Столько времени прошло. Седьмое отделение или двенадцатое? Что-то в этом духе.— У вас не записано?— Нет, — решительно отверг он. — А почему вам не спросить у самого Олдфилда, если так нужно? Я вздохнул.— И сколько раз он вас информировал?— Назвал мне примерно пять лошадей. Три из них пришли первыми. Вот в этих случаях я посылал ему деньги.— Вы не были убеждены точно, что именно Олдфилд продает вам сведения?— Все зависит от того, как понимать слово «точно». Я догадывался. А кто мог быть еще? Но, пожалуй, я не был в этом уверен, пока Эксминстер не заявил: «До меня дошло, что вы покупаете информацию у моего жокея». И я согласился, что покупаю.— Значит, до этого вы никому не говорили, что Олдфилд продает сведения? Ни одному человеку?— Нет, определенно нет, — он одарил меня жестким взглядом, — В моей практике не принято широко сообщать о таких вещах. Особенно, если ты не уверен в фактах абсолютно. Но в чем, собственно дело?— Ладно. Извините меня, мистер Лаббок. Я не собираюсь торговать информацией. Хочу только разгрести грязь, налипшую на Грэнта Олдфилда.К моему удивлению, он лишь сыто причмокнул языком и сбил полдюйма пепла с сигары.— Знаете, согласись вы снабжать меня информацией, я стал бы искать, где скрывается ловушка. Есть жокеи, которых можно подкупить. Но есть такие, которых не купишь В моем деле нужно иметь интуицию. Так вот, — он ткнул сигарой в мою сторону, — вы не из тех, кто продается.— Благодарю, — пробормотал я.— Ну и глупо. В этом же нет ничего противозаконного. Я усмехнулся.— Мистер Лаббок! Олдфилд — не Робинсон. Но его карьера и здоровье пострадали как раз из-за того, что вас и мистера Эксминстера уверили, будто Робинсон — это и есть Олдфилд, Он с сомнением пригладил рыжие усики.Я продолжал:— Олдфилд бросил конный спорт. Но для него по-прежнему важно, чтобы с него сняли этот позор. Вы поможете мне?— Каким образом?— Напишите заявление, что у вас не было никаких доказательств, что, платя Робинсону, вы на самом деле платили Олдфилду. И до Джеймса Эксминстера вы никому не говорили, кто такой Робинсон.— И это все?— Да.— Хорошо. Такое заявление не причинит никому вреда. Но мне кажется, вы идете по ложному следу. Никто, кроме жокея, не станет так прятаться. Никто, кроме жокея, который рискует потерять работу, если это обнаружится... Но я напишу то, что вы хотите. Он снял колпачок с авторучки, взял лист бумаги с грифом отеля и решительно написал все, — Ну вот. Хотя я и не понимаю, что это может дать. Я прочитал написанное, свернул листок и сунул себе в бумажник.— Кто-то донес мистеру Эксминстеру, будто Олдфилд продает вам информацию. Если вы никому не говорили об этом, кто мог знать?— О! — у него широко раскрылись глаза. — Понимаю. Да, да, понимаю. Робинсон знал. Но Олдфилд нипочем не стал бы рассказывать...Следовательно, Олдфилд — не Робинсон.— Примерно такая логика, — согласился я, вставая, — Мистер Лаббок, я чрезвычайно благодарен вам за помощь.— К вашим услугам, — он широко улыбнулся и помахал заметно уменьшившейся сигарой, — Встретимся на скачках. Глава 16 Во вторник утром я купил бюллетень «Лошади и охотничьи собаки» и потратил немало времени, обзванивая тех, кто объявил о продаже скаковых лошадей. С тремя я договорился о встрече в ближайшие дни.Позвонил одному фермеру, на лошадях которого я скакал иногда и уговорил его одолжить мне на четверг лошадиный фургон.Затем, взяв из рабочей шкатулки Джоан сантиметр, — сама она ушла на репетицию, — я поехал в конюшни к Джеймсу. Он был занят бумагами в своем кабинете. Огонь, недавно разожженный в камине, еще не успел справиться с промозглым холодом. Во дворе торопливо сновали замерзшие конюхи, уводя лошадей после второй утренней проводки.— Сегодня снова не будет скачек, — заметил Джеймс. — Хотя нынешней зимой нам пока везло.Он встал, потер руки и протянул их к огню.— Тут мне звонили некоторые владельцы лошадей, — сообщил он. — Теперь они снова хотят вас. Я им сказал, — он взглянул на меня из-под бровей, зубы блеснули в улыбке, — что удовлетворен вашей ездой и что в состязании за Золотой Кубок на Образце поскачете вы.— Это правда?— Да, — глаза его засияли.— Но... А Пип?— Я объяснил ему, что не могу снять вас с лошади после того, как вы выиграли приз «Королевской охоты» и Зимний Кубок. Пип согласен, Я договорился с ним, что он начнет работать через неделю после Челтенхэма. Он успеет провести несколько скачек до Большого Национального. Будет скакать на моем жеребце, на котором выступал в прошлом году.— Он пришел шестым, — припомнил я.— Верно, У меня достаточно лошадей, чтобы и вы, и Пип были загружены основательно. Кроме того, вас, конечно, будут приглашать и другие тренеры.— Не знаю, как и благодарить вас.— Себя благодарите, — сардонически усмехнулся он, — Вы это заслужили.Наклонившись, он подбросил в камин кусок угля.— Джеймс! Не напишите ли вы для меня кое-что?— Написать? О, вы получите контракт на следующий сезон такой же, как у Пипа.— Я не это имею в виду, — проговорил я неловко, — Совсем другое... Не напишете ли просто, что это Морис Кемп-Лор рассказал вам, как Олдфилд продает такую вот информацию?— Написать?— Да.— Не понимаю... — он пристально поглядел на меня и пожал плечами. — Ну, ладно.Сел за конторку, взял лист бумаги с его именем и адресом и написал то, что я просил.— Подпись и дата нужны?— Неплохо бы.Он промокнул листок.— Что хорошего из этого может получиться? — спросил он, вручая мне заявление.Я вынул бумагу, написанную Лаббоком, и подал ему. Он прочел ее три раза.— Господи! Это невероятно! А если бы я сам решил выяснить все у Лаббока? На какой же риск шел Морис!— Риск не столь уж велик. Вам и в голову не пришло бы проверять то, что он преподнес как дружеское предупреждение. В общем, эта мина сработала, Грэнт получил расчет.— Я очень сожалею об этом, — медленно выговорил Джеймс. — Я хотел бы как-то исправить...— Напишите Грэнту и объясните все, — предложил я. — Он будет рад этому больше всего на свете.— Сделаю, — пообещал он.— В субботу утром эти документы окажутся у старшего распорядителя. Наверное, они недостаточно убедительны для судебного разбирательства. Но их хватит, чтобы столкнуть милейшего Кемп-Лора с пьедестала.— Думаю, вы правы, — он серьезно поглядел на меня. — Но почему нужно дожидаться субботы?— Я... Я еще не буду готов до тех пор.Он не настаивал. Мы вышли во двор поглядеть на лошадей.Джеймс отдавал распоряжения, ругал, хвалил спешащих конюхов.Я вдруг понял, насколько привык к тому, как умело и основательно поставлено здесь дело. И как приятно ощущать себя его частицей.Мы медленно шли вдоль денников, и Джеймс заглянул в кладовую обговорить с Сидом завтрашнюю отмену скачек. Неожиданно для себя я застыл на пороге: входить внутрь мне не хотелось. И хотя понимал, что это глупо, заставить себя войти не мог, С потолка в центре свисали крюки для снаряжения. На двух изогнутых лапах, безобидно покачиваясь, висели грязные уздечки. Я повернулся к ним спиной, уставился на аккуратно убранный двор и подумал: «Смогу ли я когда-нибудь смотреть на эти крюки спокойно?»Примерно в миле от конюшен, на вершине одного из поросших травой округлых холмов, стоял принадлежащий Джеймсу коттедж смотрителя. В прошлом этот домик предоставляли служителю, наблюдавшему за проминкой лошадей. Но так как там не было ни электричества, ни удобств, новый служитель предпочел более комфортабельный дом в долине.Заброшенная дорога огибала холм по склону, поднимаясь вверх и снова опускаясь вниз, чтобы мили через четыре влиться в шоссе, которое никуда не вело, Пользовались им лишь две фермы и владельцы загородного дома. И потому это был обычный маршрут для утренней проминки лошадей.Расставшись с Джеймсом, я подъехал к коттеджу. Раньше я, проезжая мимо, видел лишь часть глухой стены. Теперь я обнаружил четырехкомнатный домик с небольшим огражденным палисадником. От ворот к двери вела узкая дорожка. В каждой комнате по окну. Два выходят на фасад, два на заднюю сторону.Войти без ключа не составляло никакого труда — почти все стекла в окнах были выбиты. Открыв окно, я влез в дом, Внутри пахло гнилью. Но стены и пол оказались в хорошем состоянии.Входная дверь вела в небольшой холл, из которого можно войти во все четыре комнаты. Все это было так удобно для меня, словно я сам проектировал. Обогнув дом, я достал сантиметр и измерил окна — три фута в высоту, четыре — в ширину. Затем вернулся к фасаду, сосчитал разбитые стекла и измерил их. Когда все это было проделано, я вернулся к Джеймсу и попросил его сдать мне коттедж на несколько дней.— Можете пользоваться им сколько хотите, — рассеянно согласился он, занятый своими бумагами.— А можно застеклить окна и поставить новый замок?— Ради бога. Делайте, что хотите.Поблагодарив его, я отправился в Ньюбери. Там, в магазине стройматериалов, подождал, пока приготовят десять кусков стекла, замазку, несколько водопроводных труб определенной длины, шурупы, большой висячий замок, мешок с цементом, банку зеленой краски, нож для замазки, отвертку, мастерок и малярную кисть. Нагруженный всем этим добром, я вернулся к коттеджу.Выкрасил входную дверь и оставил ее открытой для просушки. В одной из задних комнат выбил все еще оставшиеся стекла. Затем развел изрядную порцию цемента и укрепил с его помощью поперек окна шесть кусков водопроводной трубы. А в доме к дверям этой комнаты накрепко привинтил скобы для висячего замка. С внутренней же стороны отвинтил дверную ручку и унес.Оставалось застеклить окна фасада, Пришлось отковыривать всю старую замазку и вмазывать свежую. Но, наконец, и это было сделано. Теперь коттедж выглядел куда веселее и приветливее, Я вывел машину из кустов, за которыми ее спрятал, и отправился в Лондон.Врач-шотландец попивал джин в обществе Джоан.— Вы должны были посетить меня вчера, помните?— Я был занят.— Я только взгляну на ваши запястья, — отставив джин, он решительно размотал бинты. На них снова выступила кровь, — Вам следует поберечь руки, Иначе они не заживут. Что вы опять делали?Я мог бы ответить: завинчивал винты, выковыривал старую замазку и замешивал цемент, Но вместо этого буркнул довольно угрюмо:— Ничего такого особенного...В раздражении он шлепнул повязку в такой силой, что я вздрогнул. Закончив, сказал:— Теперь дайте им покой, и ко мне в пятницу.— В пятницу меня не будет в Лондоне.— Тогда в субботу утром. И обязательно! Он схватил свой бокал, залпом допил джин и дружески попрощался с Джоан.Выпроводив его, она со смехом вернулась в комнату, — Обычно он не такой колючий. Но он подозревает, что ты принял участие в какой-то отвратительной оргии, поскольку не хочешь рассказывать...— И он прав, черт побери, — мрачно подтвердил я.И на третью ночь я улегся спать на диване. И, лежа в темноте без сна, прислушивался к мягкому дыханию Джоан. Каждый вечер она спрашивала нерешительно: не останусь ли я у нее еще на одну ночь? А так как я и не собирался уходить, то всякий раз соглашался немедленно, хотя давалось мне это все труднее.Я мог легко избежать мучений, отправившись спать в свою собственную постель в доме своих родителей. И если не делал этого — то сам виноват.В среду утром я поехал в крупное фотоагентство и спросил фотографию сестры Кемп-Лора. Мне предложили целую кучу — от снимков анфас, сделанных на Охотничьем балу, где она в платье из пятнистого шелка, до снимков сзади:Алиса берет последний барьер. Поразительная девушка темноволосая, с высоко поднятыми скулами, маленькими жесткими глазами и плотно сжатым, агрессивным ртом. Держись от таких подальше! Я купил снимок, где она в костюме для верховой езды наблюдает какие-то охотничьи испытания.В финансовой конторе, ведущей дела моих родителей, я воспользовался пишущей машинкой и фотокопировальным аппаратом, напечатал краткий отчет о действиях, предпринятых Кемп-Лором против Гранта Олдфилда. Отметил, что из-за обвинений Кемп-Лора Олдфилд потерял работу и провел три месяца в психиатрической лечебнице.Отпечатав десять экземпляров этого документа, я на фотокопировальном аппарате сделал десять копий со свидетельством Лаббока и Джеймса. И вернулся к Джоан.Ей я показал снимок Алисы Кемп-Лор и объяснил, кто она.— Ничуть не похожа на брата! Выходит, контролер в Челтенхэме не ее видел.— Нет, не ее. Это был сам Кемп-Лор. Ты можешь нарисовать его портрет с этим шарфом на голове?Она нашла кусок картона и, сосредоточившись, набросала углем лицо, которое я видел теперь даже во сне. Пририсовала шарф, изобразив двумя штрихами выбившиеся на лоб завитки волос. Потом долго разглядывала свою работу и резче подчеркнула губы.— Губная помада, — объяснила она. — А как насчет одежды?" уголь замер около шеи.— Галифе и спортивная куртка одинаково выглядят на мужчинах и на женщинах.— Ах, черт! Все так просто! Шарф на голову, мазок губной помады — и всем известный Кемп-Лор мгновенно исчезает.Она пририсовала воротник и галстук, очертила отвороты и плечи куртки. Рисунок превратился в портрет хорошенькой девушки, одетой для верховой езды. У меня мурашки пошли по коже. Джоан смотрела на меня сочувственно:— Все равно, он здорово рисковал, переодевшись женщиной, — Не думаю, чтобы он маскировался хоть на минуту дольше, чем нужно, Только чтобы доехать неузнанным от Тимберли до Челтенхэма.Я взял десять больших конвертов и вложил в каждый по экземпляру документов. Один я адресовал старшему распорядителю скачек, а другие — влиятельным членам Национального комитета по конному спорту, директору телевизионной компании, Джону Баллертону и Корину Келлару. Пусть убедятся, что у их идола глиняные ноги. Еще экземпляр — Джеймсу. И последний для самого виновника торжества — Мориса Кемп-Лора.— А он не подаст на тебя в суд за клевету? — забеспокоилась Джоан.— Ни малейшей возможности!Девять запечатанных конвертов аккуратной стопочкой сложил на полку, а десятый, без марки, для Кемп-Лора, сунул сбоку.— Мы отправим все эти в пятницу. А тот я сам отдам ему в руки.В четверг, в восемь тридцать утра, Джоан провела тот телефонный разговор, от которого так много зависело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25