https://wodolei.ru/brands/Omoikiri/
Среди других книг обнаружился и стоящий вверх ногами переплетенный том Детлефа Зирка.
Женевьева озиралась по сторонам, пытаясь увидеть, не окажется ли здесь какой-нибудь необычной книги, некоего откровения о силе, сокрытой под человеческой кожей, ключа к безграничным магическим возможностям. Ничего подобного здесь не нашлось.
Что она нашла, так это целый стеллаж, отданный под книги автора, о котором она едва слышала, драматурга прошлого века по имени Бруно Малвоизин. Он был автором «Совращения Слаанеши», насколько она помнила, скандальной в свое время пьесы. Не считая этого, он не создал больше ничего, что жило бы в репертуаре по сей день. Женевьева прочла названия пьес на корешках шикарных переплетов: «Трагедия Магритты», «Седьмое путешествие Сигмара», «Храбрый Бенволио», «Эсталианское предательство», «Месть Вамонта», «Похищение Рашели». Между этими обложками уместилась целая жизнь, жизнь прожитая и позабытая. Очевидно, Бруно Малвоизин что-то значил для обитателя лабиринта. Это могло помочь в решении загадки. Она должна спросить Детлефа, знает ли он что-нибудь об этом человеке. Или, наверно, больше пользы будет от Поппы Фрица: страж служебного входа – неиссякаемый источник сведений о театре.
Она вернулась в коридор и проверила следующую дверь. Та вела в тесное пространство, откуда на нее пахнуло хлебом и полыхнуло жаром. Женевьева чуть было не прошла мимо, но заметила, что с другой стороны этого пространства тоже есть дверь. Она втиснулась в узкий лаз и толкнула ее – тяжелую железную дверцу, оказавшуюся незапертой – наружу.
Вывалившись из духовки, она очутилась на кухне Театра памяти Варгра Бреугеля. Шеф-повар обернулся, разинул рот и выронил поднос с выпечкой, предназначавшейся для антракта.
– Простите, – сказала Женевьева. – Я уже думала, что совсем зажарюсь.
11
На протяжении всей пьесы Анимус наблюдал за Детлефом Зирком. В их совместных сценах Ева находилась рядом с ним, и Анимус мог видеть через призму ее сознания. Актер был крупным мужчиной, почти толстым, сильным физически, мощным генератором идей. Теперешняя хозяйка в данный момент едва ли была в состоянии победить его в схватке. Даже если Анимус будет руководить ею, уберет любые ограничения, что накладывают боль или сознание, ей может понадобиться слишком много времени, чтобы справиться с ним. И Ева знала, что, несмотря на кажущуюся хрупкость, вампирша могла оказаться еще более неподатливым противником.
С наездником в мозгу Ева вжилась в роль Ниты как никогда прежде, отобрав спектакль и у Детлефа, и у всех остальных актеров. Конец второго действия остался полностью за ней, когда она на коленях приползла обратно к Хайде, разматывая шарф, прикрывающий ее синяки, и отдаваясь на его волю. Эта яркая сцена вызвала гром аплодисментов.
Когда дали звонок к спуску занавеса, Детлеф сказал:
– Отлично, Ева, но, наверно, впредь лучше бы поменьше…
Она поднялась, вокруг суетились рабочие сцены, меняя декорации. Детлеф смотрел на нее. Он обливался потом, бисерины блестели сквозь грим монстра. У него была изнуряющая роль.
Увивающийся вокруг Рейнхард поцеловал ее в щечку.
– Великолепно! – выпалил он. – Просто откровение…
Детлеф нахмурился, брови Хайды свирепо сдвинулись.
– Она играет все лучше и лучше, разве не так?
– Разумеется, – кивнул актер-постановщик.
– Вы звезда, – объявил Рейнхард, приподняв большим пальцем ее подбородок.
Анимус знал, что Рейнхард Жесснер хочет сексуального контакта с его хозяйкой. Благодаря Бернаби Шейдту он научился узнавать похоть.
– Главное, помните, – сказал Детлеф, – в конце пьесы я вас убью.
Ева улыбнулась и покорно кивнула. Анимус анализировал те сложные эмоции, которые пульсировали в голове хозяйки. Ее мысли были более упорядочены, чем у Шейдта, предполагаемого ярого приверженца Порядка. Она в своем простодушии весьма походила на самого Анимуса. Актриса стремилась к достижению краткосрочных целей и приближалась к ним с каждым шагом. Анимус с удивлением понял, что симпатизирует Еве Савиньен.
Сохраняя хладнокровие, хозяйка стояла у края кулисы, давая возможность костюмерше поменять на ней шаль, а художнику по гриму нанести сценическую кровь и синие мазки на ее лицо.
– Еще цветы, – сообщил старик, которого Ева знала как Поппу Фрица. – Из дворца.
Анимус позволил Еве скупо улыбнуться. Она считала, что восторги влиятельных мужчин отвлекают ее от дела. Несмотря ни на что, несмотря на ее решительность, несмотря на расчетливость, жизнь Евы принадлежала театру. Она думала о том, чтобы обзавестись любовниками, покровителями, положением в обществе. Но все это стало бы лишь средством. Целью ее было стоять в свете рампы, стоять на сцене. Ева понимала, что отличается от других, и не ожидала любви от отдельных личностей. Имела значение лишь публика в целом, это коллективное сердце, которое ей предстояло завоевать.
– И особый букет, – продолжал Поппа Фриц, – от доброго духа…
Еву, к изумлению Анимуса, пробрал озноб. Поппа Фриц протянул карточку, на которой было написано: «От обитателя 7-й ложи».
– Это место Демона Потайных Ходов, – объяснил он. Внутри Евы нарастала паника, но Анимус унял ее.
Проверив память девушки, он понял ее инстинктивные страхи, понял, в какую сложную ситуацию та загнала себя. Он мог помочь ей справиться с этими беспорядочными чувствами, и он сделал это.
Анимус начинал терять ощущение четкой самоидентификации. Начинал думать о себе, как о ней. Его прошлое существование было сном. Теперь он был Евой Савиньен. И она была Евой.
Произнесли ее имя, и она без раздумий заняла свое место на темной сцене. Занавес раздвинулся, появился свет.
Нита продолжала жить.
Сегодня вечером Ева казалась другой. Конечно, Демон Потайных Ходов ожидал этого. После такого шока большинство актрис вообще не вышли бы в этот день на сцену.
Он не мог понять, однако, как могла она быть столь великолепной. На сцене она была совсем другим человеком. Визжащая в гримерке девочка осталась где-то далеко позади, и единственное, что могли видеть зрители, – это Ниту. Он гадал, в какой мере ее блестящая игра обязана страху, обязана памяти о том, что она увидела.
Встретившись с чудовищем в реальной жизни, не стала ли она лучше понимать подружку мистера Хайды? Вернется ли она позднее к своему наставнику-духу, как проститутка из Кислева упорно возвращалась к своему жестокому любовнику?
Призрак был едва ли не испуган. Он понимал Еву-актрису, но никак не мог понять Еву-женщину. Ему даже не верилось по-настоящему, что такая существует.
Он сидел в 7-й ложе, задыхаясь от беззвучных рыданий, чувствуя, как струятся слезы из его огромных глаз.
На сцене Нита съежилась под потоком брани, которой осыпал ее Хайда. Он вытянул ее ивовым прутом по спине и продолжал изрыгать непристойную ругань, оскорбления, издевки.
Демона Потайных Ходов, как и остальных зрителей, охватил ужас.
Хайда Детлефа Зирка кривлялся, как обезьяна, почти плясал от удовольствия, нанося удар за ударом. Поскольку росло мастерство Евы в этой роли, постольку ее звездный партнер тоже был вынужден покорять все новые вершины.
Зло присутствовало в Театре Варгра Бреугеля. Сгустившееся под светом прожекторов, во всем великолепии сверкающее у всех на виду. Зикхилла и Хайду Детлефа будут помнить как одну из его великих ролей. И дело вовсе не в гриме. Казалось, будто актер действительно жил двойственной жизнью, познав и вершины благородства, и глубины безнравственности. Кто-то, пожалуй, мог бы даже усомниться в здравом рассудке исполнителя и решить, что он повторяет путь печально знаменитого Ласло Лёвенштейна, у которого ужасы сценических ролей возобладали над реальной жизнью, человек и монстр стали неразделимы.
На сцене мистер Хайда топтался тяжелыми сапогами по распростертому на полу телу дочери владельца постоялого двора, с удовольствием вышибая из нее дух.
Подслушивая в укромных местах, Демон Потайных Ходов узнал, что билеты на «Доктора Зикхилла и мистера Хайду» продают с рук в десять раз дороже начальной стоимости. Каждый вечер сановники в масках набивались в ложи, не в силах пережить, что не видели пьесу. В партер и на ярусы втиснули дополнительные кресла, а простолюдины отдавали недельный заработок за право постоять у стены, лишь бы прикоснуться к чуду спектакля, стать частичкой этого события.
Публика вскрикнула, когда голова хозяйской дочки оторвалась и Хайда ногой зашвырнул ее за кулисы.
Это было волшебно. И хрупко. Никто не знал, как долго продлится колдовство. Со временем в пьесе могли выработаться некие шаблоны, и все свелось бы к обычному развлекательному зрелищу, и те счастливчики, кому повезло видеть ее прежде, стали бы с жалостью смотреть на остальных, пришедших слишком поздно.
Сцена сменилась. Нита была теперь одна, напевая песенку, пытаясь выклянчить у невидимых прохожих копейки, на которые она могла бы подкупить привратника, чтобы тот выпустил ее из города. Вдали от Хайды у нее еще был бы шанс. Вернувшись в свою деревню, она сумела бы обрести новую жизнь.
Половина зрителей пыталась скрыть слезы.
Руки ее опустились, она чувствовала оскорбительное, как пощечины, равнодушие кислевитов. Ее песня оборвалась, и она тихонько побрела по сцене, вокруг нее кружились трепещущие клочки бумаги, изображая знаменитый снег Кислева. Нита дрожала в своих обносках, обхватив себя руками.
Потом тень Хайды упала на нее. И ее участь была решена.
12
После каждого следующего представления Детлефу, чтобы восстановиться, требовалось все больше времени. У него по сценарию было три крупные драки, четыре бурные любовные сцены и шесть убийств плюс невероятно тяжелые физически сцены превращений. Синяков и ушибов на нем было как на профессиональном боксере. Потел он так, что должен был терять вес фунтами, правда, на его животе это почему-то не отражалось.
Сегодняшним вечером он едва смог выйти на бис. Когда спектакль окончился, груз усталости обрушился на него со страшной силой. В любом случае, все вызывали Еву. Он мог бы спокойно затеряться среди декораций.
Занавес опустился в последний раз, и Рейнхарду пришлось помочь ему сойти со сцены, выбирая дорогу между канатов и задников.
Перед женскими гримерными громоздилась гора цветочных подношений размером с добрый воз. Все для Евы.
Соскребая с лица грим, избавляясь от уродств Хайды, он дотащился до своей гримерки и рухнул на диван. Голова гудела, как наковальня. Рейнхард наверняка зацепил его в поединке, но боли в нем накопилось столько, что он не мог вычленить какую-то отдельную рану. Его костюмер намочил полотенце и положил ему на лоб. Детлеф фальшиво пробормотал слова благодарности.
Он все еще дрожал, мистер Хайда не отпускал его.
Закрывая глаза, он видел изуродованную и расчлененную Еву Савиньен. Видел потоки крови, текущие по улицам Альтдорфа. Видел детей, которых кидали в огонь. Растерзанные людские тела, валяющиеся в грязи внутренности, выклеванные воронами глаза, вырванные языки.
Он очнулся от дремоты, но ужасы продолжали жить в его мозгу.
Рядом стоял Гуглиэльмо с газетами. Все писали о последнем преступлении Боевого Ястреба.
– Стража не знает, кто этот попрошайка, – сообщил Гуглиэльмо. – Постоянные нищие с Храмовой улицы клянутся, что никогда его не видели, хотя у него даже не осталось лица, которое можно было бы опознать. Он носил амулет Солкана, но есть предположение, что он украл его. Никакой связи с другими жертвами. Никакой связи с театром.
Детлеф мог представить, как шипы на когтистых лапах Ястреба впиваются в человеческое тело, как клюв протыкает кожу, долбит кости.
– Я заказал дополнительный патруль ночной стражи на нашу улицу и на ночь оставлю в здании несколько здоровых парней. Все это пахнет неприятностями. Что до разбитого зеркала Евы и жертвы Боевого Ястреба, я думаю, может, это начало действовать какое-нибудь проклятие.
Детлеф сел, спина и руки у него болели. В комнате с важным видом стоял Поппа Фриц.
– В этом театре проклятия уже случались, – объявил старик. – «Странный цветок». Похоже, Демон Потайных Ходов был против него. Спектакль так и не дошел до премьеры. Болезни, несчастные случаи, неудачи, критика, разногласия. Все вместе.
– Нет никакого проклятия, – бросил Детлеф. – «Доктор Зикхилл и мистер Хайда» – это успех.
– Значит, это проклятый успех.
Детлеф фыркнул. Но не смог собраться с духом и сказать, что презирает непрошено возникшее когда-то суеверие, когда все вокруг толковали о проклятых спектаклях. Актеры вполне способны испортить пьесу и без потустороннего вмешательства.
– Тибальт снова призывает нас прекратить спектакли, – продолжал Гуглиэльмо. – Я не знаю, что за муха его укусила. На улице какие-то борцы за нравственность или еще кто весь вечер маршировали взад-вперед. В здание театра швыряли гнилыми фруктами, и пара бугаев пыталась побить обладателей билетов.
Появилась Женевьева.
– Жени, – обрадовался он. – Наконец хоть кто-то здравомыслящий.
– Возможно, – отозвалась она, целуя его в щеку. Как ни странно, от нее пахло свежим хлебом.
– Где ты была?
Она не ответила, но в свою очередь спросила:
– Кто такой Бруно Малвоизин?
– Автор «Совращения Слаанеши»? Этот Бруно Малвоизин?
– Да, этот.
– Драматург прошлых лет. Бретонец по происхождению, но писал на рейкшпиле, так что, наверно, был гражданином Империи.
– Это все?
– Все, что мне известно, – сказал Детлеф, не понимая. – Он, должно быть, умер лет пятьдесят назад.
Поппа Фриц покачал головой:
– Нет, сэр. Малвоизин как раз не умирал.
Женевьева обернулась к старику:
– Вы знаете о нем?
– К чему все это, Жени? – поинтересовался Детлеф.
– Секрет, – ответила она. – Поппа Фриц?
– Да, мадемуазель. Я знаю про Бруно Малвоизина. Я давно в театре. Я видел, как они приходили, видел, как уходили. Все великие, все неудачники. Когда я был молодым, Малвоизин был знаменитым драматургом. И режиссером.
– Здесь, в Альтдорфе?
– Здесь, в этом театре. Когда я стал учеником билетера, он был постоянным автором театра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Женевьева озиралась по сторонам, пытаясь увидеть, не окажется ли здесь какой-нибудь необычной книги, некоего откровения о силе, сокрытой под человеческой кожей, ключа к безграничным магическим возможностям. Ничего подобного здесь не нашлось.
Что она нашла, так это целый стеллаж, отданный под книги автора, о котором она едва слышала, драматурга прошлого века по имени Бруно Малвоизин. Он был автором «Совращения Слаанеши», насколько она помнила, скандальной в свое время пьесы. Не считая этого, он не создал больше ничего, что жило бы в репертуаре по сей день. Женевьева прочла названия пьес на корешках шикарных переплетов: «Трагедия Магритты», «Седьмое путешествие Сигмара», «Храбрый Бенволио», «Эсталианское предательство», «Месть Вамонта», «Похищение Рашели». Между этими обложками уместилась целая жизнь, жизнь прожитая и позабытая. Очевидно, Бруно Малвоизин что-то значил для обитателя лабиринта. Это могло помочь в решении загадки. Она должна спросить Детлефа, знает ли он что-нибудь об этом человеке. Или, наверно, больше пользы будет от Поппы Фрица: страж служебного входа – неиссякаемый источник сведений о театре.
Она вернулась в коридор и проверила следующую дверь. Та вела в тесное пространство, откуда на нее пахнуло хлебом и полыхнуло жаром. Женевьева чуть было не прошла мимо, но заметила, что с другой стороны этого пространства тоже есть дверь. Она втиснулась в узкий лаз и толкнула ее – тяжелую железную дверцу, оказавшуюся незапертой – наружу.
Вывалившись из духовки, она очутилась на кухне Театра памяти Варгра Бреугеля. Шеф-повар обернулся, разинул рот и выронил поднос с выпечкой, предназначавшейся для антракта.
– Простите, – сказала Женевьева. – Я уже думала, что совсем зажарюсь.
11
На протяжении всей пьесы Анимус наблюдал за Детлефом Зирком. В их совместных сценах Ева находилась рядом с ним, и Анимус мог видеть через призму ее сознания. Актер был крупным мужчиной, почти толстым, сильным физически, мощным генератором идей. Теперешняя хозяйка в данный момент едва ли была в состоянии победить его в схватке. Даже если Анимус будет руководить ею, уберет любые ограничения, что накладывают боль или сознание, ей может понадобиться слишком много времени, чтобы справиться с ним. И Ева знала, что, несмотря на кажущуюся хрупкость, вампирша могла оказаться еще более неподатливым противником.
С наездником в мозгу Ева вжилась в роль Ниты как никогда прежде, отобрав спектакль и у Детлефа, и у всех остальных актеров. Конец второго действия остался полностью за ней, когда она на коленях приползла обратно к Хайде, разматывая шарф, прикрывающий ее синяки, и отдаваясь на его волю. Эта яркая сцена вызвала гром аплодисментов.
Когда дали звонок к спуску занавеса, Детлеф сказал:
– Отлично, Ева, но, наверно, впредь лучше бы поменьше…
Она поднялась, вокруг суетились рабочие сцены, меняя декорации. Детлеф смотрел на нее. Он обливался потом, бисерины блестели сквозь грим монстра. У него была изнуряющая роль.
Увивающийся вокруг Рейнхард поцеловал ее в щечку.
– Великолепно! – выпалил он. – Просто откровение…
Детлеф нахмурился, брови Хайды свирепо сдвинулись.
– Она играет все лучше и лучше, разве не так?
– Разумеется, – кивнул актер-постановщик.
– Вы звезда, – объявил Рейнхард, приподняв большим пальцем ее подбородок.
Анимус знал, что Рейнхард Жесснер хочет сексуального контакта с его хозяйкой. Благодаря Бернаби Шейдту он научился узнавать похоть.
– Главное, помните, – сказал Детлеф, – в конце пьесы я вас убью.
Ева улыбнулась и покорно кивнула. Анимус анализировал те сложные эмоции, которые пульсировали в голове хозяйки. Ее мысли были более упорядочены, чем у Шейдта, предполагаемого ярого приверженца Порядка. Она в своем простодушии весьма походила на самого Анимуса. Актриса стремилась к достижению краткосрочных целей и приближалась к ним с каждым шагом. Анимус с удивлением понял, что симпатизирует Еве Савиньен.
Сохраняя хладнокровие, хозяйка стояла у края кулисы, давая возможность костюмерше поменять на ней шаль, а художнику по гриму нанести сценическую кровь и синие мазки на ее лицо.
– Еще цветы, – сообщил старик, которого Ева знала как Поппу Фрица. – Из дворца.
Анимус позволил Еве скупо улыбнуться. Она считала, что восторги влиятельных мужчин отвлекают ее от дела. Несмотря ни на что, несмотря на ее решительность, несмотря на расчетливость, жизнь Евы принадлежала театру. Она думала о том, чтобы обзавестись любовниками, покровителями, положением в обществе. Но все это стало бы лишь средством. Целью ее было стоять в свете рампы, стоять на сцене. Ева понимала, что отличается от других, и не ожидала любви от отдельных личностей. Имела значение лишь публика в целом, это коллективное сердце, которое ей предстояло завоевать.
– И особый букет, – продолжал Поппа Фриц, – от доброго духа…
Еву, к изумлению Анимуса, пробрал озноб. Поппа Фриц протянул карточку, на которой было написано: «От обитателя 7-й ложи».
– Это место Демона Потайных Ходов, – объяснил он. Внутри Евы нарастала паника, но Анимус унял ее.
Проверив память девушки, он понял ее инстинктивные страхи, понял, в какую сложную ситуацию та загнала себя. Он мог помочь ей справиться с этими беспорядочными чувствами, и он сделал это.
Анимус начинал терять ощущение четкой самоидентификации. Начинал думать о себе, как о ней. Его прошлое существование было сном. Теперь он был Евой Савиньен. И она была Евой.
Произнесли ее имя, и она без раздумий заняла свое место на темной сцене. Занавес раздвинулся, появился свет.
Нита продолжала жить.
Сегодня вечером Ева казалась другой. Конечно, Демон Потайных Ходов ожидал этого. После такого шока большинство актрис вообще не вышли бы в этот день на сцену.
Он не мог понять, однако, как могла она быть столь великолепной. На сцене она была совсем другим человеком. Визжащая в гримерке девочка осталась где-то далеко позади, и единственное, что могли видеть зрители, – это Ниту. Он гадал, в какой мере ее блестящая игра обязана страху, обязана памяти о том, что она увидела.
Встретившись с чудовищем в реальной жизни, не стала ли она лучше понимать подружку мистера Хайды? Вернется ли она позднее к своему наставнику-духу, как проститутка из Кислева упорно возвращалась к своему жестокому любовнику?
Призрак был едва ли не испуган. Он понимал Еву-актрису, но никак не мог понять Еву-женщину. Ему даже не верилось по-настоящему, что такая существует.
Он сидел в 7-й ложе, задыхаясь от беззвучных рыданий, чувствуя, как струятся слезы из его огромных глаз.
На сцене Нита съежилась под потоком брани, которой осыпал ее Хайда. Он вытянул ее ивовым прутом по спине и продолжал изрыгать непристойную ругань, оскорбления, издевки.
Демона Потайных Ходов, как и остальных зрителей, охватил ужас.
Хайда Детлефа Зирка кривлялся, как обезьяна, почти плясал от удовольствия, нанося удар за ударом. Поскольку росло мастерство Евы в этой роли, постольку ее звездный партнер тоже был вынужден покорять все новые вершины.
Зло присутствовало в Театре Варгра Бреугеля. Сгустившееся под светом прожекторов, во всем великолепии сверкающее у всех на виду. Зикхилла и Хайду Детлефа будут помнить как одну из его великих ролей. И дело вовсе не в гриме. Казалось, будто актер действительно жил двойственной жизнью, познав и вершины благородства, и глубины безнравственности. Кто-то, пожалуй, мог бы даже усомниться в здравом рассудке исполнителя и решить, что он повторяет путь печально знаменитого Ласло Лёвенштейна, у которого ужасы сценических ролей возобладали над реальной жизнью, человек и монстр стали неразделимы.
На сцене мистер Хайда топтался тяжелыми сапогами по распростертому на полу телу дочери владельца постоялого двора, с удовольствием вышибая из нее дух.
Подслушивая в укромных местах, Демон Потайных Ходов узнал, что билеты на «Доктора Зикхилла и мистера Хайду» продают с рук в десять раз дороже начальной стоимости. Каждый вечер сановники в масках набивались в ложи, не в силах пережить, что не видели пьесу. В партер и на ярусы втиснули дополнительные кресла, а простолюдины отдавали недельный заработок за право постоять у стены, лишь бы прикоснуться к чуду спектакля, стать частичкой этого события.
Публика вскрикнула, когда голова хозяйской дочки оторвалась и Хайда ногой зашвырнул ее за кулисы.
Это было волшебно. И хрупко. Никто не знал, как долго продлится колдовство. Со временем в пьесе могли выработаться некие шаблоны, и все свелось бы к обычному развлекательному зрелищу, и те счастливчики, кому повезло видеть ее прежде, стали бы с жалостью смотреть на остальных, пришедших слишком поздно.
Сцена сменилась. Нита была теперь одна, напевая песенку, пытаясь выклянчить у невидимых прохожих копейки, на которые она могла бы подкупить привратника, чтобы тот выпустил ее из города. Вдали от Хайды у нее еще был бы шанс. Вернувшись в свою деревню, она сумела бы обрести новую жизнь.
Половина зрителей пыталась скрыть слезы.
Руки ее опустились, она чувствовала оскорбительное, как пощечины, равнодушие кислевитов. Ее песня оборвалась, и она тихонько побрела по сцене, вокруг нее кружились трепещущие клочки бумаги, изображая знаменитый снег Кислева. Нита дрожала в своих обносках, обхватив себя руками.
Потом тень Хайды упала на нее. И ее участь была решена.
12
После каждого следующего представления Детлефу, чтобы восстановиться, требовалось все больше времени. У него по сценарию было три крупные драки, четыре бурные любовные сцены и шесть убийств плюс невероятно тяжелые физически сцены превращений. Синяков и ушибов на нем было как на профессиональном боксере. Потел он так, что должен был терять вес фунтами, правда, на его животе это почему-то не отражалось.
Сегодняшним вечером он едва смог выйти на бис. Когда спектакль окончился, груз усталости обрушился на него со страшной силой. В любом случае, все вызывали Еву. Он мог бы спокойно затеряться среди декораций.
Занавес опустился в последний раз, и Рейнхарду пришлось помочь ему сойти со сцены, выбирая дорогу между канатов и задников.
Перед женскими гримерными громоздилась гора цветочных подношений размером с добрый воз. Все для Евы.
Соскребая с лица грим, избавляясь от уродств Хайды, он дотащился до своей гримерки и рухнул на диван. Голова гудела, как наковальня. Рейнхард наверняка зацепил его в поединке, но боли в нем накопилось столько, что он не мог вычленить какую-то отдельную рану. Его костюмер намочил полотенце и положил ему на лоб. Детлеф фальшиво пробормотал слова благодарности.
Он все еще дрожал, мистер Хайда не отпускал его.
Закрывая глаза, он видел изуродованную и расчлененную Еву Савиньен. Видел потоки крови, текущие по улицам Альтдорфа. Видел детей, которых кидали в огонь. Растерзанные людские тела, валяющиеся в грязи внутренности, выклеванные воронами глаза, вырванные языки.
Он очнулся от дремоты, но ужасы продолжали жить в его мозгу.
Рядом стоял Гуглиэльмо с газетами. Все писали о последнем преступлении Боевого Ястреба.
– Стража не знает, кто этот попрошайка, – сообщил Гуглиэльмо. – Постоянные нищие с Храмовой улицы клянутся, что никогда его не видели, хотя у него даже не осталось лица, которое можно было бы опознать. Он носил амулет Солкана, но есть предположение, что он украл его. Никакой связи с другими жертвами. Никакой связи с театром.
Детлеф мог представить, как шипы на когтистых лапах Ястреба впиваются в человеческое тело, как клюв протыкает кожу, долбит кости.
– Я заказал дополнительный патруль ночной стражи на нашу улицу и на ночь оставлю в здании несколько здоровых парней. Все это пахнет неприятностями. Что до разбитого зеркала Евы и жертвы Боевого Ястреба, я думаю, может, это начало действовать какое-нибудь проклятие.
Детлеф сел, спина и руки у него болели. В комнате с важным видом стоял Поппа Фриц.
– В этом театре проклятия уже случались, – объявил старик. – «Странный цветок». Похоже, Демон Потайных Ходов был против него. Спектакль так и не дошел до премьеры. Болезни, несчастные случаи, неудачи, критика, разногласия. Все вместе.
– Нет никакого проклятия, – бросил Детлеф. – «Доктор Зикхилл и мистер Хайда» – это успех.
– Значит, это проклятый успех.
Детлеф фыркнул. Но не смог собраться с духом и сказать, что презирает непрошено возникшее когда-то суеверие, когда все вокруг толковали о проклятых спектаклях. Актеры вполне способны испортить пьесу и без потустороннего вмешательства.
– Тибальт снова призывает нас прекратить спектакли, – продолжал Гуглиэльмо. – Я не знаю, что за муха его укусила. На улице какие-то борцы за нравственность или еще кто весь вечер маршировали взад-вперед. В здание театра швыряли гнилыми фруктами, и пара бугаев пыталась побить обладателей билетов.
Появилась Женевьева.
– Жени, – обрадовался он. – Наконец хоть кто-то здравомыслящий.
– Возможно, – отозвалась она, целуя его в щеку. Как ни странно, от нее пахло свежим хлебом.
– Где ты была?
Она не ответила, но в свою очередь спросила:
– Кто такой Бруно Малвоизин?
– Автор «Совращения Слаанеши»? Этот Бруно Малвоизин?
– Да, этот.
– Драматург прошлых лет. Бретонец по происхождению, но писал на рейкшпиле, так что, наверно, был гражданином Империи.
– Это все?
– Все, что мне известно, – сказал Детлеф, не понимая. – Он, должно быть, умер лет пятьдесят назад.
Поппа Фриц покачал головой:
– Нет, сэр. Малвоизин как раз не умирал.
Женевьева обернулась к старику:
– Вы знаете о нем?
– К чему все это, Жени? – поинтересовался Детлеф.
– Секрет, – ответила она. – Поппа Фриц?
– Да, мадемуазель. Я знаю про Бруно Малвоизина. Я давно в театре. Я видел, как они приходили, видел, как уходили. Все великие, все неудачники. Когда я был молодым, Малвоизин был знаменитым драматургом. И режиссером.
– Здесь, в Альтдорфе?
– Здесь, в этом театре. Когда я стал учеником билетера, он был постоянным автором театра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30