Наиболее ценные сведения достаете лично Вы, а Ваши источники ценных материалов не дают». И в марте 1941 года он повторяет: «В течение последних 3-х лет учреждения германского посольства настолько расширились и появилось такое большое количество новых людей, что буквально не найти ни одного свободного местечка. При этих условиях почти совершенно исключена какая бы то ни было возможность фотографирования того материала, который еще сейчас мне удается получать для прочтения. За все эти годы мне удавалось, несмотря на существенную смену аппарата, сохранить свое положение человека, пользующегося доверием. Сейчас мне также удается читать почти столько же материалов, сколько и прежде, а может быть и больше. Но, к сожалению, в большинстве случаев я не могу их фотографировать, как я это делал прежде. Вы должны понять, что материалы и документы, которые мне разрешают читать, я не могу при существующих условиях ни в коем случае выносить за пределы учреждения. Только в самых редких случаях удается что-либо подобное. Этому мешает строгая секретность и предосторожность против местных шпионов, царящие в названных учреждениях».
Преуспевал Рихард и как журналист. Публикуемые в Европе материалы снискали ему достаточно широкую известность, причем не только как корреспонденту, но и как ученому – все-таки он был доктором социологии, не стоит об этом забывать. В 1936 году Алекс сообщает в Центр: «В колонии „Рамзай“ завоевывает все больший авторитет как крупный отечественный журналист. Он теперь является представителем не только одной маленькой газеты, с которой он начал, но, как Вам может быть известно, корреспондентом одной из крупнейших тамошних газет и ведущего толстого экономического журнала». Сам Зорге в донесении от 14 мая 1937 года пишет, что он стал известным журналистом и заместителем руководителя Германского информационного бюро в Токио.
Он общается со множеством коллег из самых разных стран, есть у него знакомства и в деловых кругах. Большого разведывательного значения все это не имеет, однако полезно для репутации и для общего понимания обстановки. В этих кругах все время крутится довольно большое количество информации и, высмеивая, по журналистской привычке, за рюмкой в хорошей компании очередное политическое начинание, можно много узнать. Естественно, никто из коллег и не подозревал, кто такой на самом деле Рихард. Он считался в журналистской среде хорошо информированным и не жадным товарищем, охотно скармливал коллегам не слишком ценную информацию, взамен получая их хорошее отношение. Но, естественно, секретные сведения коллеги не получали, Зорге приберегал их для Центра и для немецкого посольства.
«Другие журналисты уважали меня не только как известного германского журналиста, но и как отзывчивого друга, готового помочь в случае необходимости, – сообщал Рихард в Центр. – Например, когда Вайзе уезжал в отпуск, я оставался за него в Германском информационном агентстве. Также если случалось что-либо, заслуживающее телеграфного донесения, о чем другим узнать не удалось, то я их информировал. Мы не только встречались в служебном помещении, но и обедали вместе и бывали друг у друга дома. В свою очередь, когда они знали, что я не хочу идти куда-либо, например, в „Домэй“ или информационное бюро японского правительства, то они делали это за меня. Меня считали слегка ленивым, обеспеченным репортером. Конечно, они не имели понятия о том, что мне приходится делать очень многое помимо моей журналистской работы. В целом мои отношения с германскими журналистами были близкими, приятельскими».
По мере «похолодания» международной обстановки Рихард постепенно уменьшал количество контактов с коллегами из других стран. Не то чтобы это было обязательно – несмотря на любой градус международных отношений, журналисты все равно продолжали вместе пить и обмениваться информацией. Однако ни к чему было провоцировать германское посольство на выражение неудовольствия, тем более что с коллегами из противоположного лагеря поддерживал контакт Бранко Вукелич. На достаточном расстоянии Рихард держался и от японских коллег, поддерживая с ними лишь официальные отношения, встречаясь на приемах и пресс-конференциях да иной раз приглашая кое-кого на завтрак. Зачем, когда есть Одзаки, Мияги и их многочисленные и разветвленные связи?
Бранко числился в агентстве «Домэй», через которое, как и через любое информационное агентство, проходило множество информации, далеко не всегда по цензурным соображениям попадавшей в прессу. Однако эти сведения, не подлежащие оглашению, естественно, никем не охранялись, информационные сводки валялись где попало, а японские журналисты, которые мало о чем могли писать, обсуждали в разговорах самые разнообразные темы. Бранко к тому времени свободно говорил по-японски. Работал он также во французском агентстве «Гавас» – с тем же результатом.
К тому времени мнение резидента об этом его помощнике кардинально изменилось. Когда Рихард сообщал в Центр свои соображения по поводу дальнейшей реорганизации резидентуры, с просьбой отозвать его и Клаузена, именно Вукелича он видел своим преемником. «…В любом случае мы за то, чтобы он непременно возвратился назад для создания здесь крепкой кристаллизационной точки для всех будущих работ. Жиголо настолько хорошо здесь вжился, что просто было бы жаль его отсюда пересаживать. Разговор и чтение местного языка он освоил почти в совершенстве, а это весьма редкое явление». Сюда можно добавить, что Бранко разошелся с Эдит, которая была в курсе его работы, и в 1940 году женился на японке Ямасаки Иосико, причем обвенчался с ней в церкви, ав 1941 году у них родился сын Хироси. Новую жену он в эти подробности своей работы не посвящал. Теперь у него были еще более прочные корни в Японии. Эдит получила «за молчание» шесть тысяч долларов и вышла из организации.
Что касается Ходзуми Одзаки, то его карьерный рост не остановился на должности сотрудника газеты. Вскоре Одзаки стал членом так называемой «группы завтраков», или «группы среды» – так называли себя молодые аналитики, группировавшиеся вокруг князя Коноэ, высокопоставленного сановника, трижды занимавшего пост премьер-министра. «Группа завтраков» была «мозговым центром» кабинета князя. В 1938 году он был назначен советником кабинета – это уже была официальная должность, дававшая большие права на получение информации и на доступ к государственным документам, в том числе и секретным.
В основном, из кабинета князя Одзаки черпал информацию, касающуюся внутренней и внешней политики Японии, несколько реже экономическую и еще реже – военную информацию, все ценное из которой становилось достоянием разведгруппы «Рамзай». Кроме того, эти знакомства много давали для понимания общей обстановки в стране – хотя трудно сказать, оставался ли ЦК по-прежнему заказчиком Зорге, или уже нет. Менялось время, менялись приоритеты, Радек был арестован и расстрелян, а Рамзай по-прежнему сидел в Японии, у него было свое представление о том, чем именно он должен заниматься.
Затем Одзаки начал работать в научно-исследовательском бюро акционерного общества Южно-Маньчжурской железной дороги. ЮМЖД была не просто дорогой, путем сообщения, а колоссальной экономической империей, державшей в руках экономику значительной части провинций Северного Китая и тесно связанной с планами японского генштаба и Квантунской армией. Территория, которую контролировали ЮМЖД и Квантунская армия, в три раза превышала территорию собственно Японии. А учитывая, что Южная Маньчжурия, согласно планам Танаки, была плацдармом для нападения на СССР, нетрудно догадаться, что подробности жизни этого «государства в государстве» крайне интересовали Москву. С августа 1939 года Одзаки редактировал «Ежемесячный отчет» этого общества, где содержалась вся информация о перевозках – а по ней можно было составить представление о действиях Японии в этом регионе, непосредственно примыкавшем к советским территориям. А, кроме того, обаятельный Одзаки легко заводил знакомства, и в число его друзей и приятелей входили достаточно высокопоставленные люди.
«Я по натуре человек общительный, – говорил он на суде, – у меня не только широкий круг друзей, но я поддерживал довольно близкие отношения с большинством из них. Эти друзья и были для меня источниками информации».
«Никогда не производи впечатление человека, страстно желающего получить какую-либо информацию, – делился он опытом. – Тот, кто занят важными делами, откажется беседовать с тобой, если заподозрит, что твой мотив – сбор информации. А если ты производишь впечатление человека, знающего больше, чем твой предполагаемый информатор, он даст тебе ее с улыбкой. Неформальные вечеринки – превосходное место для сбора новостей. И очень удобно быть специалистом в какой-либо области. Что касается меня, я был специалистом по китайским вопросам, и ко мне часто обращались люди из разных кругов… Жизненно необходимы связи с влиятельными организациями… Ты не сможешь быть хорошим разведчиком, если сам не являешься хорошим источником информации. А этого можно достичь лишь в ходе непрерывного образования и приобретения богатого опыта».
Мияги тоже поставлял информацию. Правда, его источники были далеко не такими ценными, как у Одзаки – высокопоставленный врач, унтер-офицер, фабрикант, биржевой маклер, дамская портниха – но они тоже передавали сведения, почерпнутые в разговорах с офицерами, чиновниками и их женами и пр. Был и один ценный контакт – личный секретарь японского генерала Угаки. Этот генерал четыре раза был японским военным министром, а в 1938 году стал министром иностранных дел. Мияги и его секретарь были старыми друзьями и, что особенно ценно, по этому каналу шла военная информация. Не брезговал художник и прогуляться по низкопробным барам, выпить и поболтать с военными – способ, совершенно невозможный для элитарного Одзаки. Рихард в Китае добывал немало таким способом, получалось это и у Мияги в Токио. Правда, как говорил Зорге про этого своего помощника: «Он часто жаловался на то количество спиртного, которое ему приходится выпивать, чтобы узнать самые тривиальные факты».
Через Одзаки и Мияги Рихард поддерживал контакт с остальными японскими информаторами своей огромной организации – их, агентов и источников, было тридцать человек.
…Рихард Зорге был не только разведчиком и известным журналистом, но и ученым. Он говорил, что глубокое знание страны пребывания необходимо в разведывательной работе. Однако это лишь одно, первое объяснение его интереса к Японии. Он изучал страну не как разведчик, а как ученый, вживался в ее жизнь. Так, в 1941 году, когда Михаил Иванов попал на представление старинной японской оперы, которое МИД Японии устраивал для дипломатов и журналистов, то, наблюдая за выражениями лиц присутствующих, пришел к выводу, что из всех гостей один лишь Зорге понял и оценил спектакль. Японское искусство весьма специфично, просто так его не поймешь.
В отличие от большинства европейцев, Рихард не стремился жить в своей среде. Вскоре после прибытия в Японию он снял для себя маленький домик с крохотным садиком в «японском» квартале, в районе Адзабуку. Эта Харих-Шнайдер, профессор консерватории, так описывала этот дом: «В квартире было жарко, как в духовке. Очертания пыльных улиц расплывались в нестерпимом блеске солнечных лучей; на террасе, расположенной на крыше его дома, даже по ночам царила невыносимая духота… Воздух был наполнен ароматом горячего дерева, из соседних домов доносились звуки радио и детский смех…
Дом Зорге затерялся среди жилищ бедных японцев. Построенный в небрежном, европейско-японском стиле, он выглядел неряшливо. Две комнаты внизу, вся их убогая обстановка ограничивалась несколькими шаткими столиками, на одном из которых лежал клочок потертого красного бархата… За стенкой находилась кухня. Наверху – его рабочая комната с большим диваном, письменным столом и граммофоном, во всю стену, от пола до потолка – книжные полки. За дверью – спальня, которую почти целиком занимала широкая двуспальная кровать. К спальне вел узкий коридорчик. Двери обеих комнат верхнего этажа выходили на террасу».
Сам Рихард писал жене со своим обычным юмором: «Здесь зима выражается в дожде и влажном холоде, против чего плохо защищают и квартиры, ведь здесь живут почти что под открытым небом: если я печатаю на своей машинке, то это слышат почти все соседи. Если это происходит ночью, то собаки начинают лаять и детишки плакать. Поэтому я купил себе бесшумную машинку…»
Вскоре в домике появилась и хозяйка. 4 октября 1935 года Рихард отмечал день рождения в ресторанчике «Золото Рейна», где любили собираться скучающие по родине токийские немцы. В заведении старательно поддерживался немецкий дух, даже японских официанток звали европейскими именами. Впрочем, воспитаны они были в лучших японских традициях, были умны и умели развлекать гостей утонченной беседой. В тот день хозяин подозвал одну из официанток, по имени Агнес, и велел: «Этому господину сегодня исполнилось сорок лет. Постарайся, чтобы ему запомнился этот вечер».
Однако, несмотря на все старания девушки, «господин» чем больше пил, тем больше мрачнел.
– Люди веселятся в день рождения. А, вам, наверное, у нас скучно… – сказала она, подливая гостю вина.
– Если тебе доведется отмечать сорокалетие так же далеко от родных мест, поймешь, насколько это весело, – мрачно усмехнулся тот.
Через несколько дней они случайно встретились в магазине грампластинок.
– Ты так старалась развеселить меня, что заслуживаешь награды, – улыбнулся гость. Сегодня он был весел и обаятелен, подарил Агнес несколько пластинок. В следующий раз они увиделись весной 1936 года, когда немец вновь появился в ресторане, затем – в июне… «Агнес», на которую он произвел неизгладимое впечатление, помнила каждый его визит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26