— спросил Крепыш.— С Нелькой у нас все покончено, — сказал Долговязый.— Она выходит замуж за директора мясокомбината, — пояснил мне Малыш.— За колбасника, — презрительно сказал Долговязый.— А Оля Мороз… Что у нее с доцентом? — спросил я.— Все они одинаковые, — сказал Долговязый.— Сравнил Олю и Нельку! — сказал Крепыш. — Твоя Нелька…— Она не моя — запомни! — повысил голос Долговязый.— И давно Оля с доцентом? — спросил я.— Если хочешь знать, я сам порвал с Нелькой, — завелся Долговязый. — Еще до того, как она познакомилась с колбасником…— Оля с доцентом! — усмехнулся Крепыш. — Оля ни с кем.— Он за ней целый год потихоньку ухлестывал, — пояснил Малыш.— Ты лучше помалкивай, теленок, — оборвал Крепыш.— А что, неправда? — спросил Малыш.— Кстати, Нелька приходила ко мне, — сказал Долговязый. — Если бы я захотел, она бросила бы этого колбасника.— Я видел его — симпатичный парень, — сказал Малыш. — Год назад закончил финансово-экономический.Мне надоело слушать их перепалку, я придавил каблуком окурок и полез в кабину.В деревне, посредине дороги, стоял курчавый мальчишка лет шести и целился в меня из рогатки. Я остановился и крикнул:— Ну-ну, не балуй!Мальчишка рукавом вытер нос и, не опуская рогатку, спросил:— Прокатишь?— Как звать-то?— Прокатишь, говорю? — спросил мальчишка и снова прицелился.— Сдаюсь, — сказал я и распахнул дверцу.Мальчишка был в ситцевой рубахе и разодранных на коленях штанах. Он подошел поближе, босой ногой постучал по скату, потом, сложив ладонь дощечкой, протянул.— Я понарошке, — сказал он. — Не стал бы в тебя пулять, что я, дурак? Меня и так все катают…Мальчишку звали Гришей. Как только машина тронулась, он с ходу стал выкладывать все новости: вчера лисица утащила у соседки с гнезда наседку, бригадир Сидоров поругался с женой и ушел спать в хлев. Овцы ему все лицо облизали. Вьетнамцы сбили пять американских самолетов. И скоро у Гриши будет младший брат — утром мамку в больницу увезли.Навстречу нам попались доярки. Среди них я увидел Настю. Покачиваясь, она несла обвязанный платком подойник на сгибе локтя.— Хорошая девка Настя? — спросил я.— Девка как девка, — ответил Гриша. — А ты на нее не заглядывайся, не то Длинный холку намылит.— Я тоже длинный, — сказал я.— Он длиннее… Как даст, так с копыт долой.— Серьезный у вас народ, — сказал я.— В прошлом году к тете Мане сын приезжал из города, так Настя ему за что-то всю харю расцарапала.— Ай да Настя!— Она и тебе может.— Мне-то за что?— Мало ли за что, — сказал Гриша.Сделав еще несколько рейсов с веселым парнишкой Гришей, я захватил с поля студенток, и мы вернулись в Крякушино. Гриша что-то рассказывал про глухую старуху, которая умеет заговорами бородавки выводить, но я не слушал. Там, в кузове, Оля… Сегодня приглашу ее погулять. Хорошо бы лодку раздобыть и поплавать по озеру.Я поставил машину возле правления. На бревнах, умытые, в чистых рубахах, сидели наши ребята. Шуруп в центре. В руках гитара. При виде студенток глаза у парней заиграли. Биндо, принаряженный, причесанный, рядом Зайцев. Ишь как спелись!Девушки отправились по своим квартирам. Им нужно умыться и тоже переодеться.Насти дома не было. Тетя Варя пожаловалась, что она днюет и ночует на ферме. Там еще две коровы не отелились, ждут со дня на день. Вот она и живет там. Прибежит домой, на ходу перекусит — и опять на ферму. И ничего девке не делается — все такая же румяная с лица. Вот что значит молодость! Я сказал тете Варе, что уж ей-то грех на старость жаловаться. Сама еще хоть куда. Тетя Варя засмущалась, махнула рукой: «Куда уж нам… Пора на печку, уже песок сыплется…» Но по лицу было видно, что мой грубоватый комплимент пришелся ей по душе.Я поужинал и вышел на улицу. Тетя Варя сказала, что Сашка схватил гитару и убежал в клуб. И даже ужинать не стал.Вечер по-летнему теплый. Над головой жужжат майские жуки. Того и гляди, какой-нибудь ошалевший жук залепит в лоб. Навстречу попалась молодая женщина с двумя корзинами на коромысле. Белье на речке полоскала. Мимо со смехом прошли девушки. Держат путь к клубу. Там уже пиликает гармошка. Не усидит нынче Настя на ферме, прибежит поплясать.А вот и дом древней старухи, где живут студентки. Плетень провис, скамейка покосилась. Высокая береза заслонила полдома. Майские жуки с лету шлепаются в листья и падают на землю. Немного повозившись в песке, распахивают жесткие красноватые крылья и снова взлетают вертикально вверх, как вертолеты.На стеклах красный отблеск заката. Я слышу за окном девичьи голоса. Подождать, пока выйдут, или постучаться? Скрипнула дверь, послышался стук каблуков. Мне захотелось спрятаться за березу. Из сеней вышли три девушки. Оли среди них не было. Нонна, увидев меня, сказала:— Я вас догоню, девочки!Студентки с любопытством посмотрели на меня, переглянулись и, без всякого повода рассмеявшись — есть такая привычка у девчонок, — вышли на тропинку.Нонна присела рядом.— Ее ждешь? — спросила она.— Позови, — попросил я.Нонна вытянула длинную ногу и царапнула острым изогнутым каблуком землю. Прядь черных прямых волос спустилась на ухо. От нее пахло хорошими духами.— Ты танцуешь? — спросила она.— А ну их, эти танцы, — сказал я.Над головой зашумела береза. С озера подул ветер. И сразу стало сумрачно. Я взглянул на небо: на западе темнели тучи. Не было бы ночью дождя. С грозой.— Она не пойдет на танцы? — спросил я.— Ее нет, — сказала Нонна, глядя на острые носки своих модных туфель.— Где же она?— Ты сам знаешь…— Вы все помешались на нем, — сказал я.— Обаятельный мужчина… Но…— Он уже занят…— Я не это хотела сказать… Мне нравятся мужчины… ну, например, такие, как ты.— Я должен встать и поцеловать тебе ручку… Понимаешь, у меня плохие манеры.— Не нужно ручки целовать, — сказала Нонна.Она сидела рядом, положив ногу на ногу. На губах непонятная усмешка.— Чаще всего, Андрей, в жизни бывает так: если он ей нравится, она ему нет. И наоборот. Может быть, ты думаешь иначе?Я повернулся к ней, обнял за узкие плечи и придвинул к себе. Глаза ее были совсем близко. И в них все та же непонятная усмешка.— Хочешь, я тебя возьму на руки и унесу в поле? Туда, где эти большие камни… Я позову Сашку Шурупа, и он будет играть. Луна, поле, камни и мы. Мы будем танцевать до утра… Хочешь?Она осторожно высвободилась из моих рук. Поднялась. Высокая, тоненькая. Ее талию можно двумя ладонями обхватить. Волосы короткие и прямые, как у мальчишки.— У тебя нехорошие глаза, Андрей, — сказала она.— Иди на танцы.Нонна подошла к калитке, остановилась. Покачиваясь на каблуках, посмотрела на меня.— Ты лучше иди в поле один, — сказала она. — Может быть, их там встретишь…— Говори, говори… — сказал я.— Я сказала, что мне нравятся такие мужчины, как ты, но это не значит, что именно ты мне нравишься.Рассмеялась, стукнула калиткой и легкой тенью исчезла в лунных сумерках. У клуба под Сашкину гитару затянули песню… Какой-то бедолага-жук, увлекшийся погоней за своей жучихой, шлепнулся о дерево и свалился мне на голову. Я снял его и подбросил вверх. Жук включил мотор и полетел за первой попавшейся жучихой.
Я все-таки дождался ее. На этой самой покосившейся скамейке. Старуха давным-давно заснула, и ее переливчатый храп тревожил тишину старого дома. Гармошка перекочевала к речке. А гитара умолкла. Нонна и ее подружки еще не вернулись. Из темноты теплой ночи доносился девичий смех, свист, дробный топот.Береза шумела надо мной, но гроза так и не собралась. Тучи прошли мимо, и в звездном небе величаво засияла луна. Она облила голубовато-серебристым светом крытые дранкой крыши домов, пронизала насквозь листву. Луна выкупалась в речке, вышла на берег и поочередно заглянула во все глубокие колодцы.Первым пришел из леса он. Если бы я не смотрел в ту сторону, то ни за что не увидел бы его. Он был в плаще, как испанский идальго, и лишь лицо смутно белело. Он остановился, взглянул в ту сторону, где играла гармонь, и отворил калитку председательского дома. Глухо стукнула в сенях дверь, и все затихло.А потом пришла она. Сначала из тени вымахнула кошка. Два зеленых светофора одновременно зажглись и погасли. Ольга шла быстро и легко. Она была в брюках и куртке с большими металлическими пуговицами. На каждой пуговице — маленькая луна.Увидев меня, она села на скамейку и, откинувшись назад, долго смотрела на луну. Из леса донесся тоскливый крик.— Как человек, — сказала она.Я молчал. По лицу было видно, что она счастлива: глаза сияют, как звезды первой величины, губы улыбаются.— Андрей, ты заметил, что деревья в лесу ночью кажутся в два раза толще?— Ты даже это заметила?Она взглянула на меня, улыбнулась.— Почему бы тебе не поухаживать за Нонной? Ты ей нравишься…— Мне нравишься ты, — сказал я.— Я тебе очень сочувствую, Андрей… Мне тоже нравится один человек, а вот нравлюсь ли я ему — не убеждена.— Нравишься.— Ты добрый, — улыбнулась она.На душе у меня было пусто. И этот теплый весенний вечер, майские жуки, шумящая береза — все это показалось неестественным, как декорации в театре. А я актер, с треском проваливший свою роль.Снова в лесу крикнул филин. И как мне послышалось, очень сочувственно. А Оля сидела рядом, смотрела на звезды и улыбалась. Я понимал, что мне лучше всего встать и уйти. На старый сеновал. Закутаться с головой в тулуп и лежать. Можно пойти в клуб. Ребята найдут выпить, позову Нонну и буду бродить с ней по темным улицам и изливать свою горечь…— Ты целовалась с ним? — спросил я.— Не говори глупости… Посмотри, какая удивительная луна сегодня. А звезды смеются…— Надо мной, — сказал я.— Хочешь, поцелую?— Как сестра или как мать?— Напрасно стараешься — сегодня ты меня не разозлишь.— А что, если я дам ему в морду?— Вот что: уходи!— Ладно, — сказал я, поднимаясь.Она тоже встала. Я приблизился к ней и стал смотреть в глаза. Она спокойно выдержала мой взгляд. Припухлые губы чуть улыбались. Я вдруг вспомнил азиатскую пустыню, которую исколесил с экспедицией. Возьмешь в ладонь желтый песок, сожмешь кулак — и песок, просачиваясь сквозь пальцы, медленно уходит. Нечто подобное я испытывал сейчас, глядя в Олины глаза.— Ты мне нравишься, Андрей, — сказала она. — Если бы ты стал ухаживать за Нонной, я, наверное, ревновала бы… Ну, поцелуй же меня!Я ошеломлен. С минуту стою как чурбан.— А как же он? — задаю я глупый вопрос.Обеими руками она отталкивает меня и говорит:— Этот мир населен мужчинами-дураками… Ты ведь любишь меня. Ну вот, я рядом. Я хочу, чтобы ты меня поцеловал… Не спрашивал ни о чем, а поцеловал!Мне показалось, что она сейчас заплачет. Но я не мог ее поцеловать. Какой-то бес сидел во мне.— Ты ведь была с ним, — хриплым, незнакомым голосом сказал я.— Я люблю его, — шепотом сказала она. — Тысячу лет!Я все-таки разозлил ее. Она метнула на меня полный презрения взгляд и побежала по тропинке к крыльцу. Отворив дверь, обернулась.— Но я с ним еще не целовалась, дурак, — сказала она. — Ни разу.Хлопнула дверь, и стало тихо. Звезды над головой смеялись. Хохотали до упаду. Послышался негромкий треск. Или жук стукнулся о ствол, или вылупился на свет божий запоздалый березовый лист.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Лунный свет нашел щель в крыше. Голубоватый луч блуждал по темному сеновалу. Где-то в углу, под полом, попискивали мыши. Сашка уже давно спал, а ко мне сон не приходил.Послышались чьи-то шаги, голоса. Один певучий, девичий, другой медлительный, басовитый. Настя со своим кавалером. Гришка называл его Длинным.Они сели на доски. Это совсем близко от сеновала. Парень кашлянул, потом спросил:— Отелилась твоя Машка-то?Настя засмеялась.— Опять про коров? Эх ты, Вася…Помолчав, парень обиженно сказал:— Про коров нельзя, про трактор тоже… Про что же говорить?— Ты лучше помолчи.Парень долго молчал, потом сказал:— Опять приходил Тимофеич… Зовет в колхоз. Может, согласиться?— У самого голова на плечах.— У вас, Насть, много не заработаешь… А на мелиоративной станции я больше сотни заколачиваю.— То про коров, то про деньги…Парень кашлянул и снова замолчал. Послышался шорох, скрипнула доска.— Убери ручищу-то! — сказала Настя.— Уж и обнять нельзя?— Шел бы ты, Вася, домой…— Городских-то много понаехало… Приглянулся небось кто-нибудь?— Потише не можешь? — зашептала Настя. — На сеновале двое спят…— Насть, пойдем за амбары, а?— Чего я там потеряла?— Неласковая ты стала… Настюха!— Не лапай, говорю!Но Вася, очевидно, не внял ее словам, потому что скоро раздалась звонкая затрещина. После чего парень обиженно заметил:— Что за привычка драться?— Видал, как ихние девчонки танцуют? — сказала она. — По-стильному. А наряды какие?— Ты все равно красивее… Насть, пойдем, а?— Ты на чем прикатил-то?— На велосипеде…— Садись на него и — до свидания! Пусти, говорю!— Насть?— Ну, что Насть? Что?Доски заскрипели, зашуршала трава. Настя убежала домой. Я слышал, как щелкнула щеколда, потом скрипнула дверь в сенях. Ушла и не попрощалась. Да-а, плохи Васины дела!Парень с минуту подождал, но ничто не нарушало ночную тишину. Он выругался и затопал по тропинке к калитке. Звякнул велосипедный звонок, скрежетнула цепь. А потом стало тихо. И я наконец уснул.День стоял жаркий. Пока разгружали машину, железная кабина нагревалась. Крепыш, Малыш и Долговязый обливались потом, ворочали тяжелые мешки с зерном. Я принимал их внизу и сваливал на краю поля. Неподалеку тарахтел трактор с сеялкой. К блестящим гусеницам пристали коричневые комья земли. Желтое пшеничное зерно текло в узкие бороздки и тут же засыпалось землей.Трактористу тоже жарко. Он разделся до пояса, а голову прикрыл носовым платком, завязанным по краям в узелки. Лицо у тракториста сонное, на лбу слиплись волосы.Разгрузив машину, я мчался к складу, где меня ждали ребята с приготовленными мешками отсортированной пшеницы. Я обслуживал сегодня три бригады. Иногда по пустынной лесной дороге мы встречались с ЗИЛом. Шофер, белобрысый парнишка лет восемнадцати, широко улыбался и приветливо поднимал руку. У нас все еще не было времени остановиться и поболтать, как это делают настоящие шоферы, работающие на одной трассе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47