Сидализе была чужда подобная меркантильность. Накануне она честно заработала несколько золотых и теперь собиралась побаловать на них своего милого Паспуаля… Каждому свое: у одного отнимется, а другому достанется!
– Идите все сюда! – воскликнула она, переступая порог залы. – Мы достаточно развлекали публику, пора и нам повеселиться!
Компания расселась за столиком: зашуршали шелковые платья и зазвенели шпаги. Кокардас, едва лишь взглянув на пьющих, ощутил неимоверную жажду; Паспуаль же с Берришоном предвкушали иные удовольствия – оба не сводили горячих глаз с прелестных сотрапезниц.
– Брр! – сказала, передернув плечами, Флери. – Меня просто в дрожь бросает, как только взгляну на эту парочку в мехах.
В самом деле, в кабачок вошли Гонзага с Пейролем и уселись за соседний столик, не обращая никакого внимания на любопытные взгляды. Но если Флери ежилась от холода при виде меховых накидок, то Нивель, напротив, ощутила, как разливается по ее телу приятное тепло. Это чувство было ей хорошо знакомо: она мгновенно оценила стоимость этой необычной одежды и пересчитала все перстни, блиставшие на пальцах старшего из чужеземцев. Пожалуй, этот кавалер мог бы потягаться богатством с Ориолем!
За столом между тем уже завязался оживленный разговор. Воспоминания о прошлом чередовались с рассказами о делах нынешних.
– Что вы видели любопытного на ярмарке? – спросила Сидализа Паспуаля.
– Мог ли я что-нибудь видеть, если взор мой был устремлен к вам? – ответил галантный нормандец и был немедленно вознагражден поцелуем.
Тем временем мадемуазель Дебуа учинила форменный допрос Жану-Мари, отчего юноша краснел и бледнел. Плутовка пустила в ход все свои обольщения и наслаждалась смущением своего кавалера. Его молодое простодушие и чистота одновременно забавляли и трогали опытную кокетку. Нет, она совсем не жалела, что повстречала на ярмарке мастеров с их новым учеником.
А голландские торговцы молча сидели за своим столиком и не сводили глаз с шумной компании, видимо напрочь забыв и о доме, и о делах. Наверняка эти почтенные буржуа оставили в Амстердаме толстых глупых жен… что ж удивляться, если их притягивали, как магнитом, эти изящные и веселые парижанки? Так думала Нивель, посматривая на чужестранцев и потихоньку подвигая к ним свой стул, так что вскоре она оказалась как бы между двумя группами. Нужен был лишь самый незначительный повод, чтобы завязать разговор с робкими купцами.
Пейроль, от которого не укрылись эти маневры, мысленно усмехнулся. Все шло по плану: еще несколько мгновений, и можно будет присоединиться к мастерам фехтования и их спутницам.
Нивель между тем нетерпеливо ерзала на своем месте. Дело шло не так быстро, как ей бы хотелось, и тогда она решила прибегнуть к одному из тех тысячи способов, что есть в распоряжении у любой женщины. Оживленно болтая и жестикулируя, она вдруг выронила свой перламутровый веер – да так неудачно, что задела и опрокинула стакан господина де Пейроля.
Тут же последовали бурные извинения; фактотум немедленно поцеловал руку прелестной соседке, объявив, что не имеет к ней никаких претензий и, напротив, польщен этим своеобразным знаком внимания одной из красивейших женщин Парижа. Актриса, восприняв комплимент как приглашение, мгновенно переместилась за соседний столик, что было сделать совсем нетрудно, поскольку ей оставалось подвинуть свой стул всего на несколько дюймов. Подруги, без труда разгадав ее уловку, залились веселым смехом.
– Берегись, Нивель! – воскликнула Флери. – Неужели ты хочешь заключить договор с иностранцами? Не забудь, что для этого необходимо согласие его королевского высочества!
– Регент возражать не станет, поверьте мне, мадемуазель, – произнес фактотум с любезной улыбкой.
– Оставь ее, – вмешалась Сидализа. – Слава богу, она тоже нашла себе кавалера. Смелее, сударь, у вас есть все шансы на успех. Нивель вовсе не такая недотрога, как кажется.
Сидализа отличалась редкостным умением попадать пальцем в небо и обычно открывала рот лишь для того, чтобы сказать какую-нибудь глупость. Нивель никогда не упускала случая высмеять ее за это, но на сей раз смолчала: как ни глупа была Сидализа, возразить было нечего – бывшая любовница Ориоля действительно жаждала обрести нового кавалера. Оставалось решить только один вопрос: кому из голландцев следовало отдать предпочтение? Кокетливо улыбаясь обоим, она прикидывала, что первый кажется значительно моложе, но зато второй, судя по всему, намного богаче и по манерам похож на знатного сеньора. Нивель была не из тех, кого ослепляют чувства. Ее любовь стоила денег, больших денег – и претендовать на нее мог лишь тот, кто был способен платить.
Не в силах прийти к определенному решению, она с охотой оставила бы себе обоих северян. К несчастью, нужно было выбирать, ибо мадемуазель Добриньи уже примеривалась, как бы ей перейти на свободное место рядом с Гонзага.
Тяжело вздохнув, Нивель совершила акт героического самопожертвования: сама подозвала подругу и усадила ее рядом с Пейролем. Выбор был сделан: она избрала своим кавалером старшего из торговцев, которого тут же принялась расспрашивать о его стране, о семье и об успехах в коммерческих делах. Гонзага оставался холоден как лед, хотя актриса пустила в ход все испытанные средства: строила глазки, прикасалась коленом к ноге соседа, брала его невзначай за руку, одновременно восторгаясь богатством его одеяния, изяществом манер и осанистым обликом. Бедняжка не подозревала, что имела дело с очень старым знакомцем. И чего стоили все ее жалкие ухищрения в сравнении с коварством и хитростью Филиппа Мантуанского, которого она тщетно пыталась заманить в свои сети!
Впрочем, Пейроль старался быть любезным, имея свою определенную цель. Он не постигал, что может связывать друзей Лагардера с певичками и танцовщицами, а потому желал непременно выяснить этот вопрос. Не считая нужным ходить вокруг да около, фактотум с напускным добродушием произнес:
– Не имею честь быть знакомым с вашими спутниками, милые дамы. Однако мне кажется, что вы с вашей-то красотой могли бы подобрать себе что-нибудь получше.
– Не судите о них по виду, – сказала Нивель. – Они грубоваты и не блещут хорошими манерами, это правда. Однако благородного происхождения у них никто не отнимет, а главное – нет им равных по доблести и решимости.
– Теперь мне все понятно. Женщины превыше всего ценят в мужчине храбрость.
– Тем более, когда храбрость эта спасает от беды, – вмешалась в разговор Добриньи.
– Вот именно, – подтвердила Нивель. – Если бы не они, нам всем пришлось бы весьма худо, а потому мы обязаны им признательностью.
Говоря это, актриса заметила, что глаза ее равнодушного соседа зажглись неподдельным интересом, и поторопилась рассказать уже известную нашему читателю историю, опустив, однако, все то, что произошло после возвращения в Париж. Гонзага удовлетворенно улыбнулся. Разумеется, он ни в коей мере не считал опасными для себя этих безмозглых танцовщиц, но его порадовало, что их дружба с мастерами фехтования получила объяснение и что Лагардер никак не прнчастен к этому делу.
– Господа, – промолвил он, поднимаясь с места, – нам стало известно о вашем благородном поступке. Вернувшись на родину, мы расскажем, как познакомились с двумя героями. Разрешите пожать вам руку и назовите ваши имена. Я запишу их на свои таблички и даю вам слово, что вскоре о вас узнает вся Голландия…
– Чего уж там, мой славный! – ответил Кокардас, подкручивая ус. – Наши имена и без того гремят по свету… Кокардас-младший и брат Амабль Паспуаль, мастера фехтования из Парижа, лучшие клинки Франции и всей Вселенной! Одним словом, друзья графа Анри де Лагардера, дьявол меня разрази!
Услышав это имя, торговцы из Амстердама невольно сдвинули брови: слишком много тяжелых воспоминаний было с ним связано! А мастера фехтования обменялись рукопожатием с любезными чужестранцами, не подозревая, что видят перед собой своих смертельных врагов.
Знакомство состоялось, и теперь вся компания заняла место за одним столом.
II
ЧЕРНЫЙ АЛМАЗ
В те времена женщины редко появлялись в кабачках и кафе – исключение составляли лишь куртизанки. Лишь иногда знатные дамы позволяли себе совершить опасную вылазку в сопровождении дворян свиты или нескольких кавалеров своего круга.
Но во время ярмарки все менялось. Стало даже хорошим тоном бывать в увеселительных заведениях, расположенных в предместье Сен-Жермен. Влюбленные назначали здесь друг другу свидания, независимо от того, к какому классу общества принадлежали.
Какая-нибудь герцогиня, привыкшая блистать во дворцах, безропотно усаживалась рядом с посудомойкой, а порой даже смиренно просила ее чуть подвинуться, если места не хватало.
Революция, начертавшая на фронтоне своих храмов три слова: Свобода, Равенство, Братство – не выдумала ничего нового: все эти понятия уже существовали, ибо воплощали самый дух ярмарки Сен-Жермен, и никто не смел посягать на эти священные принципы.
Иногда подобное смешение классов приводило к весьма забавным неожиданностям. Случалось так, что в кабачке встречались за одним столиком в ожидании возлюбленного субретка и маркиза, – и какое же смятение наступало, когда на свидание к субретке являлся маркиз, а маркизу радостно приветствовал любовник субретки. Читатель может без труда вообразить себе эту трагикомическую сцену. Подобные скандальные происшествия были нередки: каждый день находился муж, заставший свою жену в объятиях соперника, или жена, подстерегшая неверного супруга. Все эти неприятные сюрпризы сразу же становились достоянием публики, и языки сплетников обоего пола работали без передышки. К счастью, до роковых развязок дело обычно не доходило: легкомысленная эпоха отличалась терпимым и снисходительным отношением к мелким грешкам.
Итак, никого не удивляло, если в кабачке или в таверне появлялась знатная дама, и никто не докучал ей неуместными вопросами или излишне любопытными взглядами. К слову сказать, далеко не всегда посещения ярмарки имели предосудительную цель. Давно известно, что самые тяжкие грехи совершаются под покровом тайны: тот, кто лицемерно демонстрирует свои добродетели на людях, способен на любое злодеяние, дабы утолить сокрытые от взора желания.
Прозрачные проточные воды хранят меньше неожиданностей, нежели обманчивая гладь омута.
Маленькая баронесса де Лонпре очень любила бывать на ярмарке. Порой она прогуливалась там в сопровождении какого-нибудь кавалера, на которого вполне могла положиться, – например, своего родственника барона де Юноде. Однако чаще всего она приезжала в Сен-Жермен одна. Ей нравилась атмосфера полной свободы: здесь находилось куда больше пищи для ее любопытного и независимого ума, нежели в обществе придворных краснобаев, вечно повторяющих свои избитые комплименты и пошлые мадригалы.
До замужества она, наверное, не посмела бы показаться на ярмарке, но теперь, имея столь незапятнанную репутацию, могла себе это позволить.
Вот и сегодня, вместо того чтобы пойти в Неверский дворец, она привычно направилась к знаменитому торжищу, надеясь не только обрести там развлечения, но и утолить снедавшую ее жажду деятельности. С тех пор как Лиана приняла решение найти принца, от которого так глупо отказалась в былые времена, она пребывала в состоянии крайнего возбуждения и остро нуждалась в смене обстановки, дабы хоть чем-то занять себя в преддверии роковых событий.
Разумеется, она не ожидала встретить здесь Филиппа Мантуанского, ибо со стороны поставленного вне закона принца было бы чистейшим безумием показаться там, куда стекался весь Париж и где он был бы неминуемо узнан. Тем не менее, она всматривалась в каждое лицо, повинуясь какому-то смутному предчувствию, говорившему ей, что встреча близка.
Вскоре она ощутила усталость; ее изящные ножки, могущие уместиться в руке ребенка, не были созданы для подобных утомительных прогулок между бесчисленными торговыми рядами. К счастью, прямо перед ней вдруг возник кабачок с приветливо распахнутой дверью; она без всяких колебаний устремилась туда, ибо всегда и во всем подчинялась своим прихотям.
Поначалу Лиана увидела только множество устремленных на нее глаз. Удивительно, но все сидящие в кабачке повернулись в ее сторону. Впрочем, разве не привыкла она быть объектом общего внимания? Где бы она ни появлялась, ее лукавое миловидное личико, остренький, задорно вздернутый носик, искрящиеся весельем глаза привлекали к ней взоры людей. Многим нравилась даже ее манера постоянно облизывать яркие губы розовым язычком!
Успокоившись на сей счет, она решительно направилась к свободному месту и, усевшись, в свою очередь огляделась: справа от нее сидели двое, по виду – судейские чиновники из Шатле, похожие из-за своего одинакового одеяния на близнецов, хотя один был явно старше и богаче, ибо на пальцах у него сверкало несколько драгоценных перстней; затем какие-то головорезы, чей облик показался ей смутно знакомым, и несколько женщин – судя по платью и манерам, певички из Оперы.
Внимательно осмотрев весь зал, она облегченно вздохнула: здесь не было никого из знакомых. Теперь можно было заняться своим туалетом. Она слегка расправила подол юбки, чтобы красивее легли складки, посмотрелась в крошечное зеркальце, дабы убедиться, что пудра лежит ровно и все мушки находятся на своем месте, чуть взбила примявшиеся кудряшки и, вздохнув с сознанием исполненного долга, заказала себе фруктовое мороженое, которое стала есть маленькими кусочками, жмурясь от удовольствия и восхищенно причмокивая.
При появлении мадам де Лонпре Филипп Мантуанский вздрогнул. Когда же она уселась буквально в двух шагах, отпрянул назад и почти повернулся к ней спиной – насколько позволяли правила вежливости. Он боялся, что она увидит его лицо.
Одновременно ему приходилось постоянно помнить, что мастеpa фехтования могут узнать его по голосу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39