В маминой колыбельной, в шуме летнего тёплого дождя, в песне жаворонка в небесах…
Резкий удар под колени вернул Итерскела к действительности и швырнул на жёсткую землю.
Бусый, уже один раз переживший подобное, сумел-таки насторожиться. А когда насторожился, то схватил в охапку Ульгеша, витавшего где-то в облаках, и Соболь, разом очнувшись, тоже не раздумывая сразу прыгнул назад. Снёс с ног Итерскела – и в следующий миг, перекатившись по земле, уже стрелял куда-то из лука, а как и когда он успел тот лук снарядить, когда и смекнул, откуда грозила опасность – про то он один только и знал. Стрела Соболя ушла в заросли, и едва ли не одновременно с нею оттуда вылетели целых четыре, пущенные навстречу. Очень метко пущенные… Промешкай Бусый с Соболем хоть миг, всё путешествие кончилось бы, толком не начавшись.
Из зарослей раздался чей-то вскрик, потом – ещё один. Соболь пускал стрелу за стрелой, пока одна была в полёте, он уже вновь натягивал лук, чтобы пустить ей вслед другую. А потом следом за очередной стрелой и сам метнулся туда же.
Итерскел вскочил, сбрасывая мешок, выхватил неразлучный топор и бросился за Соболем. Мальчишки лишь ненамного опередили его.
Их помощь, впрочем, не требовалась… В зарослях обнаружились все пятеро чужаков, тех, что несколько дней назад уходили побитыми с Белого Яра. Двое, пронзённые стрелами, ещё подёргивались, но были уже мертвы, хотя пока не осознали этого. Третий хрипел в луже крови, пытался зачем-то вытащить из себя стрелу, надвое развалившую широким наконечником живот и вышедшую из спины.
Последние двое, молодой и постарше, были живы и даже не ранены.
Бывший венн медленно поднимался на ноги, досадливо отбрасывая прочь кибить лука с обрывками тетивы, перерубленной стрелой Соболя. На поясе у него висел меч, но Мавутич не пытаться его выхватить: Соболь держал на тетиве новую стрелу, и, хотя руки его были опущены и лук не натянут, опытный воин прекрасно понимал: старик успеет выстрелить. И уж не промахнётся.
Ещё один Мавутич, совсем молодой парень, тоже был невредим, но, не смея встать, ничком лежал на земле. Он прижимал к груди свирель, словно заслониться пытался.
– Пожалуйста! – начал парень сиплым, сдавленным голосом, в котором закипали слёзы. – Пожалуйста…
– Заткнись, дерьмец, не позорь Владыку! – Бывший венн тоже был изрядно бледен, но держался прямо, и голос его не дрожал. – Никогда никого не проси, даже Богов! А то будто ты при рождении не знал, что умрёшь!
– Я… – Парень дрожал и плакал. – Я не хочу… Я…
Бывший венн засмеялся.
– Этот старик ещё мертвее, чем ты или я. Месть Мавута не заставит себя долго ждать… Эй, мертвец! Я прошу у тебя поединка. Если ты таков, как я о тебе думаю, ты дашь мне его. Это единственное, о чём можно просить, не теряя чести. Тем более просить врага!
Соболь покачал седой головой.
– Может кто-нибудь спросить этого недостойного, с чего это он решил, будто заслуживает поединка? Честный поединок дают честным врагам. Не таким, что бьют из засады, схоронившись в кустах… А впрочем, ладно. Будет ему поединок. Прямо сейчас. Мавут… Посмотрим ещё, кто на самом деле живой мертвец, он или я. Всю жизнь бил я таких Мавутов, волей Богов жив до сих пор, буду и дальше бить, если Боги позволят…
И Соболь шагнул навстречу бывшему венну. Видно было, что он не остановится, так и будет идти вперёд, пока не сразит врага. Или сам от его руки не умрёт. Мавутич, прянув назад, выдернул меч из ножен.
Длинный меч, с которым враг явно умел обращаться, не остановил неспешное движение Соболя. Он продолжал спокойно идти. Зато бывшего венна – даже Бусый, стоявший поодаль, это почувствовал – сразу окатило холодом. Столь явственно окатило, что душа человека, только что похвалявшегося, будто не боится он смерти – всё-таки съёжилась озябшим комочком. Погибель шла к нему, приняв облик седого невзрачного старика, в руке у которого был всего лишь нож…
Мавутич всё же превозмог себя, шагнул вперёд и ударил. Сильно, неожиданно, быстро… Очень быстро…
…И рука его, продолжая сжимать черен меча, долго-долго летела в сторону вместе с этим мечом, рассыпая по земле густые алые бусины…
Как Соболь успел рубануть ножом, сумел разглядеть, наверное, только Бусый.
Мавутич шарахнулся, но устоял, хотя колени норовили подогнуться. И выпрямился, и взглянул в глаза Соболю, молча ожидая следующего, последнего удара.
А Соболь вынул из-за пояса тряпицу и бережно обтёр ею лезвие ножа. Добрый нож был, что ж не поберечь его, не уважить… Спрятал клинок и бросил тряпку Мавутичу.
– Перетяни руку, дурак… – И оглянулся на своих: – Костёр разведите!
Бусый и Ульгеш метнулись за хворостом. Соболь выбрал у вернувшегося первым Ульгеша толстый сук, подбросил, примеряя его к руке, и… внезапно крутанувшись, со всего маха приласкал, как дубиной, второго Мавутича. Того, со свирелью. Страшным ударом вышиб начисто все передние зубы, в кровавую кашу превратил губы и дёсны.
Парень целый миг не понимал, что произошло, потом завыл, покатился по земле прочь. Через седмицу, не раньше, сумеет принять в рот чуть-чуть молока, и то по соломинке. Месяца через два, если повезёт, скажет внятное слово. Ну а на свирели играть…
Соболь вынул из костра пылающую головню и прижал к обрубленной, всё ещё сочащейся кровью руке бывшего венна. Плоть зашипела, и кто не знает страшного запаха крови, угодившей в огонь, тому лучше его и не знать. Раненый облился холодным потом, зрачки нечеловечески расширились, но он не издал ни звука.
– Рука, пустившая из засады стрелу, будет отрублена, – негромко приговорил Соболь. – Губы, что извлекали из дудки богомерзкие звуки, будут разбиты. Поднявший руку на детей умрёт сам, ибо жить ему незачем. Это говорю я, Соболь, и пусть Мавут услышит меня. А теперь прочь отсюда, глупцы!

Вниз по Звонице

Вечером путники вышли на берег реки по имени Звоница. Пока мальчишки хлопотали над ужином, Соболь с Итерскелом свалили несколько сухостойных деревьев, обрубили сучья, подтащили к воде и сноровисто связали небольшой плот.
– На ночлег здесь останавливаться не будем, – распорядился Соболь. – Повечеряем, отдохнём немного, а как стемнеет, сразу и поплывём. Ниже по течению деревня Полозов, надо нам проплыть мимо так, чтобы никто не заметил. Ночь будет безлунная, да и небо всё тучами должно затянуть… Вы, ребята, в свирели эти разбойничьи потихоньку дудеть станете. Не всё им Мавутичам служить, пусть-ка добрым людям помогут от Мавутичей скрыться.
Ульгеш спросил его:
– Почему Звоница так называется?
– Потому что в самом деле звенит по камням и перекатам, будто девки с бубенцами хороводы водят. Сейчас, по белой воде, эти камни под воду ушли. В межень Межень – средний уровень воды между половодьем и засухой.

здесь не то что на плоту, на лёгких долблёнках не проплывёшь.
– А сейчас?
– Проплывём. Звоницу я неплохо знаю. Знаю, где надо стеречься.
Ульгеш кивнул, вытащил из котомки книгу и раскрыл посередине.
Итерскел, слушая, подосадовал о своих родных местах, оставшихся так далеко. Там он тоже каждую кочку знал и мог о ней рассказать. А здесь – и похвастаться нечем.
– А что нам прятаться? – спросил Бусый. – Мавут погоню пошлёт?
– Пошлёт, – кивнул Соболь. – И нам надо её непременно со следа сбить. Поэтому на люди без нужды не покажемся. Слишком уж приметны мы. Мальчишка черней смоли и парень, способный корову на плечах таскать…
Бусый помолчал, подумал, глядя на покачивающийся плотик, потом спросил:
– Как думаешь, дедушка Соболь… Мавут… добрался он до Белок?
– У Белок ему теперь нечего делать, и он про то знает. Око увидело… Как, думаешь, эти пятеро нас выследить сумели? Вот то-то.
– Так что получается, тут прячься, не прячься…
– Верно, но и помогать ему мы не будем, а станем к встрече готовиться. Мавут ведь как думает? Ему нас лишь бы найти, а там всяко справится. Пусть думает… А мы постараемся к тому времени такой силой обзавестись, чтобы всё его злодейское могущество одолела.
Бусый попытался вообразить себе эту чудесную силу, память в который раз подсунула ему страшную судьбу Сынов Леса, увиденную у Кузнеца, и опять же в который раз он не смог противостоять гибельному искушению – примерил всё это на родную деревню.
Ульгеш загибал пальцы, пытался что-то считать, потом разложил на песке шишки и камешки, начертил круг, старательно поместил в него квадрат, треугольник…
– Дедушка Соболь, – не выдержал Бусый. – Мавут, он… У него не только эти свирели, дрёму навевающие… – Бусый сглотнул. – Я сам видел, как он этими Звуками целую деревню… под корень…
– Тоже русалки в омуте показали?… Слыхал я про одну деревню погибшую… про Звуки страшные. Купец проезжий ещё зимой, по старой дружбе, рассказывал. Но деревня эта в восточном Нарлаке была. Неужто ты там побывал, пока в омуте плавал?
– Нет… Не был я там… Но я видел, как Мавут со Свистелками… на конях…
Соболь сел поудобнее, глаза блеснули.
– Не говори, что силён, встретишь более сильного… Есть, малыш, сила и против этих Звуков. Обязательно есть. И мы найдём её. Я даже знаю примерно, где искать… Эй, Ульгеш, иди вечерять, хлёбово стынет!
Юный мономатанец с видимым трудом оторвался от своего рисунка.
– Ты был прав! – торжественно заявил он Соболю. – Согласно канону Тразия Пэта, звёзды обещают мне путешествие по воде!

Рассказ беспутного молодца

Бусый лежал на краю маленького плота и смотрел в тёмную воду. Пытался даже не столько увидеть там что-то, сколько – услышать. Звоница ведь приходилась сестрёнкой Крупцу. Её воды хоть и не умывали подножие Белого Яра, но как знать? Вдруг да вправду отдадутся из глубины голоса невидимых бубенцов? Вдруг да прозвучат эхом далёкого Водопада?…
Странное дело, попав к Горному Кузнецу, Бусый так рвался домой, так мечтал вместо чуждой красоты Особенного места вновь увидеть знакомые ёлочки над Крупцом. А теперь… чего только не отдал бы, лишь бы высунуть голову из Водопада, лишь бы одним глазком заглянуть в домик – «воронье гнездо» на берегу озера. Наверное, тоска старику сидеть сиротой, не имея рядом живой души, кроме осла. Некого ему пожурить, не с кем премудростью поделиться. И на помощь никто не подоспеет, если вдруг что. Если руки задрожат и сердце запнётся. Если туда, например, уже нагрянул Мавут…
«Что за Соболь?… – всплыл в памяти Бусого голос отшельника. Должно быть, Бусый без конца его поминал, старик и захотел узнать, о ком речь. Бусый рассказал и почти не удивился, когда Кузнец не спеша кивнул. – Да, знал я его когда-то. Довольно беспутный был молодец… Вот куда, стало быть, его занесло…»
Звоница ровно и тихо скользила между подтопленными камышовыми берегами, невидимые бубенцы молчали, небо, как и обещал слишком тёплый вечер, затянули плотные облака. Бусый подумал о том, как это на самом деле страшно – прятаться от неба. От Неба, куда люди устремляют молитвы, к которому тянутся душой…
Он вздрогнул и спросил:
– Дедушка Соболь, а как ты Горным Призраком был?
Итерскел направлял плот длинным шестом, Соболь присматривал. Кончится плёс, и он сам возьмёт шест в руки, но пока отдыхал. Пасмурная ночь была слишком тёмной для весны, Бусый почти не видел лица старого воина, но ему показалось, будто Соболь призадумался, надо ли отвечать.
– Ладно… – проговорил тот наконец. – Будь по-твоему, слушай, коли охота. Ты, верно, замечал, как мы с тобой схожи?
Бусому за последнее время столько впервые увиденных лиц казались странно знакомыми, что он успел понять: всё это неспроста. Это стучалось в его память утерянное родство. Это подавала голос кровь, доставшаяся от предков.
Рядом зашевелился Ульгеш, облокотился на котомку с книгами Аканумы. Некому было вот так побеседовать с ним, его наставник ушёл далеко, не дозовёшься, не расспросишь.
– Ну-у… – протянул Бусый неуверенно. «Девка вырастает похожей на отца, а мужчина – на мать. И ещё – на деда по матери. Но ведь Соболь… На деда?!»
– И не перебивай, – строго приказал Соболь, хотя Бусый и не думал его перебивать. – Ишь, волю взял!… Взялся слушать, так слушай…
Бусый виновато молчал, даже дыхание затаил, не зная, чем провинился.
– Я родился в Саккареме, – помолчав, продолжал Соболь. – На самой границе с Халисуном. Это такая страна, у нас от века нелады из-за сумежных земель. Был я года на три постарше, чем ты сейчас, когда появился у нас в деревне странный человек. Пришлый, борода седая, глаза весёлые, руки как корни – не поймёшь, старый или молодой. Привёз с собой маленькую наковальню и всякую кузнечную снасть…
«Горный Кузнец!…» – чуть не завопил Бусый, но вовремя сдержался, захлопнул рот.
– Дед мой сам был кузнецом, я у него из кузницы не вылезал, помогал вовсю, – продолжал Соболь. – Ну, тот человек взялся с дедом вместе ковать, я-то что, дурак был, только видел, как ладно они работали… Потом тот дальше поехал, а когда улеглась пыль на дороге, дед мне и сказал, что, мол, подобного кузнеца в жизни своей ни разу ещё не встречал. Только слышал о таких. Которые умеют творить своим молотом настоящее волшебство, и даже молоты у них не так просто звенят, а с какими-то Силами разговаривают… Что заелозил, плот развалится!…
Бусый молча порадовался, что Соболь в потёмках его лица тоже подробно видеть не мог.
– Я тогда себе зарок дал: непременно разыскать Горного Кузнеца и в учение к нему попроситься. Тоже захотел молотом чудеса творить, чтобы в какой-нибудь деревне вроде нашей моему умению потом так же дивились…
Соболь снова умолк и молчал так долго, что Бусый отважился тихо спросить:
– И как… разыскал?
– Разыскал. Благо за таким мастером и годы спустя можно идти из города в город, где он побывал, там след его не изгладится. Да и не один я шёл, с товарищем, что тоже у него учения доискаться решил…
«А Кузнец тебя не взял, – домыслил Бусый. – Показал дорогу от себя прочь, да ещё беспутным назвал…»
Его жгла обида за Соболя, которому после всех тягот и трудов досталось такая награда. И за Горного Кузнеца, который, по мнению Бусого, мог обрести лучшего из учеников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29