– Она быстро отвела глаза. То, что она произнесла, было величайшей ересью.Я прикусил губу и поторопился убедить ее, остановить наплыв засорения, которое затопило ее.– Не бойся, Линни. Поверь мне, все будет хорошо. Наша… Доктор З. охотно принимает эту Чашу.– Тогда я скорблю по ней, по вашей не-Королеве, – сказала Линни, все еще глядя себе под ноги, – по Дот'дер'це. Я буду оплакивать ее, как свою собственную.Я улыбнулся, глядя на ее опущенную головку, потом вовремя вспомнил о ритуале: «Пусть строчки твоих погребальных песен будут долгими».– Пусть смерть ее будет быстрой.Пока мы с Линни разговаривали, держась за руки, Доктор З. разыгрывала с Б'оремосом другой сценарий. Она взяла у него из рук свое платье с драконом на спине и королевским жестом передала его Пауле. Затем она сказала ему, что хоть она ценит люминовые орешки Королевы, в ее мире есть вещество получше для королевы – она показала жестом на свою фигуру – ее комплекции.Б'оремос выслушал это, склонив голову набок, потом кивнул.Доктор З. подала знак, и Эн-Джимнбо вынес большую стеклянную мензурку. Нанесенные на нее красные рисочки и цифры блестели на солнце, а пол-литра яблочного сока с морфием пропускали, как призма, солнечные лучи и отбрасывали радугу на стенки корабля.Доктор З. высоко подняла мензурку и звонко, отчетливо продекламировала замечательную смесь из старой поэзии Земли. Такая поэзия была в стиле джонга. Если спросите – откудаВ Мордоре есть Властелин? –То не лепо будет бяшеть,В глуще рымит исполин! Я, как можно тише, пытался переводить стихи Лине-Лании. Но не все, происхождение и язык некоторых строчек не понимал я и сам. Несу это гордое бремя!Офелия, о помяни!Увы, дождалась смерть поэта,Убив мою Аннабель-Ли! И завершила импровизацию Доктор З. мгновенным переводом на язык Эль-Лаллора. Все царства мира – за стакан вина!Пусть я умру – явись передо мною!Чтоб столько королевских труповЗа ту же и оплакивали цену! И большим глотком выпила мензурку до дна.Я и раньше слышал, как она пользуется таким попурри. Они звучат замечательно, если их хорошо декламировать, а у нее был зычный, хорошо поставленный голос, который можно было услышать в любом конце любого зала.– Кто такая Аннабель-Ли? – спросила Линни шепотом.Увлеченный спектаклем, я чуть не ответил ей, но вовремя спохватился.– Я не имею права говорить об этом. Это тайная часть наших верований. – Так обычно ведут себя антропологи.Она больше не задавала вопросов, а просто наблюдала, как Доктор З. опустилась в гамак, передав мензурку Эн-Джимнбо. Она улеглась на подушках. Мы разорили все постели на корабле, каждый отдал свои подушки и, кроме того, мы надули еще двадцать штук из запасов плавсредств. Выглядела постель странно и не очень уютно, но это недолго беспокоило Доктора З. Морфий действует быстро, дыхание сразу замедляется, вскоре появляются и другие важные признаки…– Сынок, я развозил колонистов по звездным системам в большем количестве, чем у тебя волос на голове. Не учи меня тому, что я знаю. Расскажи о том, чего не знаю.– Прошу прощения, сэр.Когда Доктор З. начала терять сознание, она жестом подозвала меня и сказала по-английски:– Устрой мне роскошные проводы, Аарон. И помни, не будь романтиком. Хороший антрополог наблюдает, изучает, познает. Он не превращается в туземца – без особых причин.Потом добавила на языке эль-лаллорцев:– Ты заставишь их помнить меня? – и закрыла глаза.Я стал на колени около нее, мы именно так договорились раньше. Я даже пробормотал:– Да, Доктор З.Позади себя я услышал, как Линни тихо произнесла:– Пусть смерть твоя будет скорой.Б'оремос повторил эти слова.Именно в этот момент Доктор З. «умерла».Эн-Джимнбо нагнулся, взял ее запястье и попытался сосчитать слабый пульс, а затем объявил, что она умерла. Мы все начали рыдать, выть, по крайней мере, все антропологи. Хопфнер и его троица вели себя скованно и выглядели, по-моему, неубедительно. Они выли, падали на колени, по крайней мере, Кларк и двое стражей помоложе упали на колени. Хопфнер стоял по стойке смирно и конвульсивно двигал челюстью, как будто он испытывал большой эмоциональный стресс.Но, конечно, ни один из нас не плакал.Б'оремос положил руку на лоб Доктора З., и постарался как можно незаметнее скользнуть пальцами под ее носом, но он не почувствовал дыхания. Линни положила ладонь на широкую грудь Доктора З., но если там и продолжалось дыхание, оно было, конечно, неглубоким, его нельзя было заметить.Я встал.– Мы не раздеваем наших покойников и не выставляем их на столбах для хищных птиц, – сказал я сдавленным как бы от горя голосом. – Хотя мы, конечно, оставим тело Доктора З. здесь, чтобы ваши люди могли посмотреть на нее прежде, чем мы заберем ее на корабль и поместим для обозрения в прозрачный ящик. – Я сделал глубокий вдох. Эта часть беспокоила нас, потому что ее надо было поместить в отсек долгого сна не позднее, чем через семьдесят два часа. – Одного-двух дней вам хватит?– Одного дня, – сказал Б'оремос. – Этого хватит, чтобы весь двор пришел посмотреть на нее.Я вздохнул свободно.– Как угодно. – И поклонился. Удивительно, что я ему поверил. Я был уверен, что он и все придворные хотели отдать дань уважения нашей умершей Королеве и никому из них не пришло в голову, что мы их обманули. Хотя принцы были склонны к интригам, такие штучки землян были за пределами их воображения, или, по крайней мере, я так думал. Что говорит Королева – то правда, а Доктор З. была – в глазах Б'оремоса – нашей Королевой. И все же, как сказал Хопфнер, мы не хотели излишне рисковать.Доктор З. пролежала в таком состоянии весь день, Хопфнер стоял по стойке смирно у ее изголовья, Кларк – у ног, и еще по одному стражу с каждой стороны. Как только прекращался поток плакальщиков, Хопфнер начинал жаловаться мне.– Они оказывают ей большую честь, – отвечал я. – Обычно мертвое тело выставляют на погребальных столбах для птиц. Только на королев смотрят и плачут по ним.Это успокоило его.Эн-Джимнбо часто становился на колени около Доктора З., как будто плача над ней. На самом деле он проверял жизненно важные признаки. Любое изменение означало бы резкое ухудшение в ее долгом сне. Тогда был бы приведен в исполнение план Б, или, как накануне ночью выразилась Доктор З., «это означало бы, что меня надо в пожарном порядке убирать отсюда. Я не отношусь к отряду мучеников. Просто играю роль по мотивам волшебной сказки».Когда стали опускаться последние лучи эль-лаллорийского солнца и серые пальцы ночи протянулись к нашей лужайке, появилась сама Королева, в сопровождении Линни и жрицы с шаром и крестом в руках.Королева рыдала, произнося слова, которыми начинается строфа из Королевского Оплакивания: Королева скончалась. Пусть хлынут слезы. Потом она направилась в Зал Плача, сделав нам знак следовать за ней.Мы оставили Хопфнера, Кларка и Эн-Джимнбо охранять З. Я объяснил это небольшое отступление от их церемонии в выражениях средневекового понятия о бдении (Аналоги, аналоги – звучали у меня в мозгу слова Доктора З.) и, хотя Б'оремосу это показалось странным, все было похоже на правду. Он не настаивал, чтобы эти трое покинули ее, но оставил с ними одного из своих слуг, Мар-Кешана, в знак глубокого уважения.Зал был освещен факелами, пламя которых тянулось к отверстию в крыше. Хотя плакальщицы вышагивали медленно, под удары больших погребальных барабанов, на стенах плясали сумасшедшие тени, создавая безумную пародию на печальную процессию. Похоже было, что ирония этого беспокоила только меня.Эль-лаллорийцы были как будто по-настоящему тронуты смертью Доктора З., хотя они были знакомы с ней всего один день. Мы, небесные путешественники, вели себя скорее, как туристы, чем скорбящие друзья. Я только надеялся, что Королева и ее свита примут нашу неуклюжесть за традиционное проявление горя.Линни взобралась на сцену, за ней – Б'оремос. Они начали произносить и петь долгие душераздирающие погребальные гимны и звучные стихи, сопровождая их сериями невероятно мелких шажков. Это было оплакиванием Королевы.Когда Линни декламировала третью длинную поэму за эту ночь, а толпы плакальщиц стояли, уставившись на сцену с восхищенными взглядами, обнявшись за плечи и раскачиваясь в такт ее словам, в тот момент я начал понимать, какой она по-настоящему великий артист. Потому что по мере того, как я слушал натренированным за годы обучения профессиональным ухом, я понимал, что она вплела в стихи те немногие детали из жизни Доктора З., которые ей удалось собрать, добавив наблюдения физического характера, поразившие меня. И все это она проделывала в потоке речи, в строгих рамках ритмического рисунка – сложного, формализованного, контрапунктического – и в рамках развернутой метафоры скорби. Это было выступление мастера.Стоявшая рядом со мной Королева откровенно рыдала, коротко и страстно всхлипывая. Она прикоснулась к моей руке и ее пальцы как будто огнем прожгли мою кожу.– Она мне нравилась, – сказала она. – И я бы хотела узнать ее лучше.Проглотив сразу возникший ответ: «Тогда зачем вы заставили ее умереть?», я вместо этого сказал:– Она уже выросла от вашей дружбы. Если бы она знала вас дольше, она выросла бы еще больше. – Какой-то чертенок во мне добавил голосом Доктора З.: «Хотя кое-кто мог бы сказать, что она уже достаточно выросла».– Что ты сказал, А'арон, на этом своем грубом языке? – спросила Королева, и я с ужасом понял, что последнюю фразу я произнес по-английски вслух.– Я сказал… да возрастет она в Свете, – опять подумав, что слово «свет» меньше всего подходило к Доктору З.– Так вы тоже знаете о Свете, – сказала Королева. – Мы должны обсудить это. Приходи сейчас в мою комнату, чтобы продолжить разговор. – Ее рука горела на моей.– У нас в обычае скорбеть рядом с телом оплакиваемого, – сказал я, объясняя «бдение».Она посмотрела на меня своими загадочными глазами и ушла в вихре теней, а за ней быстро последовали ее слуги.Мне кажется, я смог перевести дыхание только, когда она ушла. Огонь ее руки еще долго горел на моей после ее ухода.Когда Королева ушла, ритуал оплакивания стал постепенно сворачиваться и Лини наконец сошла со сцены. Медленно шагая в такт ударам барабанов, она подошла ко мне.– Человек-Без-Слез, – сказала она, – я буду плакать за тебя и твоих друзей не потому, что так приказала Королева, а потому, что я чувствую, что бы ты ни говорил Королеве, ты не скорбишь по-настоящему, может быть, не умеешь скорбеть.– Может быть, я не знаю как, Лина-Лания, – сказал я.– Может быть, незачем, – ответила она.На миг я остолбенел, подумав, не разгадала ли она нашу шараду. Потом я решил, что она метафорически говорила о нашей жизни вообще, так, как она ее понимала.– Когда нет ни плукенны, ни ладанны, а только промежуточное состояние… – начала она.– Любовь – не промежуточное состояние, она лучше, чем и то, и другое.– В это я не верю.– Может быть, ты не умеешь.– Может быть, незачем.Это не был спор, это была перекличка, и сердце мое билось с ее в одном ритме. Глаза у нас блестели и в Зале, погружающемся в темноту, казалось, светились.Как раз в это время к нам присоединился Б'оремос.– Так заканчивается первая ночь оплакивания, – сказал он. – Теперь мы должны попировать, надо съесть ту порцию, которая обычно достается нашей Королеве.Я улыбнулся.– Тогда нам придется съесть очень много.Линни выглядела шокированной, но Б'оремос стукнул меня ладонью по спине и, хотя он не смеялся, я думаю, он был близок к этому.– Пойдем в мои апартаменты. Там будет много хорошей еды. Мар-Кешан все давно приготовил. Седовласая тоже пойдет с нами.– Седовласая?– Лина-Лания, Седая Странница. Мы ее зовем так.– Седовласая. – Я перекатывал слово во рту, мне не очень нравился заключенный в нем смысл.Линни заметила мои колебания.– Какое имя ты предпочитаешь?– Линни. Оно напоминает мне о линнет, маленькой певчей птичке Земли, моего мира.– А какого цвета эта птичка? – спросила она.Я улыбнулся. – Есть одна разновидность, называется серая линнет, – сказал я.– Вот видишь, – сказала она. – Слова двух миров не могут лгать. Называй меня, как хочешь.– Линни, – сказал я. – Я оставлю Седовласую во рту Б'оремоса. Потому что в нашем мире это мрачный цвет, вылинявший, печальный, без блеска. Тебе он не подходит.– Ты на самом деле еще не знаешь, что мне подходит, Человек-Без-Слез, – сказала Линни. – Я чувствую в тебе сомнения. Удивление и сдержанность. Еще не спета песня.Б'оремос вклинился между нами. Взяв меня за правую руку, он потащил меня из Зала Плача во дворец через мощеные улицы, а затем через лабиринт переходов к его комнатам. Линни шла следом.– А Королева знала, что ты пошел с ним вместо того, чтобы вернуться на корабль для бдения?– Я этого не знал и, должен сознаться, и не подумал об этом. Я сказал себе, что я наблюдаю, изучаю, познаю. Настоящий антрополог. Но на самом деле, я думаю, мне было приятно.– Ладанна.– Простите, сэр?– Я просто размышляю. Продолжай, Аарон.В комнате Б'оремоса я с легкостью кинулся на гору подушек, как будто я делал это всю жизнь. Б'оремос улегся на своих подушках, своей ногой касаясь моей. Только Линни сидела выпрямившись, как знак препинания между нами.Я задавал вопросы, сформулированные скорее как утверждение, а Б'оремос давал ответы, которые выглядели скорее как загадки. Это все было похоже на игру, я начинал постигать их способ мышления. Так бывает, когда изучаешь какой-то язык и вдруг начинаешь видеть сны на этом языке и понимаешь, что это и есть момент постижения новой культуры. Но когда он наступает, этот момент, тут уж сомнений нет.Я совсем забыл о «смерти» Доктора З. и поэтому, когда вошел слуга, призывая Б'оремоса в апартаменты Королевы, я не был готов услышать его тяжелый вздох.– Скорбь заставляет ее думать о своем бессмертии, – сказал он.– Скорбь? – спросил я. – Бессмертие? – Длинный день и стаканы поднесенного вина, значительно более крепкого, чем все, что я пробовал раньше, замедлили мою сообразительность.– Смерть вашей Королевы печалит ее и она думает о времени, когда она сама будет в Пещере, лишенная утешения, родных дочерей, которые могли бы оплакать ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20