо, тут было затронуто нечто очень личное, нечто такое, о чем, в принципе, знали все, но говорить вслух было не принято.
– Заткнись, говорю! – взревела Берни, но дело было уже сделано. Джени не то чтобы выбежала из комнаты – просто вышла, но чувствовалось, что ее глубоко оскорбили. Колли поднялся со своего места и молча стал заворачивать арфу. Движения его явственно говорили о том, чего он не мог выразить словами: что, мол, за радость играть, если твою музыку тотчас же таким вот образом испоганят…
Его уход что-то нарушил в благополучном течении вечеринки. Люди завозились на скамьях, начали вставать, натягивать дождевики и желать друзьям доброй ночи.
– Чтоб у этого засранца Дирка отсох его вонючий язык! – присаживаясь возле Вандиена, в сердцах плюнула Зролан. – Каждый раз, когда Джени пытается что-то сказать, он затыкает ей рот. Не могу понять, зачем бы ему это было надо, – знать, просто таким уж уродился…
– А в чем дело-то? – тихо спросил Вандиен. – Что было дальше?
– Никто не знает, в том-то и загадка. Джени слышала от своей матушки, но та больше никому не рассказывала. Что толку гадать, где там правда, где выдумки? Сколько раз я оставалась с Джени наедине и пыталась ее разговорить! Так-то она выглядит заправской болтушкой, а попробуй коснись ее – мигом замыкается, и молчок! Когда речь заходит о ее семье, она либо просто молчит в тряпочку, либо говорит ровно то же, что все в деревне, причем с тем же бессердечием: что, мол, ее мать была пьянчужкой, как и все ее предки. А пьяница, дескать, за порцию выпивки чего только не наболтает…
– Но ТУ историю она никому, кроме Джени, так и не рассказала?
– Вот именно. Поэтому я и думаю, что хоть какая-то крупица правды в ней обязана быть. Бедной женщине просто нечего больше было передать дочке, кроме славы, да и то не своей… «Твой дедушка, – наверное, говорила она ей, – был последним из нынешнего поколения, кто самолично трогал руками сундук Заклинательниц…» Ей, конечно, хотелось внушить ребенку хоть каплю гордости за свою семью, и притом хватило же ума внушить, что рассказ этот надо держать при себе и ни в коем случае не позволять, чтобы его делали поводом для насмешек и болтовни… В общем, только от нее эту историю можно получить в первозданном виде, точно такой, как ее рассказывал дедушка Джени. У каждого из наших балбесов, конечно, есть своя версия, но все это из пятых рук и через два поколения. Слухи и досужие вымыслы, из которых ничего полезного уже не выловишь. Истину, если она там вообще есть, знает одна только Джени.
– А мне она захочет ее рассказать, как ты думаешь, Зролан? – спросил Вандиен. – Помнится, некоторое время назад она была не прочь мне угодить…
Зролан покачала головой:
– Попробуй заговори с ней теперь, когда она закрылась в раковине и захлопнула створки. А тогда, в комнате, она не беседовать с тобой собиралась. Она шла дать тебе то, о чем и мечтать не смеют наши деревенские парни. Они, видишь ли, не решаются за ней приударить: она кажется им обиженной на весь свет, да притом еще ядовитой и злой на язык. Правду сказать, так она себя и ведет, но только потому, что ей кажется: они за ней не ухаживают, ибо презирают ее. Вот она и решила забраться к тебе в постель, чтобы всем показать: зря, мол, дерете носы, другие меня вон как желают. И стало быть, лучше уж с чужаком-возчиком, чем с такими, как они…
– Не очень я это понимаю, – смутился Вандиен.
– Она сама толком не понимает. Сама в себе, бедняжка, запуталась. Приходится ей расплачиваться за матушкину репутацию, вот она и замкнулась в самой себе. Нет, сегодня ты ни словечка от девочки не добьешься. И потом, ты уже раз ей отказал, а заново предлагать она не станет. Чтобы ты от нее опять отвернулся? Ну уж нет. Да и про тот-то раз ни словом, ни взглядом не признается, что что-то было. Уж такая она у нас щепетильная, самой себе на беду…
– Что же ты мне посоветуешь?
– Сделать то же, что всякий раз делают возчики. Отправляйся туда и потрать большую часть времени, разыскивая неведомо что и неведомо где. Барахтайся, поднимай тучу брызг… – Она вздохнула так глубоко и с таким чувством, что едва ли не сделалась меньше телом. – Я уже стара, Вандиен. Каждый раз, когда наступает Храмовый Отлив, я надеюсь, что этот раз окажется-таки последним, что сундук будет, наконец, найден. Но этого не происходит. И, по всему видать, не произойдет и теперь, как ты ни лезь из кожи вон… Так что иди-ка лучше спать, парень. Отдохни как следует и приготовься к завтрашнему. Самый отлив будет завтра вечером, не раньше, в общем, спи сколько влезет. Спокойной ночи…
Она поднялась и пошла прочь, и походка у нее была действительно старческая. Вандиен огляделся и увидел, что посетители успели разойтись. Он один еще сидел у гаснущего огня, а на другом конце комнаты Джени с угрюмым видом собирала пустые кружки на поднос. Вандиен встал, потянулся и попробовал улыбнуться девушке. Она смотрела сквозь него, словно не замечая. Вандиен сходил проверить, как там его упряжка, и отправился спать.
13
Гибким движением Рибеке повернула голову. Уж не причудилось ли ей тихое шипение, донесшееся со стороны входной двери?.. Ее глаза на миг перехватили взгляд Меди. Обе замерли в ожидании. И вот шипение повторилось.
– Войди!
Ученица вступила в комнату робко, бочком. Бледно-лазурное одеяние мело по ее босым ногам. Волнуясь, она облизала розовые губы, еще не тронутые чешуей. Она неуверенно переводила взгляд с Рибеке на Меди и обратно, явно не зная, к кому следует обращаться.
– Говори же, дитя, – приказала Рибеке. – В чем дело? Или я не посадила тебя наблюдать за прудами лицезрения? Зачем ты здесь? Кто-то уже пришел сменить тебя в твоем бдении? Что-то не припомню, чтобы я распоряжалась об этом…
– С вашего позволения, госпожи Мастерицы… – прошепелявила девочка. Ее личико под капюшоном было личиком тринадцатилетней человеческой девочки. Ее голос дрожал: – Мы с Лизантой и Кироли наблюдали у прудов… Мы держали в уме тот астральный облик, который ты нам велела высматривать… Мы концентрировали наше внимание, исполнясь решимости ни в коем случае не спутать его ни с каким другим… Мы помнили также, что при первых признаках его появления должны немедленно сообщить…
Она умолкла. Ее голос, звучный, хорошо развитый постоянными упражнениями, охрип от страха.
– Говори, маленькая, – подбодрила ее Меди. – Никто не накажет тебя за то, что ты выполняла свой долг в соответствии со своим разумением.
– Я боюсь… боюсь, что мы все-таки оплошали, Мастерица Ветров. В пруду Кироли появилось сияние. Она окликнула нас, сообщая, что заметила вторжение, которого мы ожидали. Но тут, еще прежде, чем мы успели сказать слово, сияние изменилось. О, я знаю, что подобное не может произойти, – добавила она торопливо, видя, что Рибеке открывает рот для замечания, – но, клянусь, именно так и случилось! Аура возникла и сразу же изменилась! И перестала быть тем, что ты нам велела высматривать. Тогда я решила, что мы с Кироли ошиблись, а может быть, наше неосторожное дыхание возмутило поверхность пруда и вызвало кажущееся изменение… И вот, как старшая, я велела им продолжать наблюдение, ибо эта аура была не той, которую мы ожидали…
– Все это не объясняет твоего присутствия здесь, в то время как ты должна была бы продолжать бдить над прудами!
Краска раздражения выступила на щеках Рибеке. Чтобы одна из ее учениц показала себя такой неуверенной и ненадежной, и притом ни раньше ни позже – на глазах у Меди!..
Меди, однако, так и подалась вперед, как если бы сведения, которые сообщала им перепуганная девчушка, обладали первостепенной важностью.
– Ну и что же было потом? – ласково спросила она, не обращая внимания на гнев Рибеке.
– Мы… мы продолжили наблюдение… Я велела Кироли пристально следить за странной аурой, не отвлекаясь в то же время от основного предмета. Так прошло некоторое время… И вот Кироли снова окликнула меня, говоря, что аура опять переменилась и опять стала тем, что мы ждали! На сей раз и мне и Лизанте удалось заглянуть в ее пруд, и мы убедились, что она была права. Но только, пока мы смотрели, аура снова изменила облик…
– Аура измениться не может, – холодно, тоном утверждения проговорила Рибеке. – Она может испытать возмущения, но скачком менять форму, как ты описываешь, – никогда!
Слушая эту отповедь, маленькая ученица поникла на колени, так что голубое одеяние легло складками на пол. В глазах блестели непролитые слезы.
– Я знаю, Мастерица, – с трудом выговорила она. – Я знаю. Но, умоляю тебя, загляни к нам, посмотри сама на странную ауру и объясни нам, что же все это значит. Я знаю, что я не справилась с поручением… Мне стыдно… я страшусь…
Последние слова она выговорила уже вовсе чуть слышно.
– Она всего лишь дитя, Рибеке, – примирительно шепнула Меди. – Для того чтобы явиться с подобным сообщением и все рассказать так, как она, требуется и мужество, и ум. Обрати внимание, она во всем винит только себя. Я думаю, у нее неплохие задатки, так что давай не будем излишне строгими к ней…
Рибеке плотно сжала губы, и на лице резче обозначилась блестящая чешуя. За учениц отвечала все-таки она, а не Меди. Чтобы вот так вмешиваться и давать советы, как себя вести с младшей… Но Меди продолжала ласково улыбаться Рибеке, и та почувствовала, как угасает в ней гнев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48