Лучше поскорее сдавайтесь, пока вы еще не перемерли от голода!
Наконец, подъехал к окопам и сам Хмельницкий.
– Не губите себя, панове! – закричал он. Я вам зла не желаю, пришлите кого-нибудь для переговоров, да поскорее, пока не двинулись на вас татары. Потоцкий собрал в своей палатке совет.
– Что делать, панове? – спросил он.
– Что тут делать, – заговорили паны, – надо посылать кого-нибудь для переговоров. Того и гляди нагрянут татары, а от них нечего ждать спасения. – Кого же послать?
– Позвольте мне ехать, панове! – вызвался Чарнецкий. – Я надеюсь уговорить Хмельницкого и склонить его на выгодные условия.
– Смотрите, смотрите! Посол едет! – пронеслось по казацкому табору, когда Чарнецкий в сопровождении трубача, с белым значком приблизился к стоянке казаков.
Кто-то затянул шутовскую песню о ляхах, но Хмельницкий, вышедший из палатки, грозно сверкнул очами на столпившихся казаков и велел им разойтись. – Милости прошу, пан Чарнецкий! – приветливо встретил он посла. – Рад видеть у себя дорого гостя. Прошу не побрезговать на угощении, –прибавил он, вводя его в палатку, – мы живем по походному, по-казацки. Но от горилки пан, как храбрый воин, не откажется?
В палатку набралось несколько знатных казаков и началось угощение.
– Не лучше ли нам приступить к делу? – возразил Чарнецкий.
– Поспеем еще, – успокаивал Богдан.
– Други и товарищи! – обратился он к казакам. – Будем чествовать храброго вождя и знаменитого вояку.
Чарки загремели, всякий спешил сказать что-либо приятное Чарнецкому. Но лишь только он заикался о переговорах, его тотчас же перебивали и заговаривали о другом. В самом разгаре пира Богдан потихоньку сделал знак Брыкалку и вместе с ним вышел из палатки.
– Сейчас же скачи к Туга-Бею! – сказал он. – Сообщи ему все, скажи, что посол польский сидит у меня, и я его не выпущу, затяну переговоры, как можно дольше, на сутки, на двое, а он тем временем, чтобы не дремал. Когда я поляков выпущу из лагеря, пусть идет за ними следом и расправится, как знает.
Брыкалок поскакал к мурзе, а Богдан вернулся к пирующим и снова стал угощать Чарнецкого. До поздней ночи продолжался пир. Чарнецкий не решился заговорить о деле и оставил эти переговоры до утра.
На другой день он вошел к Хмельницкому. На столе снова стояли горилка и закуска.
– Не угодно ли пану опохмелиться? – предложил Богдан.
– Нет, уж благодарю, пан Богдан, в другой раз, а теперь поговорим о деле, – настойчиво возразил Чарнецкий.
– Поговорим, поговорим, пане, отчего же не поговорить, – небрежно отвечал Хмельницкий. – Чего же собственно пан желает?
– Пан Богдан знает, что я прислан для переговоров. Какие условия ему угодно поставить нашему войску?
– Какая же мне необходимость ставить условия? Да и как я могу с паном Чарнецким толковать о делах казацких, когда в польском лагере нет ни сенатора, ни уполномоченного от сейма? Кому я заявлю наши претензии и объясню причины, побудившие казаков взяться за оружие?
– Но тогда зачем же пан требовал кого-нибудь для переговоров? – с досадой возразил Чарнецкий.
– Мне жаль вас, панове! – с лукавой улыбкой сказал Хмельницкий, потрепав Чарнецкого по плечу. – Что будет, если придет Туга-бей? Мне татар не сдержать, они ляхов разгромят…
– Чего же пан хочет от нас? – спросил Чарнецкий.
– Немногого! – отвечал Хмельницкий. – Отдайте нам пушки и тогда идите с Богом домой.
Чарнецкий задумался.
– Не знаю, – отвечал он нерешительно, – я передам это требование панам…
– О, пану Чарнецкому нечего беспокоится, я могу отправить в польский лагерь казаков.
– Но почему же? – с удивлением спросил Чарнецкий. – Я не пленник.
– Пан посол понимает, что в польском лагере есть казацкие заложники. Кто мне поручится, что они невредимо возвратятся в табор?
Чарнецкий закусил губу и нетерпеливо схватился за эфес шпаги.
– Пан Хмельницкий имеет дело с благородным шляхетством!
– Не горячись, пан посол! – со смехом отвечал Хмельницкий. – Ничего нет мудреного, что казаки не доверяют панам: благородное шляхетство достаточно их обманывало.
Чарнецкий сдержался и замолчал, а Хмельницкий позвал нескольких казаков и послал их с предложением в польский лагерь.
Панам некогда было раздумывать, они то и дело ждали, что нагрянут татары, и готовы были выполнить всякое условие, лишь бы выиграть время и отступить.
– Дайте клятву, что вы не обманете нас! – сказал Потоцкий казацким послам.
Казаки поклялись. Тогда Потоцкий отдал приказ отвезти пушки в казацкий табор и возвратить заложников. Казаки с триумфом встретили военную добычу и устроили по этому поводу пир.
– Вот так славно! – говорили они. – Из наших пяти одна лопнула, а тут вдруг нежданно, негаданно взамен целых двенадцать приехало; пригодятся нам ляхов же бить.
Увидав возвратившихся заложников, Чарнецкий стал Хмельницкого отпустить его.
– Разве худо пану послу живется у меня? – с улыбкой возразил Хмельницкий, – прошу его еще у нас погостить: он слишком опасный для меня соперник: в польском лагере обойдутся и без него.
Чарнецкому ничего не оставалось делать, как покориться своей участи, но о смутно надеялся, что паны потребуют его возвращения у Богдана. Надежда эта оказалась тщетной. Паны рады были поскорей убраться: живо снялись с лагеря и собрались в обратный путь.
Брыкалок вернулся от Тугай-бея.
– Ну, что, с какими вестями? – спросил его Хмельницкий.
– Тугай-бей стоит наготове и в ночь двинется по пятам.
– Хорошо! – проговорил Хмельницкий. – Теперь ты мне исполни другое поручение. Знаешь ты яр, что лежит за двадцать верст отсюда.
– Это «Княжьи бараки»? Как не знать!
– Ну так выбери ловких казаков человек двадцать, скачите туда в объезд, наройте рвов на дороге, набросайте деревьев и каменьев и ждите в засаде.
Отпустив Брыкалка, Хмельницкий распорядился сняться с табора и двинуться следом за поляками.
На другой день поляки подошли к лесистому яру «Княжьи Байраки». Не успели они войти в лес, как сзади послышались крики: «Алла», и появились целые тучи татар. Среди поляков произошло смятение.
– Измена, предательство! – кричали все.
Лошади под тучами стрел метались, падали; тяжелые возы вязли в болотистом грунте, и их невозможно было перетащить через лесистые буерки, тем более, что всюду по дороге лежали деревья, каменья, нагроможденные искусными руками казаков. Польские пушки не остались при этом без дела. Татары взяли их у казаков и направили против поляков. Полнейший беспорядок царствовал в польском отряде. Одни кричали:
– Сдавайтесь, панове!
Другие бежали вперед, вязли в грязи, спотыкались, падали, третьи теряли всякое присутствие духа, стояли в бездействии, опустив руки. Потоцкий был ранен в грудь, но он не терял мужества.
– Панове, – кричал он, стараясь ободрить растерявшихся воинов, – не посрамим себя, не сдадимся врагу, лучше честная смерть в бою, будем защищаться до последней капли крови!
Около него собралась кучка храбрецов; они поспешно стали копать укрепление, набросали деревьев, каменьев, насыпали вал в виде четырехугольника и стали отбиваться саблями.
Несколько времени продолжалась эта упорная защита; но, наконец, сильный натиск татар сломил сопротивление осажденных; со всех сторон ворвавшись в укрепление, они сошлись в середине четырехугольника. Потоцкий истекал кровью, в пылу битвы он не замечал нанесенных ему ран и теперь, умирающий, был взят в плен. Вслед за тем все оставшиеся в живых положили оружие. Между ними были Шемберк и Сапега.
– Добро пожаловать, панове! – встретил их Хмельницкий. – Пан комисар, верно, не рассчитывал быть моим пленником?
– Что делать, пан Богдан, – отвечал Шемберк, – счастье на войне изменчиво.
– Счастье потому оставило ляхов, что паны не хотели жить в мире с казаками-молодцами, им лучше было ладить с жидами-разбойниками, а вот теперь придется ладить с татарами, – сказал Богдан и отошел от пленников. Умирающий Потоцкий всю ночь метался в бреду; под утро, когда войско двинулось дальше в степь, он пришел в себя, но чувствовал себя очень плохо.
– Бедный, бедный пане Степане, – говорили вокруг него казаки, – не попал ты на Запорожье, не нашел, видно, шляху (дороги).
Но сквозь насмешки чувствовалось искренне сочувствие к молодому герою, так рано прощавшемуся с жизнью. Его бледное страдальческое лицо уже носило на себе печать смерти.
– Мне худо, – прошептал он, наконец, – остановите повозку… Снимите меня на землю…
Казаки исполнили его желание.
– Чарнецкого… – проговорил он.
Привели пана Чарнецкого. Со слезами на глазах стоял над ним старый воин и, опустив голову, прислушивался к последним словам умирающего.
– Скажите…
Отцу… – шептал тот, – скажите…
Что я…
Как рыцарь…
Голос его прервался, смерть сделала свое дело.
Чарнецкий молча нагнулся над ним, поцеловал его в лоб и закрыл ему глаза.
– Бедный юноша, – проговорил он тихо, – пока есть во мне хоть капля крови, я буду мстить за тебя, как за родного сына. Лишь бы избавиться от этой позорной неволи, – прибавил он, уходя за своими сторожами.
– Пане Богдане, – проговорил Ивашко на одном из привалов, просовывая голову в дверь походной палатки, – тебя хочет видеть один из пленных шляхтичей.
– Кто такой?
– Он называет себя Иваном Выговским.
– Приведи! Посмотрим, что ему нужно.
Вошел приземистый, юркий, не старый еще человек, с чрезвычайно подвижным лицом и быстрыми, проницательными глазами. Он упал на колени перед Хмельницким.
– Прошу у пана гетмана, – проговорил он, – одной милости…
– Что угодно пану? – холодно спросил Богдан.
– Прошу пана взять меня к себе на службу, я могу ему быть полезен, как писарь.
Богдан с удивлением оглянул его. Ему действительно недоставало человека, сведущего в письме, и он еще недавно сетовал на то, что приходится вести самому всю обширную переписку. Однако, природное недоверие взяло верх, и он проговорил:
– Пан Выговский слишком многого просит; сделать ни с того ни с сего пленного шляхтича своим писцом, то есть поверенным всех своих дел – это было бы слишком опрометчиво с моей стороны.
– Пан гетман может убедиться в моем чистосердечном желании ему служить. Он может возложить на меня какие ему угодно поручения, в виде искуса; если я изменю своему слову, он потеряет только одного ничтожного, никому неизвестного пленного, а если окажусь преданным, приобретет толкового и знающего писаря.
Богдан подумал.
– У пана, кажется, дельная голова на плечах, – сказал он, наконец. –Посмотрим, испытание же я назначаю вот какое: пан получает свободу и отправляется в Чигирин в качестве одного из стражников при пленных панах. Там он подготовит город к сдаче и в то же время соберет мне вести о Чаплинском и его жене; пани Марину повидает лично, передаст ей мое письмо, конечно, тайно, а затем ответ от нее получит устный и воротится сюда, ко мне.
– Понимаю, пан гетман, и постараюсь исполнить все в точности. Прошу пана верить, что я провижу вдали его славу, – прибавил он, – и что мне гораздо выгоднее служить ему, чем тянуть на панскую сторону.
– Хорошо, увидим, увидим! – отвечал Хмельницкий.
Он подозвал дежурного казака и велел объявить страже, что отныне пленник Выговский свободен и назначается тоже одним из стражников при обозе, отправляющемся с пленными в Чигирин.
Выговский отвесил низкий поклон и, высоко подняв голову, вышел из гетманской палатки. Он уже чувствовал себя будущей правой рукой Хмельницкого и заранее предвкушал свое могущество.

15. КОРСУН


Гей Потоцкий, Потоцкий,
Маешь собi розум жiноцький:
Не годишся-ж ти воiвати?
Лучче-ж тебе до пана
Хмельницького оддати,
Сироi кобылини жовати,
Або житнеi соломахи бузиновим молоком запивати!


В тот самый день, когда молодой Потоцкий умер в степи, отец его, коронный гетман, пировал в Черкасах. К нему приехало несколько новых отрядов, и паны военачальники в складчину задали пир приехавшим. Жолнерам выкатили бочки с вином; шумные песни огласили воздух бесшабашным весельем. В обширной палатке пана Корецкого, убранной дорогими тканями, за ярко-освещенным столом, покрытым массивной серебряной посудой, сидело все начальство. Вино, мед, пиво лились рекою, бесчисленные кубки переходили из рук в руки, тосты следовали один за другим. Паны оживились и в своих речах владели уже всем Запорожьем, надолго усмирили смуту хлопов, захватили и бывшего войскового писаря, дерзнувшего померятся силами с могущественным шляхетством. Пан коронный гетман громко уверял всех, что они скоро увидят Богдана на виселице; пан Калиновский молча и угрюмо прихлебывал из своего кубка, слушая хвастливые речи. Подвижное лицо его давно уже подергивалось, и он стучал ногою об пол, чтобы подавить свое волнение. Наконец, он не мог больше выносить всеобщего хвастовства и проговорил:
– Однако, пану коронному гетману не кажется странным, что до сих пор о посланном нами отряде нет ни слуху, ни духу? Если бы пан Степан одержал победу, он, наверное, известил бы об этом.
Пан Потоцкий вспыхнул.
– Пан польный гетман полагает, что пан Степан побежден этим беглым казаком? Да разве это возможно, разве горсть запорожцев может быть страшна регулярному войску?
– Но почему же нет известий о подвигах регулярного войска? – с иронией спросил Калиновский.
Пан Потоцкий пожал плечами.
– Что ж! Известия всегда могут запоздать… Вот увидите, наши храбрые войска скоро возвратятся и привезут с собой целые возы добычи, не говоря уже о пленниках…
– Однако, – заметил Калиновский, все более и более горячась, – чем мечтать о будущих пленниках и добыче, пану гетману следовало бы на всякий случай двинуть в степь войско навстречу посланному отряду…
– Напрасно пан Калиновский вмешивается не в свое дело! – возразил раздраженно Потоцкий. – Я сам знаю, что мне надо делать. Куда, спрашивается, я потащу такое войско, когда мы и путей хорошенько не знаем, а на казаков надежда плохая. Пан слышал, что писал канцлер от имени короля? Король не дает своего разрешения на войну с казаками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42