Что касается Антонио Лаго, которого не интересовали ни вино, ни красотки, то он объявил себя рыцарем Авроры и ее подруги. Под грубоватой внешностью горца скрывалась по-настоящему самоотверженная душа. Молодым девушкам более не требовалось испытывать его преданность: с баском и его сестрой они чувствовали себя в полной безопасности. Вероятно, именно поэтому кому-то потребовалось, чтобы баск получил поручение от графа и не смог больше оставаться на Луврской набережной.
Отсутствие Лаго, готового защитить Аврору от кого угодно, оказалось на руку Жандри и Киту, которые не преминули этим воспользоваться, правильно рассудив, что другой случай может и не представиться. Им хорошо заплатили, и они, как коршуны, кружили вокруг дворца Неверов, грозя разрушить счастье влюбленных. Неусыпная бдительность Антонио мешала им.
Через восемь дней после отъезда Мехмета-эфенди должен был состояться бал, который в честь Лагардера, Шаверни и их невест давали герцог и герцогиня Сент-Эньян.
Пока герцог жил в Мадриде, его особняк на улице Варенн стоял запертым, да и после возвращения хозяев были открыты лишь их личные апартаменты. Но когда герцогиня решила дать бал, на который был приглашен весь высший свет, то во дворце Сент-Эньян появились десятки рабочих, столяров, художников, позолотчиков, обойщиков. Были приведены в порядок первый этаж и сады; было нанято огромное количество новых лакеев. Герцогиня проводила целые дни посреди ворохов тканей и нагроможденной мебели, указывая место для каждой вещи и муштруя слуг, – словом, она неустанно трудилась, чтобы сказать, наконец, мужу; «Все готово».
В этих тяжких заботах герцогине очень помогли двое молодых людей, нанятых ею в услужение. Это были братья, сироты, как они утверждали; госпожа де Сент-Эньян взяла их на службу сразу же без всяких рекомендаций. Благородная дама была очарована их хорошими манерами, необычными для слуг: в те времена лакеи нередко действовали заодно с самыми обычными грабителями, представляя серьезную опасность для своих хозяев.
Госпоже де Сент-Эньян положительно повезло с этими двумя юношами. Она была просто счастлива, что ей так вовремя подвернулись столь честные, преданные слуги, которые, сверх того, обладали еще и хорошим вкусом, что было уж совсем необычно для людей их круга.
Она с легким сердцем доверила бы им свою казну, но в данный момент в этом не было необходимости. Поэтому она всего лишь велела им установить подсвечники и ширмы, а также горшки и кадки с оранжерейными цветами, привести в порядок бра и консоли и расставить по местам тысячи изящных вещиц, которые были необходимым украшением светской гостиной XVIII века.
Новым слугам была также доверена весьма обременительная миссия: им предстояло подвесить к потолку знаменитую люстру, возраст которой исчислялся сотнями лет. Весь парижский свет считал ее подлинным шедевром благодаря усердным восхвалениям друзей семейства Сент-Эньянов. Но того же мнения придерживались и истинные ценители искусства, которых Дю Прадель называл «знаменитыми любителями»; их имена были – герцог Ришелье, банкир Жабак, де Ганьер и другие. Некоторые уверяли, что эту люстру отбили в Палестине у неверных, укравших ее из Храма Гроба Господня; иные – что это собственность мальтийских рыцарей; еще кто-то поговаривал, что ее сделали андалузские мавры. На самом же деле эту люстру привезли из древнего тюрингского городка. Господин де Сент-Эньян, зная ее историю и даже имя мастера, от души смеялся над «знаменитыми любителями», слушая, как они путаются в легендах и гипотезах. Впрочем, вся эта шумиха только повышала ценность люстры в глазах света.
Это было и в самом деле настоящее чудо, шедевр, без сомнения увенчавший собой жизнь большого мастера. Кого только не изобразил художник на этой люстре! На ней резвились всевозможные звери, многочисленные змеи вились вокруг ее рожков. Казалось, что автору не хватило всех известных на земле тварей, что его воображение оказалось богаче природы; он создал множество фантастических существ, которые, кусаясь, сплетались в борьбе, казались опьяненными, плакали, кричали, лизали женские руки или изрыгали пламя.
Вес этой люстры, надо думать, был внушителен, и подвешивать ее к потолку на длительный период значило бы постоянно ходить под дамокловым мечом, поэтому ею пользовались не чаще одного раза в год, подтягивая вверх при помощи целой системы подъемных механизмов. Как только очередной бал или праздник заканчивался, люстру снова спускали в подвал, где она хранилась в огромном ящике.
Для проведения всех сложных манипуляций обычно хватало двух человек. Новые слуги справились с этой работой превосходно.
Несмотря на то, что существовал обычай выставлять эту редкость напоказ только во время великих событий, например, визитов короля или семейных торжеств, госпожа де Сент-Эньян, при полном одобрении супруга, сочла заслуживающими такой чести и своих нынешних гостей. Она была уверена, что люстра им понравится.
Стемнело. Улица Варенн заполнялась каретами и портшезами. Скоро по мостовой стало невозможно пройти, столько гостей стремилось увидеть чудеса, слухи о которых проникали далеко за пределы особняка. Но более всего приглашенные желали быть представленными Лагардеру, Шаверни и их невестам. Все, особенно дамы, прекрасно знали Шаверни и считали его изящнейшим кавалером, но Лагардера большинство из них видели мельком, да и то издалека. Можно предположить, какие смелые догадки об Анри порождала его репутация таинственного героя.
– Какой он? Высокий, хорошо сложен?
– О! Дорогая моя! Разве вы не знаете? Он прекрасен как бог!
– Настоящий Адонис…
– Адонис и Геркулес в одном лице… Да в нем соединились все боги Олимпа!
– И хромой урод Гефест тоже?
– А у вас, милочка, вероятно, плохое зрение, захватили ли вы лорнет?
– Я его и так увижу достаточно близко.
– Тогда присмотритесь к его усам, говорят, они у него удивительно изящные.
Огромная зала была заполнена людьми, а непрерывный шум разговора напоминал жужжание; речь шла только об одном человеке – о графе де Лагардере. Впрочем, среди кавалеров пятеро или шестеро вспомнили об Авроре и ее подруге. Так или иначе, всем не терпелось поскорее увидеть виновников торжества.
В залах особняка Сент-Эньянов собрался весь свет Франции. Даже регент обещал почтить бал своим присутствием.
Если бы какому-нибудь простолюдину вздумалось пробраться в особняк, в толпе гостей ему пришлось бы проявить большую ловкость и изворотливость, ибо там был сам Шарль д'Озье, единственный в своем роде знаток всех дворянских родов Франции.
Вдруг шум и болтовня стихли и наступила торжественная тишина. Герцогиня Неверская, величественная и гордая, в своем обычном траурном платье, но с улыбкой на устах, вступила в зал с герцогом Сент-Эньяном, встретившим ее на пороге своего дома. За ними вошли граф Лагардер с Авророй и Шаверни с доньей Крус.
Обе девушки были одинако одеты. Белокурые локоны невесты Лагардера и жгуче-черные волосы Флор составляли разительный, но эффектный контраст; прекрасные лица подруг выражали такую безмятежность и счастье, что среди придворных дам, известных своей жестокостью и насмешливостью, не нашлось ни одной, которая не прониклась бы к ним восхищением и симпатией.
Праздник начался.
Лучшие музыканты Парижа, невидимые для гостей, заиграли модную в том сезоне музыку. В одной стороне залы, скрытые от посторонних глаз, играли на теорбе де ля Барр, Обен и Дюпре; в другой стороне располагались ученики Люлли и Ламбера, чьи волшебные смычки заставляли струны то плакать, то смеяться. Знаменитый Лаланд играл на клавесине прелестные вариации, им вторили звуки виолы Маре. Эта волшебная музыка, то тихая и нежная, то веселая и зажигательная, раздавалась из уголков, где, казалось, никого не было, и приглашала гостей на гавоты и менуэты.
Огромная люстра кованого железа и множество светильников отбрасывали яркие блики на каскады драгоценностей, струившиеся по платьям дам и камзолам мужчин. Глаза присутствующих – и нежные голубые, и искрящиеся карие, и по-кошачьи томные, желтоватые, и зеленые, то и дело меняющие оттенок – сияли от удовольствия. Обнаженные плечи дам (в те времена женщины даже к обедне ходили в декольтированных платьях) блестели, как перламутр, лоснились, как шелк, и казались белее кружев, которые их прикрывали. Среди этого великолепия порхали перешептывания, раздавалась сюсюкающая болтовня, слышались легкомысленные шутки и приторные комплименты – словом, XVIII век был здесь представлен во всей своей красе, которой он не изменил даже на ступенях эшафотов.
Аврора де Невер была невыразимо счастлива. Ее смеющиеся глаза смотрели на Анри, а душу девушки переполняла благодарность к нему за то блаженство, которое он ей дал.
– Ну же, – шептала она ему, – забудем все, что мы выстрадали. Посмотри, как все тобой любуются; вся жизнь впереди, и ты стоишь рядом со мной.
Флор говорила Шаверни примерно то же самое, хотя, вероятно, и другими словами. И вдруг ей пришло в голову сумасшедшее желание. Узнав о нем, маркиз расхохотался, и оба, как расшалившиеся дети, подбежали к герцогине. Женщины отошли в амбразуру окна и таинственно пошептались, а потом куда-то исчезли.
Через несколько минут донья Крус вернулась, одетая в цыганский наряд. Она вбежала в самый центр залы, под кованую люстру. Изумленные гости окружили Флор, и та стала танцевать, как танцевала когда-то в Мадриде и Бургосе, напевая монотонную песню, перенятую ею у раньи с горы Баладрон.
В это время объявили о прибытии регента. Флор замерла на месте, не окончив танец и прижав бубен к груди; она казалась неправдоподобно гибкой и тонкой, точно молодое деревце.
Филипп Орлеанский сел на почетное место и учтиво попросил донью Крус продолжать. Когда его высочество хотел видеть в женщине только женщину, а не возможную фаворитку, во всей Франции не сыскать было более галантного кавалера.
– Прошу вас, мадемуазель, – сказал он. – Я не прощу себе, что опоздал к началу вашего танца. А тебе, маркиз, за то, что ты одарил королевство таким сокровищем, я заранее жалую все мыслимые награды.
Флор подпрыгнула, как козочка, стремительно повернулась на каблуках, потом встала на цыпочки. Бубен трепетал в ее пальцах; она перебрасывала его из руки в руку, подкидывала в воздух и ловко подхватывала на лету. Ее движения сопровождались странным пением, передававшим то гнев, то нежную страсть, словом, всю гамму чувств. Она танцевала без устали, и регент смотрел на нее восторженными глазами.
Но тут Шаверни потихоньку попросил Аврору о чем-то, и та приблизилась к подруге, чтобы предложить ей передохнуть. Вдруг Флор, чей взгляд был обращен вверх, резко бросилась в сторону, увлекая за собой мадемуазель де Невер, и, очень бледная, упала в объятия Шаверни.
Никто еще не успел понять, в чем дело, когда раздался страшный грохот; испуг пригвоздил гостей к месту.
Тяжеловесная железная люстра сорвалась с потолка и полетела вниз. Пробив пол, она со страшным грохотом рухнула в свое гнездо в подвале, сделанное из балок и поперечных перекладин.
Упади она секундой раньше, и Аврора и донья Крус были бы раздавлены насмерть.
У всех вырвался крик ужаса. Мужчины бросились тушить не удержавшиеся на люстре горящие свечи и сбивать огонь с занявшихся кое-где пламенем обоев.
Не будь в зале регента, который сохранял полное хладнокровие, ни одна женщина не осталась бы здесь. В паркете зияла огромная дыра.
– Нынешним вечером Бог не мог допустить никакого несчастья, – сказал регент, пожимая руки Лагардеру и Шаверни и склоняясь перед мадемуазель де Невер. – Ужасное происшествие, но, слава Господу, все остались целы и невредимы!
– Происшествие? Вы думаете, это случайность? – спросил Анри у Сент-Эньяна, который буквально рвал на себе волосы от огорчения. – Вы уверены в своих людях?
У герцогини мелькнула догадка.
– О нет, – воскликнула она, – это невозможно! Это было бы слишком страшное преступление. Идемте-ка!
Она повела графа и герцога на второй этаж, в особое помещение, где находилась лебедка, с помощью которой поднимали люстру. Механизм был исправен, так что не оставалось сомнений, что падение люстры подстроила чья-то преступная рука. Злодей, разумеется, отлично понимал что делает.
Герцогиня решила допросить слуг, но по ее приказу явились не все. Не хватало двоих прелестных молодых людей. Их настоящие имена были Ив де Жюган и Рафаэль Пинто.
Жюган весь вечер неотрывно глядел в отверстие в потолке, держа руку на лебедке и выжидая подходящий момент, чтобы погубить Лагардера и его невесту. Граф никак не попадал в поле зрения, и он решил довольствоваться гибелью Авроры и доньи Крус. Находчивость и смелость Флор, которая заметила, что люстра заколебалась, спасла обеих девушек.
Когда Лагардер вернулся в залу, его глаза сверкали от ярости. Под его взглядом дамы вздрагивали и перешептывались, обмахиваясь веерами:
– Да это настоящий лев!
– И какой красавец!
Лагардер приблизился к регенту.
– Монсеньор, – сказал он. – Вы изгнали Гонзага. Но у него длинные руки, которые и из Испании дотягиваются до Парижа. Я чувствую, что, пока моя шпага не совершит над ним правосудия, и пока кровь Невера будет взывать к отмщению, бандиты по-прежнему станут похищать девушек у самых ворот Лувра, а люстры в домах моих друзей будут падать, как яблоки осенью.
– Если у Гонзага остались сообщники в Париже, – вспыхнул регент, – я отдам приказ, чтобы их нашли и живьем сожгли на Гревской площади.
– Это ничего не даст, ваше высочество. Я должен убить его! – вполголоса ответил граф.
Праздник закончился. Филипп Орлеанский удалился, и гости один за другим стали покидать особняк.
Сидя в карете рядом со своими женихами, Аврора и донья Крус думали о том, что Небо не могло подарить им двух часов счастья без того, чтобы эти часы не омрачала смертельная угроза. Аврора потихоньку заплакала. Но цыганка не могла позволить себе такую слабость:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35