Адмирал прошел все океаны Земли и 20 морей. Вряд ли кто в России побывал в стольких городах и селениях, как Колчак. Он обогнул Земной шар не раз и не два. Вот города, в которых он бывал, служил, воевал, действовал. Вот только самый общий перечень:
11. Александровск-на-Мурмане
12. Аннополис
13. Архангельск
14. Атами
15. Барановичи
16. Батум
17. Берген
18. Вашингтон
19. Владивосток
10. Галифакс
11. Гельсингфорс
12. Екатеринбург
13. Иокогама
14. Иркутск
15. Каир
16. Порт-Саид
17. Киото
18. Ларвик
19. Либава
20. Лондон
21. Могилев
22. Монреаль
23. Москва
24. Нагасаки
25. Нью-Йорк
26. Одесса
27. Омск
28. Пермь
29. Пирей
30. Псков
31. Ревель
32. Санкт-Петербург
33. Сан-Франциско
34. Севастополь
35. Тикси
36. Токио
37. Устьянск
38. Харбин
39. Христиания
40. Якутск.
Александр Васильевич Колчак знал Россию как никто из тех, кто прибыл в нее из Швейцарии в запломбированном вагоне. Он имел и моральное, и юридическое право быть Верховным правителем России, хотя и не любил этот титул.
Совет министров положил Верховному правителю жалованье - 4 тысячи рублей в месяц. Рубли эти назывались в народе «сибирками».
Любопытно, что денежные знаки для Омского правительства оформлял в 1919 году скульптор Шадр - тот самый Иван Дмитриевич Шадр (Иванов), который много позже станет автором советских купюр с популярнейшими изображениями шадровских красноармейца, сеятеля и рабочего.
Работая над «сибирками», Шадр поместил на крылья геральдического орла гербы городов, которые Колчак считал своей опорой: Оренбург, Уфа, Пермь, Челябинск, Екатеринбург, Омск.
Омск в те времена был не просто политической, но и природной столицей Сибири. Расположенный на берегу полноводного и судоходного Иртыша в завязи важнейших железных дорог, этот город славился не только купеческой мошной, но и своим университетом, своим театром… Если в 1917 году он насчитывал 113 680 жителей, то к концу восемнадцатого года население заметно прибавилось за счет беженцев, чехов и прихлынувших к столице русских войск и перевалило едва ли не за миллион. Так у России появилась четвертая столица - после Петрограда, Москвы, Киева - Омск!
Омск. Декабрь 1918 года
Колчак носил простую солдатскую шинель и на очередном войсковом смотру сильно промерз на сибирском морозце. Вскоре слег в сильном жару. Врачи констатировали запущенное двустороннее воспаление легких. Однако, несмотря на сильное недомогание, Верховный правитель продолжал вести дела. Передоверить их было некому. Делегации и депутации следовали одна за другой. Более всех взвинтили нервы высокие представители союзной Франции: комиссар Реньо и генерал Жанен.
Визитная карточка . Генерал Жанен, сын военного врача. Окончив военное училище во Франции, продолжил свое образование в России - в академии Генерального штаба. Командовал полком в начале войны, в мае 1916 года был откомандирован в Ставку Верховного Главнокомандующего, где и состоял при штабе Николая II в качестве посредника между русской и французской армиями. Прекрасно говорил по-русски и считался в Париже большим знатоком России.
Он не был для Колчака незнакомцем. Они виделись в Могилеве, когда Государь принимал у себя нового командующего Черноморским флотом.
Генерал Жанен привез новость, от которой из жара Колчака бросило в холод.
- Верховный совет государств Антанты назначил меня главнокомандующим русскими и союзными войсками в Сибири, - сообщил Жанен не без некоторого довольства.
Принять это было совершенно невозможно.
- Видите ли, господин генерал, в России не было прецедента, чтобы русской армией командовал иностранец. Тем более в обстановке русской усобицы. Ни в войсках, ни в обществе не поймут вашего назначения. Более того, это вызовет волну злословия с противной стороны.
- Но это не мое желание, - возражал Жанен. - Так решил Верховный совет.
- Тем не менее, командование русской армией должно оставаться русским. Передайте это в Верховный совет.
Колчак был тверд в своем убеждении, и французы пошли на компромисс: командование русской армией оставалось за адмиралом, чехов и союзные войска в Сибири возглавлял генерал Жанен.
Однако отлежаться как следует и подлечиться не удалось. В ночь на 22 декабря большевики подняли в Омске восстание: отряды боевиков захватили тюрьму, выпустили человек двести заключенных, разоружили солдат, перекрыли связь с фронтом. В захваченном пригородном поселке Куломзино обосновался штаб мятежников. Восстание было направлено не столько против адмирала Колчака, пробывшего на посту Верховного правителя чуть больше месяца, сколько против омского правительства как такового.
Адъютант разбудил адмирала в пятом часу утра и доложил о беспорядках в городе. Стрельба шла по окраинам Омска, центр и вокзал оставались в руках законной власти. Позвонил генерал Лебедев и сообщил, что в район Куломзино, где сосредоточились главные силы красных, направлены казачьи сотни, походная артиллерия и чешский батальон. На всякий случай Колчак выслал на Надеждинскую 18, где жила Тимирева, одного из своих адъютантов. Казачью сотню, охранявшую резиденцию Верховного правителя в усиление обычного караула, Колчак отпустил в казарму.
К вечеру восстание было подавлено. Эсеры, сбежавшие из тюрьмы, сами вернулись в свои камеры. Арестованные зачинщики были преданы военно-полевому суду. Всего в боях на окраинах Омска и под Куломзино погибло по одним данным свыше 1000 человек, по другим - около 2000. Потери правительственных войск не превышали 25 солдат и офицеров. Самых активных мятежников военно-полевой суд по законам военного времени приговорил к расстрелу.
Рукою историка . «Поздно вечером того же дня, - отмечает питерский исследователь Константин Богданов, - Колчак получил от Вологодского записку, в которой сообщалось о предании военно-полевого суду членов Учредительного собрания, не имевших никакого отношения к восстанию, если не считать их временной отлучки из открытой мятежниками тюрьмы. Адмирал тут же дал по телефону распоряжение начальнику гарнизона генералу Бржезовскому, чтобы этих людей под суд не отдавать. И в конец изнуренный болезнью и многочасовым нервным напряжением, он уже не приказывал, а по-человечески просил адъютанта не беспокоить его до утра.
А утром выяснилось, что часть «учредиловцев» все же ночью была расстреляна… Всех ликвидировал сопровождавший их конвой. Расстрелами непосредственно руководили четыре офицера: капитан Рубцов, поручики Барташевский и Ядрышкин, подпоручик Чернов.
Образованная Колчаком Чрезвычайная следственная комиссия не установила главных виновников, отдававших приказание этим офицерам о расстреле заключенных. Рубцов на допросе говорил, что действовал с санкции генерала Бржезовского и полковника Сабельникова, те, отрицая свою личную инициативу, ссылались на приказ командующего войсками омского военного округа генерала Матковского, которым предписывалось всех задержанных направлять к председателю военно-полевого суда Иванову. Высокий вершитель правосудия поразил членов следственной комиссии своей простодушной безответственностью: «был в ту ночь усталым и, как ранее контуженный в голову, многое не удержал в памяти». Дело закончилось заключением в тюрьму Барташевского».
Позже на допросах в Иркутске адмиралу Колчаку пытались поставить в вину декабрьские расстрелы в Омске. Однако следователи Политцентра так и не смогли установить его личной причастности к самочинным расправам над «учредиловцами». Что же касается приговоров военно-полевого суда, то к ним можно отнести все те же нарекания, что и в адрес большевистских военно-революционных «троек», ставивших к стенке всех заподозренных в сочувствии к «белякам». Довольно будет вспомнить, как расправлялись красные войска с участниками кронштадтского мятежа. Мятеж есть мятеж, и участь мятежников всегда одинакова, в каком бы стане они ни терпели поражение…

«Я ПРИНЯЛ ВЛАСТЬ…»
«Печальный мир!
Даже когда расцветают вишни…
Даже тогда…»
Исса, японский поэт.

Рукою Колчака . «Я принял власть и не намерен удерживать ее ни на один день дольше, чем это требуется благом страны. В день окончательного разгрома большевиков моей первой заботой будет назначение выборов в Учредительное собрание… В этом была мной принесена присяга перед Высшим Российским Судом - хранителем законности нашего государства.
Поставив себе задачей водворить в стране порядок и правосудие и обеспечить личную безопасность усталому от насилий населению России, Правительство признает, что все сословия и классы равны перед законом…»
И тут же - человеческая исповедь в письме:
«Милая, бесконечно обожаемая моя Анна Васильевна! Вы знаете и понимаете, как это все тяжело, какие нервы надо иметь, чтобы переживать это время…»
Старое фото . На ступеньках омского госпиталя под массивным порталом встали перед фотографом офицеры, врачи, медсестры. В центре в походной армейской форме - при шашке - адмирал Колчак, по правую руку неизменный Михаил Смирнов в черной морской шинели и с золотыми контр-адмиральскими погонами. А из третьего ряда выглядывает знакомое женское лицо в белой косынке сестры милосердия - Анна!
Точно так же, как на этом снимке, держалась она и в их омской жизни - незаметно, не напоказ. Она снимала комнату в частном доме - вдали от центра (Надеждинская 18), а Александр Васильевич квартировал в своей резиденции на набережной Иртыша (Береговая 9) - небольшом, но красивом особняке купца Батюшкина. Разумеется, они встречались, хоть и не так часто, как хотелось обоим. Колчак был смертельно занят на новом посту, то выезжая на фронты, то принимая всевозможные депутации, то проводя государственные совещания… Анна Тимирева, бывшая адмиральша1, организовывала шитье госпитального белья для раненых, хлопотала по общественным делам. Иногда Колчак приглашал ее на официальные приемы в качестве переводчицы. Как ни странно, но и в этот, казалось бы, столь счастливый период их близости, им чаще всего приходилось общаться с помощью писем. Анна, как всегда, была предельно искренней.
Рукою Анны . «Омск Надеждинская, 18
Дорогой мой, милый Александр Васильевич, какая грусть! Мой хозяин умер вот уже второй день после долгой и тяжкой агонии, хоронить будут в воскресенье. Жаль и старика, и хозяйку, у которой положительно не все дома, хотя она и бодрится. И вот, голубчик мой, представьте себе мою комнату, покойника за стеною, вой ветра и дикий буран за окном. Такая вьюга, что я не дошла бы домой со службы, если бы добрый человек не подвез, - ничего не видно, идти против ветра - воздух врывается в легкие, не дает вздохнуть. Домишко почти занесен снегом, окна залеплены, еще нет пяти, а точно поздние сумерки. К тому же слышно, как за стеною кухарка по складам читает псалтырь над гробом. Уйти - нечего и думать высунуть нос на улицу. Я думаю: где Вы, уехали ли из Златоуста и если да, то, наверно, Ваш поезд стоит где-нибудь, остановленный заносами. И еще - что из-за этих заносов Вы можете пробыть в отъезде дольше, чем предполагали, и это очень мало мне нравится. За Вашим путешествием я слежу по газетам уже потому, что приходится сообщения о нем переводить спешным порядком для телеграмм, но, Александр Васильевич, милый, они очень мало говорят мне о Вас, единственно моем близком и милом, и этот «Gouvernеur Supreme»1 кажется мне существом, отдельным от Вас и имеющим только наружно сходство с Вами, бесконечно далеким и чуждым мне.
Кругом все больны, кто лежит вовсе, кто еле ходит. Я пока еще ничего, хожу от одной постели к другой. Говорят, что с наступлением ветров это общее правило в Омске, но одна мысль заболеть здесь приводит в панику. Дорогой мой, милый, возвращайтесь только скорее, я так хочу Вас видеть, быть с Вами, хоть немного забыть все, что только и видишь кругом, - болезни, смерть и горе. Я знаю, что нехорошо и несправедливо желать для себя хорошего, когда всем плохо, но ведь это только теория, осуществимая разве когда уляжешься на стол между трех свечек, как мой хозяин. Но я же живая и совсем не умею жить, когда кругом одно сплошное и непроглядное уныние.
И потому, голубчик мой, родной Александр Васильевич, я очень жду Вас, и Вы приезжайте скорее и будьте таким милым, как Вы умеете быть, когда захотите, и каким я Вас люблю. Как Вы ездите? По газетам, Ваши занятия состоят преимущественно из обедов и раздачи Георгиевских крестов - довольно скудные сведения, по правде говоря. А пока до свидания. Я надеюсь, что Вы не совсем меня забываете, милый Александр Васильевич, - пожалуйста, не надо. Я раза два была у Вас в доме, Михаил Михайлович поправляется, совсем хорошо, это так приятно. Ну, Господь Вас сохранит и пошлет Вам счастья и удачи во всем.
Анна ».
Это и два других таких же тоскливых, почти отчаянных письма, Анна написала в феврале 1919 года, когда «милый Александр Васильевич» мотался по прифронтовым районам Урала. О плотности событий его жизни можно судить по такому раскладу: Омск - Курган (9 февраля) - Челябинск (10-11 февраля) - Златоуст (12 февраля) - прифронтовые районы (13 - 14 февраля) - Троицк (15 февраля) - Челябинск (15 февраля) - Екатеринбург (16 - 18 февраля) - Нижний Тагил (18 февраля) - Пермь (19 февраля) - прифронтовые районы (20 февраля) - Мотовилиха (21 февраля) -… - Екатеринбург (23 - 24 февраля) - Тюмень (25 февраля) - Омск.
Рукою историка . «В бронепоезде Колчак проехал до передовых позиций, побывал в боевых частях на двух фронтах, посетил ряд госпиталей, встречался с военными командирами разных рангов, с башкирской национальной делегацией, с представителями администрации, деловых кругов, крестьян, рабочих (много времени провел в цехах Златоустовского и Мотовилихинского заводов), принимал парады, проводил различные деловые совещания. Особое значение придавалось посещению Перми, недавно освобожденной от большевиков. На встречах, приемах, торжественных обедах Колчак произнес ряд речей, в которых говорил о крайне тяжелом состоянии транспорта и финансов, об опасности большевизма «слева и справа»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51