Магия и грехи, искушения и ужас, честолюбие и страдания. Становятся ли люди хайдами постепенно, подобно тому, как сыплются песчинки в песочных часах, или превращение происходит мгновенно, как на сцене?
Он стиснул кулаки и представил, что наносит ими удары. Представил сокрушаемые черепа.
Череп Евы Савиньен.
Черная рука схватила его сердце и медленно сжала. Его кулаки закаменели, он оскалился, обнажая зубы.
Тьма пульсировала в его мозгу.
Мистер Хайда вырос в нем, и плечи Детлефа поникли, это его тело приняло облик монстра.
Животное начало проросло внутри его собственного.
В зле присутствовало такое наслаждение. Такая простота и легкость. Такая свобода. От желания до его осуществления было рукой подать. Свирепая простота дикости.
Наконец-то Детлеф понял.
– Детлеф Зирк, – произнес голос, пробившись сквозь его мысли. – Я Виктор Расселас, управляющий и советник Морнана Тибальта, канцлера Империи, директора Имперского банка Альтдорфа.
Детлеф смотрел на человека, пытаясь сфокусировать зрение.
Это был хрупкий тип, одетый в темно-серое, в затянутой в перчатку руке он держал свиток. Вместо герба стояла печать Имперской канцелярии.
– Я уполномочен вручить вам эту петицию, – монотонно бубнил Расселас, – с требованием, чтобы вы прекратили показывать спектакль «Странная история доктора Зикхилла и мистера Хайды». Она подписана более чем сотней выдающихся граждан Империи. Мы утверждаем, что ваша драма пробуждает жестокие наклонности в публике, и в эти кровожадные времена такое возбуждение…
Расселас задохнулся, потому что руки Детлефа сомкнулись на его горле.
Детлеф смотрел на искаженное ужасом лицо человечка и стискивал его шею все сильнее, наслаждаясь ощущением трепещущих под пальцами мышц. Лицо Расселаса несколько раз поменяло цвет.
Детлеф ударил советника головой о стену. Тоже неплохое ощущение. Он повторил.
– Что ты делаешь?
Он едва услышал этот голос. Просунув большой палец за ухо Расселаса, он с силой, вонзая ноготь в кожу, нажал на пульсирующую там вену.
Еще несколько секунд удовольствия, и пульс затихнет.
– Детлеф!
Чьи-то руки вцепились в его плечо. Женевьева.
Тьма в его мозгу обратилась в туман и рассеялась. Он почувствовал, что у него все болит, зубы накрепко стиснуты, голова раскалывается, все кости в руке будто перемолоты. Он выпустил задыхающегося советника и рухнул на руки Женевьеве. Она с легкостью приняла его вес и мягко опустила Детлефа в кресло.
Расселас кое-как поднялся на ноги и ослабил воротник. Кожа его от злости пошла красными пятнами. Он испарился, оставив свою петицию.
– О чем ты думал? – спросила Женевьева.
Он не знал.
8
Ученица обучалась быстрее, чем ожидал Демон Потайных Ходов. Она, как кокетливый вампир, искусно высасывала из него досуха весь его опыт, все мастерство. И пила их маленькими быстрыми глоточками.
Скоро он будет пуст. Совсем.
Сидя у себя в комнате перед зеркалом, Ева безудержно рыдала, лицо ее превратилось в застывшую маску горя. Потом, в одно мгновение, едва достаточное, чтобы задуть свечу, она полностью успокоилась.
– Хорошо, – сказал он.
Она скромно приняла его похвалу. Упражнения были окончены.
– Ты отказалась от предложения Лютце?
– Конечно.
– Это следовало сделать. Потом будут другие. Со временем ты примешь одно из них. Подходящее.
Ева на миг погрустнела. Он не понимал ее настроения.
– Что тревожит тебя, дитя?
– Когда я приму предложение, я должна буду уйти в другой театр.
– Естественно.
– А ты пойдешь со мной?
Он не ответил.
– Дух?
– Дитя, ты не будешь нуждаться во мне вечно.
– Нет. – Она топнула ножкой. – Я тебя никогда не брошу. Ты столько для меня сделал. Эти цветы, эти записки. Они в такой же мере твои, как мои.
Ева говорила неискренне. Ирония судьбы: вне сцены она была скверной лицемеркой. На самом деле она полагала, что уже переросла его, но не была уверена, достаточно ли уже окрепла для того, чтобы шагать дальше без привычного костыля. И еще в глубине души она боялась конкуренции и предполагала, что он найдет себе другую ученицу.
– Я всего лишь добросовестный садовник, дитя. Я способствовал твоему расцвету, но моей заслуги в нем нет.
Ева не знала этого, но она была первой, кого он обучал. Она же будет и последней.
Такие Евы Савиньен встречаются лишь раз в жизни, даже если жизнь долгая, как у Демона Потайных Ходов.
Девушка опять села к зеркалу, глядя на свое отражение. Пыталась ли она увидеть то, что за ним, увидеть его? Эта мысль повергла его в ужас. По шкуре побежали мурашки, он услышал, как капает с него густая слизь.
– Дух, почему я не могу увидеть тебя?
Она уже спрашивала об этом прежде. Он не знал, что ответить.
– У тебя нет тела, которое можно увидеть?
Он едва не засмеялся, но не мог выдавить ни звука. Хотел бы он, чтобы это было так.
– Кто ты?
– Теперь я Демон Потайных Ходов. Когда-то был драматургом и режиссером тоже. Но это было очень давно. До твоего рождения. Даже до рождения твоей матери.
– Как тебя зовут?
– У меня нет имени. Больше нет.
– А какое имя у тебя было?
– Тебе оно все равно ничего не скажет.
– У тебя такой красивый голос, я уверена, ты хорошенький. Очаровательное привидение, как призрак в «Туманном фарсе».
– Нет, дитя.
Демон Потайных Ходов ощутил неловкость. С того дня, как идет этот спектакль, Ева пытается выжать из него что-нибудь о нем же. Прежде все ее вопросы были только о себе самой, о том, как она может улучшить свою игру. Теперь ее обуревало нехарактерное для нее любопытство. Чувство, которое она открыла в себе и которому позволила разрастись.
Она принялась расхаживать по комнате, повернувшись к нему спиной. С самой премьеры из дворца каждый день доставляли букет. Ева покорила принца Люйтпольда. Она вынула вчерашние, слегка увядшие цветы из вазы и сунула их к остальным.
– Я люблю тебя, дух, – сказала она… и солгала.
– Нет, дитя. Но я научу тебя, как изображать любовь.
Она резко повернулась, держа в руке тяжелую вазу, и разбила зеркало вдребезги. Звон осыпающегося стекла прозвучал в узком пространстве туннеля подобно взрыву. Хлынул свет, огнем полоснув его по зажмурившимся глазам. Осколки забарабанили по груди, прилипая к влажным пятнам на шкуре.
Ева попятилась. Стекла звенели у нее под ногами.
Она увидела его. Настоящий, неподдельный ужас брызнул из нее истошным визгом, ее прекрасное лицо исказилось от страха, отвращения, брезгливости, инстинктивной ненависти.
Именно этого он и ожидал.
Снаружи в дверь Евы настойчиво застучали. Из коридора доносились крики.
Он удрал через свой личный потайной ход прежде, чем кто-нибудь успел ворваться в гримерную, прополз по катакомбам, подтягиваясь щупальцами, забиваясь в самое сердце театра, стремясь спастись от света, спрятаться от оскорбленных его видом глаз, укрыться в неизведанных глубинах здания. Он знал этот путь впотьмах, знал каждый поворот и развилки переходов. В самом сердце лабиринта была его лагуна, ставшая для него домом со времени его первого изменения.
Разбилось больше чем зеркало.
Она сломала замок и рывком распахнула дверь. Ева Савиньен билась в истерике, заливая слезами гримерную. «Наконец-то настоящие эмоции», – не без злорадства подумала Женевьева. Впервые Ева давала повод предположить, что вне сцены тоже может испытывать какие-то чувства. Зеркало было разбито вдребезги, в воздухе кружились лепестки растерзанных цветов.
Когда Женевьева шагнула в комнату, а следом за ней толпой ввалились и остальные, актриса отпрянула. Будто пойманный зверек, Ева попятилась в угол, как можно дальше от разбитого зеркала.
Позади смотрового глазка виднелось отверстие.
– Ну, в чем дело? – спросила девушку Иллона.
Ева лишь мотала головой и рвала на себе волосы.
– У нее припадок, – сказал кто-то.
– Нет, – возразила Женевьева. – Она испугалась. Просто испугалась.
Она крепко взяла ее за руки и попыталась утихомирить. Без толку. Женевьеву Ева боялась не меньше, чем того, кто поверг ее в такую панику, кем бы он ни был.
– Тут проход, – доложил от зеркала Поппа Фриц. – Уходит прямо в стену.
– Что случилось? – спрашивал Рейнхард.
Детлеф, расталкивая толпу, пробился в комнату, и Ева бросилась к нему, уткнулась лицом в его рубашку, содрогаясь от рыданий. Потрясенный Детлеф взглянул на Женевьеву, похлопывая Еву по спине, пытаясь успокоить ее. Должность режиссера делала его чем-то вроде всеобщего отца для членов труппы, но к такому поведению он не привык. Особенно со стороны Евы.
Актриса внезапно оторвалась от Детлефа и, стрелой проскочив между заполнивших комнату людей, выбежала за дверь и кинулась по коридору прочь из театра. Детлеф кричал ей вдогонку. Вечером спектакль, и она не могла вот так взять и убежать.
Женевьева осматривала отверстие, обнаружившееся на месте зеркала. Оттуда тянуло холодным сквозняком. И очень своеобразно пахло. Ей показалось, что она услышала, как где-то вдалеке что-то движется.
– Смотрите, тут какая-то жидкость, – объявил Рейнхард, макнув палец в слизистое вещество, налипшее на иззубренный край стекла. Слизь была густая, зеленая.
– Что тут произошло? – спросил Детлеф. – Что проникло к Еве?
Поппа Фриц наклонился к отверстию и потянул носом странный запах.
– Пахнет, как в седьмой ложе, – сказал Рейнхард. Поппа Фриц глубокомысленно кивнул.
– Демон Потайных Ходов, – подтвердил он, постукивая себя по носу.
Детлеф раздраженно всплеснул руками.
Бернаби Шейдт легко отыскал театр. Он стоял на Храмовой улице, одной из самых оживленных в городе. Но к тому моменту, когда они добрались до места, Анимусу от Шейдта пользы было уже немного. Хоть он и забинтовал, как мог, свой обрубок тряпками, оторванными от своего же облачения, но все же потерял много крови. Рана в спине тоже сильно кровоточила, а наконечник арбалетного болта застрял у него в позвоночнике. Этот хозяин умирал под Анимусом, точно так же как кони, которые несли его к Альтдорфу, умирали под Шейдтом.
Он сумел дотащиться до узкого переулка рядом с Театром памяти Варгра Бреугеля и привалился к стене напротив служебного входа. Пока он, пошатываясь, отдыхал, проходящая мимо женщина сунула ему в руку монетку и благословила его именем Шаллии.
Сжимая монетку в уцелевшем кулаке, он оперся о стену. Он знал, что из множества его ран медленно текут струйки крови, но почти ничего не чувствовал. Внезапно дверь служебного входа с грохотом распахнулась, и из нее выбежала девушка. Она должна быть из труппы. Молодая, со струящимися темными волосами.
Анимус заставил Шейдта подняться на слабых ногах и заковылять навстречу девушке, загораживая ей путь. Она увернулась, но переулок был слишком узкий. Он навалился на нее, прижал к стене, потащил вниз. Она сопротивлялась, но не кричала. У нее, и без того охваченной паникой, страха уже не было.
Когда Шейдт повалился на нее сверху, его нога выгнулась не в ту сторону и сломалась, острый конец обломка кости проткнул мышцы и кожу пониже колена. Он вцепился девице в волосы и потянулся к ее лицу.
Теперь девушка начала визжать. Анимус пришпорил своего хозяина. Шейдт прижался лицом к хорошенькому личику девушки, и маска сползла с него, скользнула вниз.
Шейдт вдруг оказался свободен, и тело его захлестнула боль, боль всех его ран. Он завопил, когда мучительная агония пронзила его, будто удар молнии.
Покинутый, он пропадал без Анимуса.
Девушка отпихнула его, успокаиваясь, поднялась.
Шейдт безостановочно дрожал, изо рта стекала струйка. Он свернулся в кровоточащий клубок, обломки его конечностей превратились в сгустки боли. Подняв взгляд, он увидел, как девушка ощупывает свое лицо. Маска была на месте, но еще не приросла. Белый металл поймал лунный свет и вспыхнул, будто фонарь. Она больше не кричала. Но кричал Шейдт, исторгая мучительный, пронзительный смертный вой из глубин своей лишившейся Порядка души.
Детлеф осмотрел отверстие и порадовался тому, что никто не предложил ему обследовать проход. Ему трудновато было бы протискиваться через дыру размером с зеркало, а в темноте, царившей за ней, присутствовало нечто, напомнившее ему о коридорах замка Дракенфелс.
– Оно, наверно, уже ушло на мили отсюда, – сказал он. Рядом с ним, качая головой, стоял Гуглиэльмо с целой пачкой поэтажных планов и схем.
– Здесь ничего не отмечено, но мы всегда знали, что все они в лучшем случае лишь приблизительные. Здание перестраивали, сносили, восстанавливали, ремонтировали много раз.
Женевьева стояла тут же, ожидая. Она была настороженна, будто в любой момент ожидала внезапного нападения. Рабочие сцены ушли искать Еву.
Иллона пыталась казаться обеспокоенной за девушку.
– И эта часть города из-за войн насквозь изрыта потайными ходами и туннелями.
Детлефа тревожило вечернее представление. Публика уже начала прибывать. И все рассчитывали увидеть открытие сезона, Еву Савиньен.
Остальным заниматься было некогда.
9
Новая хозяйка поднялась, уже с Анимусом на лице. Шейдт корчился от боли у ее ног, цеплялся за нее рукой, пытаясь подтянуться и встать.
– Отдай, – выкрикнул он сквозь боль.
Стряхнуть его с себя не составляло труда.
Анимуса заинтриговал и холодный, целеустремленный разум Евы Савиньен, и недавняя вспышка паники, нацарапанная поверх безупречного до этого мига листа ее мыслей. Девушка будет тем транспортом, который доставит его прямо к Женевьеве и Детлефу. Прямо к его цели. Теперь надо быть осмотрительнее.
Как и у Шейдта, у этой хозяйки имелись свои потребности и желания. Анимус решил, что сумеет помочь удовлетворить их. Она разжала и сжала кулаки, чувствуя, как напрягаются и расслабляются мышцы, проверила, как слушаются ее локти, колени. Анимус сознавал, насколько безупречно это юное тело. Спина была гибкой, как хороший лук, стройные ноги пропорциональны, как у самой совершенной, приукрашенной статуи. Она раскинула руки, подняла плечи, отчего грудь стала казаться еще выше.
Визжащий у ее ног человек привлекал внимание. На улице было полно народу, люди отпускали замечания. Скоро кто-нибудь вмешается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30