А вы-то как попали? И вас заметили? Ой, милые, бегите… А то вызнают, кто вы такие, и конец вам, как Мише нашему.Она охнула, схватила угол своего полушалка, прижала его ко рту.Когда мальчиков вместе с другими жителями, согнанными гитлеровцами для сбора мерзлой картошки, втолкнули в пустой нетопленный барак на окраине Краснопартизанского поселка и велели располагаться на ночь, маленькие разведчики, заприметив, где расположилась Любовь Евграфовна, едва только люди улеглись, разыскали ее в темноте. Они подползли к ее нарам, и Любовь Евграфовна, свесившись к ним, заливаясь беззвучными слезами, рассказала пионерам о том, как погиб ее брат.Его арестовали вместе с женой, Еленой Александровной. Любовь Евграфовна несколько раз носила им обоим в гестапо передачи. Два раза ей удалось встретить брата, когда того выводили вместе с другими арестованными. И в последний раз Ланкин успел шепнуть ей, когда она ему вручала передачу: «Меня предал Гришка Спано… знаешь, тот грек, что со спекулянтами таскался. Скажи всем, чтобы его остерегались. Он с Мироновым фашистам и про подземный отряд донес…»Потом Ланкин сумел шепнуть сестре, что видел в тюрьме арестованного Москаленко. Гестаповцы зверски избивали старого партизана, но Москаленко ничего им не сказал, никого не выдал. Он даже и про себя ничего не сообщил и назвался Морозовым. Всю свою злобу, весь свой подленький страх перед подземными партизанами выместили гестаповцы на старом Москаленко.А через несколько дней после свидания с Ланкиным Любовь Евграфовна увидела его на виселице рядом с Москаленко.— Я теперь у мамы живу, к ней перебралась, — с придыханием шептала на ухо мальчикам Ланкина, свешиваясь с нар и роняя в темноте на их лица тяжелые катышки слез. — Мама два раза меня звала: «Пойдем, говорит, взглянем на нашего Мишу». Я не могу, а она ходит. Постоит под ним, поглядит, придет обратно, ляжет и молчит.Вокруг тяжело дышали вповалку лежавшие на голых нарах наработавшиеся в неволе люди. Кто-то бормотал со сна, надсадно хрипя. Из дальнего угла слышалось судорожное, приглушенное рыдание, а Ланкина все шептала в темноте мальчикам:— Вы, хлопчики, как до своих вернетесь, так скажите, чтобы они ни на что не поддавались. Будут к вам выродков засылать, которые с фашистами сторговались. Спано Гришку или старого Фирсова. Так скажите, чтоб их посулам не доверяли. Это продажные шкуры, губители проклятые! Фирсов — старый дьявол, а тоже с ними заодно. Дубинин Иван Ананьевич — дедушка твой двоюродный, Володя, — ему уж высказал, когда самого его, беднягу, в гестапо водили с Фирсовым на очную ставку. Его гестаповцы бьют, а он кричит Фирсову: «Ось погоди, старый чертяка, як вернутся наши, накрутят тебе хвоста!.. Свинья ты полудохлая! Був ты колысь Фирсов, а став Фрицов, собака». А Фирсов ему грозится: «Смотри, говорит, Дубинин, еще хуже тебе будет». А дедушка Дубинин ему говорит; «Не такие мы люди, Дубинины, чтобы перед подобными, как ты, молчать. Мы, говорит, плевать на вас, прихвостней, хотели». Вот до чего старик в себе твердый! — закончила свой рассказ Ланкина, и в усталой, всхлипывающем шепоте ее слышалось восхищение.Мальчика поблагодарили Любовь Евграфовну за все, что она им сообщила, и осторожно проползли под нарами в другой угол барака. Надо было подумать о том, как до утра выбраться отсюда.— Сказать тебе, Вовка? — проговорил на ухо Володе Ваня. — Так слушай. Я же этот барак вдоль и поперек знаю. Тут одно время ополченцы стояли, а я к ним в гости ходил. Тут у них печка-времянка была — ее, видно, разобрали. А вон дымоход в стенке одной фанеркой заделан. Ее чуть потяни — она и отстанет. Дырка хоть небольшая, а мы с тобой пропихнемся. А? Как считаешь?.. Решили? Тогда я стану на нары, а ты залезь мне на плечи да потяни фанерку тихонько и высунься на волю. Надо только посмотреть, нет ли с того боку часового.— Часовой один, у входа стоит, я уж давеча высмотрел, — встрепенулся Володя. — Ох, Ваня, молодец ты! Вот за что я тебя хвалю — что ты тут кругом по всей местности всякую дырку наизусть помнишь! Становись!Он без труда вскарабкался на плечи своего коренастого друга.Поздно ночью мальчики, благополучно проскользнув под колючей проволокой, подползали к своему тайному ходу в каменоломни. Несколько раз им пришлось замирать, неподвижно припав к земле: слепящая, холодная, исполинская лапа прожектора вот-вот, казалось, нашарит их… Она выхватывала совсем рядом из ночной тьмы кусты и камни, неровности почвы и, перемахнув через прижавшиеся к земле фигурки разведчиков, проносилась по далеким холмам, по крышам окраинных домиков поселка и верхушкам голых деревьев. Иногда, совсем близко, казалось едва не задевая мальчиков, над ними с присвистом проносился рой трассирующих пуль, которые оставляли за собой в темноте докрасна каленый, медленно остывающий след. Надо было вжиматься в камни, в землю. Но в камень и земля на каждом шагу таили в себе смертельную опасность: все подходы к каменоломням были заминированы. И мальчики, хоронясь от лучей прожекторов, ползли во мраке осторожно, как учил их сапер Дерунов, нащупывая перед собой дорогу, чтобы не напороться на мину.Необыкновенно длинным и страшным показался на этот раз усталым и столько горя хватавшим за один день разведчикам обратный путь. Глава XV Погребены в камне Гибель Ланкина осложнила и без того трудное положение партизан. Теперь, даже если бы и удалось еще раз выбраться для разведки на поверхность, не у кого было получить нужные сведения о районе Старого Карантина и Керчи, о том, что происходит на фронте. Когда оба разведчика, вернувшись в каменоломни, рассказали об участи Москаленко и Ланкина, опечаленный Лазарев понял, что отряд не только замурован, но и лишился последней связи с миром.Надо было что-то предпринимать.Немцы теперь редко беспокоили партизан. Они, должно быть, решили, что подземная крепость обезврежена и превращена для партизан в общую могилу. Изредка гитлеровцы предпринимали нащупывающие попытки проникнуть в какой-нибудь из ходов, но сейчас же тьма на глубине ощетинивалась сверкающими иглами выстрелов. Гитлеровцы отступали, убедившись, что обитатели подземелья еще живы и не собираются сдаваться.Шли дни.Однажды часовые на посту у защитной стены, перегораживавшей коридор, который прилегал к сектору «Волга», услыхали со стороны входа с поверхности женский голос. Какая-то женщина там, за стеной, несколько раз с безнадежной настойчивостью надрывно повторяла:— Ваня… Ваня… Ваня…Как раз в этот час пионеры разносили обед на посты переднего охранения. Володя Дубинин и Ваня Гриценко принесли обед Шульгину, который командовал сектором «Волга». При свете фонаря мальчики увидели, что часовые делают им знаки, призывая к полной тишине и молчанию.И тогда из-за стены снова гулко донеслось:— Ваня… Ваня…Володя почувствовал, что Ваня обеими руками схватил его за локоть.— Это мама зовет, слышишь? — прошептал он в ухо Володе.Володя и сам уже узнал голос тети Нюши.Шульгин и часовые, не шелохнувшись, словно перестав дышать, смотрели в лицо Вани.— Мать? — почти неслышно спросил Шульгин.Ваня только головой кивнул. Медленно опустился он на корточки у каменной стены, схватился руками за голову. А из-за стенки доносилось:— Что ж вы меня бьете, паразиты? Что вы меня зря терзаете? Сказала же я вам, что моих тут нет. Эвакуировались давно — тысячу раз говорила! Ну, что вы от меня хотите? Что вы меня мучаете? Не верите… — Голос тети Нюши зазвучал очень громко, слышно было, что она кричит изо всех сил и старается выговаривать каждое слово как можно отчетливее. — Я вам говорила: моих тут нет. Что зря кричать!Послышалось какое-то злобное бормотание, и опять все услышали голос тети Нюши Гриценко:— Ваня… Ваня…Все молчали. Стоял, насупившись, Шульгин; понурили голову часовые. Володя кусал губы, а Ваня, сидя на корточках, с головой уткнувшись в колени, медленно качался из стороны в сторону и вздрагивал каждый раз, когда из-за стены слышалось: «Ваня…»Прибежал вызванный из штаба Иван Захарович Гриценко, опустился на каменный пол возле сына, обнял его за плечи, стал гладить по спине:— Молчи, молчи, Иван, терпи! Давай вместе терпеть. Нельзя нам отзываться. Слышишь, мать у нас сознательная: говорит, что нет нас тут. Значит, обязаны мы мать поддержать. Давай потерпим, сынок…И вскоре голоса за стенкой стихли.Весь этот день Володя не отходил от Вани, молча следуя всюду за ним. Он никак не мог найти нужные слова, чтобы заговорить с другом… Но, когда Ваня вздыхал, Володя торопливо подхватывал его вздох и тоже тяжело переводил дух.— Вот как оно получилось, Вовка, — в десятый раз говорил Ваня.— Да, достается и нам и мамкам нашим, — соглашался Володя.И оба, заглянув друг другу в глаза, неловко смолкали.Как-то раз Володя Дубинин и Ваня Гриценко, вместе с Любкиным обходя дозором галерею верхнего яруса, приблизились к той самой знаменитой штольне, которая была памятна им с детства и пользовалась такой дурной славой у населения Старого Карантина. У выхода из этой штольни и был в свое время найден раненый Бондаренко. С тех пор ни Ваня, ни Володя не ходили туда, хотя и сами стыдились немножко своего глупого суеверия. Сейчас они уж близко подошли к этому заклятому месту, и, хотя им было неловко сознаться друг другу, оба чувствовали себя неуверенно. Внезапно Володя, шедший впереди, метнулся назад, наглухо прикрыв чехлом и без того затемненную лампешку.Любкин, не издавая ни звука, одной рукой мигом отвел Володю в сторону и стал на его место, всматриваясь. Действительно, впереди расплывался какой-то неровный перебегающий свет. По подземным правилам, о каждой подозрительной искорке, о всяком свете, источник которого был неясен, надо было тотчас же сообщать командованию.Любкин шепотом приказал одному из пионеров сбегать к ближайшему посту в позвонить в штаб. Володя, у которого был с собой обрез, остался с Любкиным на месте, а Ваня отправился за подмогой.Прошло немного времени, и к подозрительному коридору подошли Лазарев, Корнилов и еще несколько партизан, среди которых был и дядя Гриценко. Несколько минут люди внимательно вглядывались в бледное синеватое сияние, которое, блуждая, расплывалось впереди. Потом Любкин, Корнилов и дядя Гриценко осторожно двинулись вдоль галереи, придерживаясь стен. Володя остался вместе с командиром на прежнем месте.И вдруг оттуда, куда ушла группа партизан, раздался смех и громкий голос дяди Гриценко:— Эге ж, да то дохлые гансы светятся! Вот оно, в чем штука-то. А мы с девятнадцатого года головы себе дурили…Володя побежал на голос дяди Гриценко и, когда был совсем уже близко, услышал, как старый партизан рассказывал Корнилову:— Ну скажи, будь добр, а у нас-то бабы про этот свет таких страстей напридумывали! Сюда никто и сверху не подходил сроду. От игра природы! Тьфу, будь ты проклята, ей-богу!Оказалось, что в эту шахту партизаны сбросили трупы гитлеровцев, убитых во время большого подземного боя. В этой же самой штольне еще в девятнадцатом году красные партизаны свалили трупы убитых в бою белогвардейцев. И, очевидно, какие-то особые свойства почвы здесь заставляли разлагавшиеся трупы фосфоресцировать, испускать зловещий, переливающийся бледный свет. Вот об этих блуждающих огоньках и слышали с детства мальчики…Так неожиданно и грубо разоблачилась одна из морок подземелий Старого Карантина.Дня через два дежуривший на караульном посту сектора «Волга» партизан Сердюков услышал, что за стеной, выходившей в старую шахту, кто-то возится. В кладке стены имелась специальная вырезка, нечто вроде фортки, плотно заложенной камнями. Сердюкову показалось, что кто-то снаружи разбирает камни в этой вырезке, и он беззвучно поднял тревогу; весь караул был приведен в боевую готовность. Тотчас же был убран свет из караульного помещения, людей, по правилам подземного боя, отвели в боковые ходы, стволы двух станковых пулеметов направили в сторону вырезки. Позвонили в штаб, сообщили, что фашисты разбирают снаружи стенку. Сейчас же явился Петропавловский с дежурной группой партизан.Один только Жученков недоверчиво качал головой и твердил, что гитлеровцы к этой стене попасть никак не могут. Коридор за стеной кончался, как утверждал Жученков, тупиком — он был заделан прочнейшей добавочной стеной, отделявшей его от поверхности. Однако, явившись в караулку сектора «Волга» и внимательно прислушавшись, Жученков должен был согласиться: да, кто-то разбирает там камни.Все ждали в полном молчания, держа на прицеле заделанную камнями вырезку стены. Один из молодых партизан тихонько попросил у Петропавловского разрешения подлезть к стене, вытащить камень из вырезки и пустить гранату в гитлеровцев, но начальник штаба приказал всем оставаться неподвижными. Между тем шум за стеной продолжался. Затем в щелях стены появился свет. Вслед за этим послышалось неясное ворчание. В нем угадывались крепкие русские словечки.— Видно, опять подослали к нам кого-то, — сказал на ухо Жученкову Петропавловский.Но тут один из больших камней в вырезке стены шевельнулся, и голоса за стеной приобрели такие знакомые нотки, что партизаны сперва и ушам своим отказались верить… За стеной явственно гудел всем знакомый басон комиссара. Ему откликался быстрый и веселый, характерный говорок, который мог принадлежать только непоседливому Любкину, одному из молодых партизан, вечно подбивавшему Котло на поиски каких-то одному ему известных ходов.Жученков крикнул:— Комиссар! Клади назад камни! Не устраивай нам сквозняка.— Это кто там? — раздался голос Котло из-за стены. — Ты, что ли, Владимир Андреевич? Дайте тут пролезть, а то мы уж два часа плутаем. Любкин завел в самую преисподнюю. Нахвастался, что дорогу знает, а назад не выберемся.Оказалось, что Любкин уговорил комиссара пойти с ним в совместную разведку на поиски новых ходов и они заблудились в путанице подземных галерей.Партизаны мигом раскидали камни в вырезке стены, и смущенный комиссар, кряхтя, протащил свои плеча через расчищенный лаз. За ним нехотя прополз и медленно поднялся, отряхивая пыль, окончательно переконфуженный Любкин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72