- Всего лишь копии? - небрежно спросил он клиента.
- Да. Копии. Вот с этой, пожалуйста.
Александровский передал карточку помощнику (он называл помощника «ассистентом») и сказал, что заказ можно получить - полистал календарь, - можно получить двадцать восьмого. Но едва клиент ушел, Александровский по какому-то тревожному наитию взял у помощника карточку. Молодой человек, изображенный на ней, показался ему знакомым, однако фотограф не мог припомнить, кто это и где он его видел.
Вечером, сидя за чаем и почитывая газету, Александровский все вспомнил. С минуту он незряче глядел на газету, машинально позвякивая ложечкой в стакане.
Не сказав жене ни слова, он сошел, как был в халате, в фотографию, зажег лампу и опять достал карточку, оставленную давешним посетителем. И тут его ознобило. Господи! Да как он запамятовал?
Утром взволнованный «портретист» был в градоначальстве. Его принял востроносенький чиновник отделения по охране общественного порядка и спокойствия в Санкт-Петербурге.
- Да-с, - подтвердил востроносенький, разглядывая фотографию, - он самый и есть, казненный Пресняков. Очень хорошо-с! Когда, говорите, изволят пожаловать? Двадцать восьмого? Очень хорошо-с! - И, провожая Александровского, осклабился: - Вот-с приятно, когда охрана опирается на поддержку благонамеренных граждан.
За день до срока в заведении Александровского, в темной комнате, где кисло попахивало химикалиями и вкрадчиво журчала вода, расположились четверо.
Клиент явился в назначенный день.
- Здравствуйте, здравствуйте, - зачастил Александровский, как-то нелепо полуприседая и пятясь. - Милости просим! ,
Четверо полицейских выскочили из соседней комнаты. Заказчик метнулся было к выходу, на него навалились, заломили руки.
- Я буду жаловаться, черт возьми! - проговорил он, бледнея и морщась.
- Воля ваша, - сухо ответил офицер и приступил к обыску.
На круглый столик с бархатными бомбошками, который всегда подставляли дамам, чтобы они приняли перед аппаратом лебединые позы, на столик этот легли револьвер, стальной кастет, часы с цепочкой, деньги. Офицер повертел в руках вид на жительство.
- Отставной поручик артиллерии Константин Николаевич Поливанов? Орловский переулок, дом Фредерикса?
- Да, да, да, - раздраженно отвечал поручик. И напустился на городовых: - Руки прочь, канальи! Я вас научу приличному обращению!
Орловский переулок находился в ведении Рождественской части. Для производства обыска в квартире арестованного нужен был тамошний пристав.
Поехали на Пески, в часть. Оттуда с приставом и еще несколькими городовыми отправились пешком.
Прохожие останавливались, с испугом и любопытством глядели на бородатого человека, которого вели городовые. Нищий в драной шинельке просипел нелепицу: «Подайте на штоф пострижения, на косушку сооружения!» Всклокоченный сиделец тявкнул из шорной лавки: «Так его, шельму!!» В подворотне заплакала шарманка:
Он манил меня шутя,
Я не испугалась,
Вдруг немножечко спустя
Нитка оборвалась…
И «нитка оборвалась»: поручик рванулся, ударился бегом, шибко работая локтями.
- Держи-и-и-и…
Хлопнул револьверный выстрел.
Поручик сбросил пальто, резким движением скинул галоши, ему стало легко, как бы даже весело, он помчался еще быстрее.
- Держи-и-и…
Какой-то болван в поддевке разбросал руки, загораживая дорогу, но беглец сшиб его с ног, и тот хрястнулся затылком об степу.
Железная оградка, черные деревья и кусты… А, Овсянниковский сквер! Ну помогай бог… И-ух! Поручик перемахнул оградку.
Городовые настигали. Он наддал ходу, ветер хлестнул его, как нагайкой… Ледяная стежка, из тех, что раскатывают мальчишки на скверах, была припорошена снежком, он ее не заметил, поскользнулся и грохнулся во весь рост.
Спустя полчаса вторично арестованный поручик Поливанов сидел на стуле посреди своей комнаты. Городовые придавили ему плечи; брезгливо подергивая губой, он ощущал затылком их тяжелое дыхание. Пристав, все еще не совсем придя в себя после погони, писал протокол. Офицер, схвативший Поливанова в фотографии на Невском, расторопно командовал обыском, поглядывая на арестованного с немой укоризною.
Сперва обыск не дал ничего примечательного: старые газеты, карта железных дорог, «Спутник для дачников» с планом Петербурга… Но потом была найдена пачка прокламаций; офицер, слюнявя палец, пересчитал их, сообщил приставу:
- Числом двадцать шесть, от Исполнительного комитета.
А когда из-под кровати выволокли чемодан в черном парусиновом чехле, Поливанов сказал:
- Эй, осторожно!
В чемодане оказались жестянки, обыкновенно употребляемые для колотого сахара, но в банках хранился не сахар, а темная масса, залитая поверху слоем парафина.
Когда поручика уводили, он непринужденно раскланялся с квартирной хозяйкой, дескать, до скорого, Марья Ивановна, тут какое-то недоразумение.
Г-жа Горбаконь нервно оправила полушалок. Уже на лестнице Поливанов услышал, как она запирает двери на все запоры, словно он мог вернуться и натворить бог знает что.
Полицейская карета доставила арестованного в Дом предварительного заключения.
Смотритель записал в журнале: «Лицо, именующее себя отставным поручиком Поливановым, зачислено за жандармским управлением».
* * *
Никольский, высокий, в пенсне, сутулый, с округлым брюшком, больше походил на приват-доцента, чем на подполковника отдельного корпуса жандармов. Ровным петербургско-чиновничьим движением он подал прокурору Добржинскому протоколы ареста и обыска.
Добржинский, живой, как колобок, быстренько прочел документы, быстренько спросил:
- Вещественные доказательства?
Никольский все тем же ровным движением достал из ящика газеты, карту железных дорог, «Спутник для дачников», прокламации Исполнительного комитета.
- Извольте, Антон Францыч.
Добржинского коробило, когда подполковник произносил его отчество, сильно ударяя на «цыч», словно бы циркая плевок сквозь зубы. Он знал: Никольский из тех жандармов, что возражают против участия представителей прокуратуры в следствиях по делам политическим.
Прокурор небрежно листал дачный путеводитель.
- Еще что?
- Не спешите, - тонко улыбнулся Никольский. - Взгляните, пожалуйста, вот, вот, вот… Впрочем, не перечесть.
Реденькие брови Добржинского поднялись. Никольский пояснил:
- Крестиками означены проходные дворы, Антон Францыч.
- Уху, - носом выдохнул Добржинский; ему было неприятно, что этот «приват-доцент» уже успел кое-что подметить. - Уху… Генерал Федоров?
- Пожалуйста.
Эксперт артиллерийской академии генерал Федоров рапортом удостоверял: химический анализ содержимого жестяных банок показывает - динамит фабричного производства; судя по высокому качеству, иностранной выделки, очевидно, фирмы «Альфред Нобель и К°». Далее следовал акт об уничтожении взрывчатого вещества на плацу артиллерийской академии.
- Когда я начинал дело Гольденберга, было и того меньше. - Добржинский не упускал случая щегольнуть знаменитым делом, с которого и открылась, собственно, его карьера.
- Да, - согласился Никольский, прищуриваясь, - дело Гольденберга… Вы его ловко поддели, Антон Францыч, и очень ловко довели до самоубийства.
Добржинский оправил жесткие крахмальные манжеты.
- Я исполнил свой долг честно и, не скрою, с некоторым умением.
- Ну да, ну да… - Пенсне подполковника холодно поблескивало. - Впрочем… Да-с. Так вот, об этом Поливанове. Я в совершенной уверенности: вид на жительство подложный.
- Несомненно.
Никольский поднялся.
- У нас с вами всегда полное понимание.
Они поехали на Шпалерную, в тюрьму.
В просторной комнате, где обычно производились допросы, в комнате с зарешеченным окном были стулья, диван, письменный стол и портрет императора Александра, еще молодого, - портрет тех лет, когда государь возвестил правду и милость в судах.
Жандармы привели арестованного.
Полковник и прокурор стоя представились ему.
При имени Добржинского арестованный окинул прокурора внимательным взглядом, и обоим чиновникам показалось, что в серых, с влажным блеском глазах преступника мелькнуло что-то похожее на презрение.
Никольский разложил письменные принадлежности, взял стакан, стоявший рядом с графином, и посмотрел на свет - чист ли? Добржинский провел ногтем по бандероли папирос «Королевский фимиам», закурил.
- Наша обязанность, Константин Николаевич… - начал прокурор и улыбнулся: - Простите, не ошибаюсь? Константин Николаевич? Итак, наша обязанность, которую, увы, я при всем желании назвать приятной не могу, состоит в том, чтобы разобраться решительно во всех обстоятельствах, заставляющих нас подозревать вас, господин Похитонов…
- Поливанов, - поправил арестованный.
- Извините, ради бога, Константин Иванович…
- Николаевич, - поправил арестованный.
- О господи! - как бы законфузился прокурор. - Прямо беда! - Он легонько постучал указательным пальцем по лбу. - Итак, Константин Николаевич, обязанность наша добросовестно разобраться во всех обстоятельствах, а посему… Если мой коллега не возражает?.. Благодарю вас, Андрей Игнатьевич. Посему не соблаговолите ли вы, господин Поливанов, рассказать нам прошлую вашу жизнь.
- Охотно, господа. Все, что помню. И надеюсь, все разъяснится, к общему нашему удовольствию. Поверьте, мне крайне неловко и даже - как бы это выразиться? - даже обидно подвергнуться столь неприятной процедуре и очутиться там, где не пристало пребывать русскому дворянину и офицеру.
- Чувства ваши понятны, Константин Николаевич, - сказал подполковник Никольский, - и я как офицер… Вы понимаете? Но что прикажете делать? Покушение на бегство из-под стражи, динамит, прокламации… Согласитесь. многое противу вас.
- Я и это объясню, господа. Однако разрешите по порядку.
- Пожалуйста.
- Ну что ж… Родился я, милостивые государи, в родительском имении, в селе Дубровицы, Московской губернии. Из Четвертой московской гимназии вышел в семьдесят шестом году. До поступления в военную службу проживал частью дома, в имении, а частью в Москве на средства, получаемые от уроков… Потом…
- Извините, - перебил Никольский, - маленькая частность, Константин Николаевич: где именно проживали в Москве и у кого именно давали уроки?
Поливанов, наморщив лоб, опустил глаза.
- Тут, господа, романтическая история… Позвольте не отвечать… Есть некоторые вещи… Мне крайне не желательно вдаваться… - Он помолчал, вздохнул и продолжал: - Ну-с, в конце семьдесят шестого решил вступить в военную службу и прибыл в Санкт-Петербург.
- Где остановились в столице?
Поливанов посмотрел на Добржинского рассеянно п словно в удивлении: кому, дескать, нужны такие подробности?
- Не помню… В службу поступал без экзамена.
- Пользовались льготой? - Никольский то ли ловил Поливанова, то ли подчеркивал собственную осведомленность в военных делах.
- Точно так, по второму разряду, - ободрившись, отвечал Поливанов с видом человека, которому лучше уж объясняться с офицером, чем с каким-то штафиркой. - По второму разряду, да. И зачислен был вольноопределяющимся в тридцать вторую артиллерийскую бригаду.
- В какую батарею, не укажете ли?
- В первую. В первую батарею тридцать второй артиллерийской бригады. Тогда квартировали в столице. - Поливанов мечтательно улыбнулся. - Хорошо началась моя служба, господа. Очень хорошо. Уже осенью был произведен в прапорщики и получил назначение в Кронштадт.
- Не угодно ль объявить, куда именно?
- А как же, а как же, господа. Помню отлично: в пятнадцатую роту крепостной артиллерии. Славная была поначалу жизнь. Осенью семьдесят восьмого получаю уже подпоручика. Но, увы, господа, тут вскорости начались неприятности по службе, я оказался в оппозиции командиру. Ну сами понимаете, какая уж тут карьера? Стал подумывать об отставке, ибо… Словом, об этом вспоминать нечего. Подал в отставку. Вышел с чином поручика, каковым, стало быть, отставным поручиком артиллерии, и имею честь до сего дня…
Добржинский предложил ему папиросу. Поливанов поблагодарил и отказался.
- А фамилию командира не помните ли, господин Поливанов? И назовите, пожалуйста, кого-либо из ваших кронштадтских знакомых.
- Фамилию командира? - усмехнулся арестованный. - Я, разумеется, помню, господин прокурор, однако назвать ее не желаю. А равно и моих знакомых.
- Видите ли, Константин Николаевич, запирательство только вредит вам. Согласитесь, это укрепляет нас в подозрениях, тогда как вам да и нам с Андреем Игнатьевичем желательно бы скорее рассеять их. Не вижу оснований, почему бы скрывать командира, знакомых… А?
- Нет, господа, позвольте не называть.
- Как вам угодно, - нахмурился Добржинский. - Придется в протокол… Так, так… Ну, а после отставки где же изволили проживать?
- Подыскивая приличное занятие, жил в столицах. Да ведь, господа, стоит взглянуть на указ об отставке, там ведь все: где да когда жил. А так, на память, черт его знает.
Подполковник Никольский положил перо. Тронул губы платком. Спросил:
- Чемоданчик-то с динамитом откуда у вас?
- Вот ждал я этого вопроса. - Поливанов будто обрадовался. - Ждал, ей-богу. Ну что тут скажешь? Попутал бес. Повстречал как-то одного знакомого… Да-с. Был. извините, того-с, накуликался, извините. Он мне и говорит: «Возьми-ка, брат, чемодан да и спрячь». Я: «Изволь, брат». И невдомек, что там эдакое-то. Ну, а имя знакомого, не обессудьте, тоже назвать не могу-с. Долг чести. - Он растерянно улыбнулся. - Чтобы это я в другой раз - боже спаси! Ни за что ни про что и угодишь-таки в историю.
- Та-а-ак, - протянул прокурор. - А когда этот ваш знакомый дал вам чемодан с динамитом? Когда?
- Не помню. Кажется, осенью.
- Должен заметить, господин Поливанов… - Добржинский подхватился с места, пробежался мелкими шажками. - Должен заметить, ответы ваши до крайности неубедительны. Боюсь, придется не одну неделю провести взаперти.
Поливанов выпрямился:
- Сударь, не угрожайте мне. Я дворянин, офицер. Я дал объяснения, какие счел долгом. Скажите наконец, в чем меня подозревают?
Никольский встал. Его округлое брюшко приятно выпятилось под голубым мундиром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44