Вот, значит, что я чувствовал, мельком подумал Донован и бросил машину через уже застекленевший кратер от термобомбы. В центре его что-то еще багрово булькало и разбрызгивалось, но краулер благополучно перепрыгнул через огненную трясину, подскочил на скользком крае кратера и рванулся дальше. Под гусеницами что-то с треском взорвалось, машину подбросило, развернуло, но Донован не стал возвращаться на прежний курс, протаранил стену дома, и, разметав во все стороны обломки, выскочил на соседнюю улицу. Священным прокляты судом, стучала в голове кровь. Священным прокляты судом… Священным прокляты судом…

Священным прокляты судом.
Горят Гоморра и Содом,
Горят два города – исчадия порока,
Но лучше быть к огню спиной –
Иначе глыбой соляной
Рискуешь стать по предсказанию пророка.

На одном из перекрестков ему обыкновенным пулевым оружием разнесли объектив переднего экрана, и теперь он управлял краулером почти вслепую. Айя прыгала на сидении рядом и радостно визжала:
– Направо давай! Направо!!! Ура! Стенку в кусочки! А теперь налево! Да налево же, Дылда, ты что, не слышишь?!.

И – чтобы так не умереть –
Уже привыкли не смотреть,
Уже не видят, что там сзади происходит,
И ничего не говорят,
Когда два города горят,
А сами в путь заблаговременно уходят.
Уходят в путь, а за спиной
Уже стоит огонь стеной,
Огонь проходит стороной – пока что целы.
Уходят в путь, а путь далек –
Далек, да легок кошелек,
А им все кажется – они уже у цели.

Они вырвались за Город, промчались по биостек-лопластовому шоссе метров двести, и тут в них все-таки попали. Сзади грохнул взрыв, пахнуло раскаленным железом, и краулер, браслетами расстилая по шоссе гусеницы, сошел с дороги и увяз в песке. Донован успел выставить в сторону Айи руку и, когда их тряхнуло, почувствовал, как ее нос ткнулся ему в локоть. Сзади на него что-то навалилось, больно сдавило ногу, но он рывком выбил дверцу и, схватив Айю в охапку, выпал с ней из машины.
Развороченный кузов краулера чадил. Пригибаясь, стараясь находиться все время за полосой дыма, Донован, прихрамывая, побежал прочь.
– Пусти меня! Да опусти же ты меня на землю! – канючила Айя, но он ее не слышал.
Когда Донован отбежал метров на сто, краулер ярко пыхнул и взорвался. Только тогда он наконец остановился, чтобы перевести дух, и поставил Айю на землю.
– Как хорошо все было! – сказала Айя. – Мы теперь так каждый день будем играть, да?
Донован поднял голову и посмотрел назад, на затянутый серой пеленой песчаного вихря Город.

А ты – как женщина одна,
Как эта Лотова жена –
Пускай вокруг былые грешники клянутся,
Пускай Гоморра и Содом,
Но это твой родимый дом,
И он горит,
И ты желаешь оглянуться Стихи Виктории Гетьман.

.

– Нет, – он прокашлялся. – Мы пойдем в Деревню. И ты оттуда не отлучишься ни на шаг!
– В Деревню… – Айя обиделась. – Не хочу в Деревню. Сам, наверное, будешь сюда каждый день приходить.
– Я – это совсем другое дело.
– Ты всегда так… Ну хоть посмотри, ветер-то какой! А нам идти… Может, на ночь лучше остаться в Городе, а завтра, когда ветер стихнет, и пойдем?
Только тут Донован заметил, что ветер стал еще сильнее и свирепей. Целый ураган-суховей. Он перевел взгляд на Айю и увидел, что у нее рассечен лоб и из ранки сочится кровь. Дрожащими пальцами он стер ее.
– Нет, – твердо сказал он. – Пойдем в Деревню.

Ночь была ветреная, как и весь минувший день. Ветер с моря крутил по Деревне песок и огромными горстями разъяренно швырял его на стены кампаллы. Айя давно уснула, а Донован без сна, закинув руки за голову, неподвижно лежал в своем гамаке.
Ушли, подумал он с тоской. Ушли и бросили. Пришли, посмотрели, что тут творится, и ушли. Будто так и надо. Будто иначе нельзя.
Он представил, как за пределами атмосферы, в безвоздушном, пустом, без единого звука, без этого воющего ветра и колючего песка в лицо пространстве в полном соответствии с Положением КВВЦ тает патрульный корабль. Его корабль. Он зажмурился. Один. На тысячи парсеков…
Айя заворочалась в своем гамаке и сквозь сон зачмокала губами.
– М-м… м-м… Дылда… М-м…
Донован встрепенулся.
– Что? – осторожно спросил он, но в ответ услышал только успокаивающее детское посапывание.
Он снова лег. Нельзя сейчас отчаиваться. Нельзя. Знал, на что идешь. Впрочем, знал ли? Делать тут что-то нужно, чтобы прекратить эту бессмысленную бойню, а не сидеть сложа руки и ждать, пока через два месяца прибудет экспедиция КВВЦ. Тогда уже будет поздно. Он потер пальцами виски. Голова болит… Есть, вообще-то, одна мысль: клин клином вышибают, игру – игрой. Только вот какой? Какая игра для детей увлекательней, ну пусть хоть чуть-чуть притягательней, чем игра в войну? Он перебрал в голове все детские игры, которые ему приходилось разучивать с детьми в детском саду, но так ничего подходящего и не нашел. Был бы цел Купол, можно было бы собрать народец и показывать им целыми днями Землю, чтобы хоть на время отвлечь от Войнухи… А так – ну что он один может сделать? Ни краулера, ни защитного шлема… Хотя, может быть, это все и к лучшему, что нет у него ни краулера, ни защитного шлема. К ним надо идти с открытой душой.
Донован закрыл глаза. А сейчас нужно спать, подумал он. Выспись-ка получше. Сегодня тебе все равно ни до чего толкового не додуматься.
Сперва перед глазами была темнота, почти такая же, как в кампалле, такая же черная и глухая, но в то же время какая-то застоявшаяся, не ограниченная тростниковыми стенами, беспредельная, как Вселенная. В ней не было ни разноцветных наплывающих друг на друга кругов, ни мерцающих точек – мозг Донована настолько устал, что не проецировал на нее уже ничего. Но затем темноту все-таки заволокло серым туманом, и из него выступило лицо Кирша.
Кирш уже давно ждал его. Очень давно…
«Зачем ты меня ждешь? – спросил Донован. – Зачем ты вообще пришел?»
Кирш молчал. Глаза его смотрели пусто, с безграничной усталостью. Как тогда.
«Ни к чему было тебе приходить. Я не звал тебя».
Кирш вздохнул.
«Поговорим?»
«О чем? О чем мне с тобой говорить? О Войну-хе? Наговорились…»
«О Войнухе».
«Не хочу. С тобой не хочу».
Кирш снова вздохнул.
«Спасибо тебе, – сказал он. – За арлет. Сам бы я не смог».
Донован застонал.
«А я смог?! А я, тебя спрашиваю, смог?!. Уходи!»
Он замотал головой, открыл глаза, и Кирш пропал.
Донован вытер со лба холодный пот. Вспомнилось: «… и совесть меня не будет мучить». Он скрипнул зубами. Да, не будет!
Чтобы хоть как-то успокоиться, он начал про себя считать, сбился, еще раз начал считать и снова сбился. Нет, сказал он сам себе, это не поможет. Давай что-нибудь другое. Можно, конечно, стихи. Только чтобы они были отрывистые, резкие…
Донован заворочался в гамаке и тут, сквозь завывание ветра и шелест песка за стенами кампаллы, услышал тоненький мышиный писк. Он приподнялся на локтях и прислушался. Пищало в кампалле. Тогда он протянул руку над собой, погладил светляка, и тот загорелся оранжевым светом. Писк доносился из-под одежды, брошенной на один из пуфиков, словно какой-то зверек залез под нее, запутался и теперь не может выбраться.
Донован вылез из гамака и приподнял одежду. Никого. Тогда он осторожно тряхнул ее, и тотчас кто-то тяжелый прошелестел по складкам куртки, прыгнул на пуфик, мигнул зеленым светящимся глазом и скатился на пол. На полу лежал карманный передатчик, пищал и подмигивал сигнальной лампочкой.
Кто это? Кто это может быть? – ошеломленно подумал Донован.
Он нагнулся, взял в руки передатчик и машинально утопил клавишу приема. Передатчик еще раз мигнул, и тотчас пространство кампаллы заполнила рубка корабля.
Прямо напротив Донована сидел Нордвик, взъерошенный, злой, с черным от бессонницы лицом.
– Наконец-то, – он привычным жестом потрогал свое изуродованное ухо. – Здравствуй, Донован. Уменьши изображение – батареи передатчика еще понадобятся.
Донован послушно покрутил ручку регулятора. Ярко освещенная рубка пропала, снова появились стены кампаллы, и только посередине в своем кресле остался сидеть Нордвик, фосфоресцирующий, как привидение, – освещение в рубке было гораздо сильнее, чем в кампалле.
– Здравствуй, – протянул Донован. В голове назойливо вертелось: почему они не улетели? Почему? Что им еще надо?
– Почему вы не улетели? – не выдержал он. – А, забыли попрощаться! Врожденная вежливость и доброта… Попутного ветра в корму!
Нордвик недоуменно застыл, затем лицо его страшно передернулось, и он изо всей силы ударил кулаком по невидимому пульту.
– Мальчишка! – заорал он. – Ты что себе думаешь?! Один ты у нас такой – благородный и самоотверженный?! А остальные все – трусы и подонки?!
Донован потерял дар речи. Сперва он был просто оглушен акустическим ударом, но постепенно до него начал доходить смысл сказанного.
– Ты еще в куклы играл, – бросал ему в лицо Нордвик, – когда я в Сандалузе потерял всех – друзей, жену, детей!…
Он осекся, лицо у него вдруг стало старым и дряблым, и было видно, что память о той давней катастрофе так и не зарубцевалась у него в душе. Нордвик осторожно, словно в первый раз, потрогал свой шрам.
– Извини, – тихо проговорил он.
Донован почувствовал, как в груди у него начинает больно таять смерзшийся комок, глаза застилает пелена, все вокруг расплывается. На руки упало что-то теплое и маленькое, потом еще и еще и покатилось с рук на землю.
– Донован, – сказал Нордвик, – мы идем на посадку. К сожалению, у тебя там внизу песчаная буря, и мы ничего не можем различить. Будь добр, дай нам пеленг.
Донован кивнул и вытер пальцами глаза.
– И еще… – Нордвик замялся. – Мы здесь долго совещались, но так и не нашли решения, как можно прекратить Войнуху… У тебя большой опыт в работе с детьми. Может быть, у тебя есть какие-то предложения?
– Да, – хрипло сказал Донован. – Им нужно дать другую игру.
– Какую? – мгновенно схватился за эту мысль Нордвик.
Донован молчал.
– Какую? – повторил Нордвик.
Донован опустил голову. Действительно – какую? Какая игра будет для человечков интересней игры в войну? КАКАЯ?…

1972 г.




1 2 3 4 5 6 7 8 9