Наконец мы все-таки пообедали на крыше, и, признаюсь откровенно, я воспользовался первой возможностью и самым неуклюжим предлогом – кажется, сбором хвороста, что прекрасно мог взять на себя Андре, – чтобы удрать в челноке, который был привязан сзади для мелких вылазок. Во время обеда нам не мешали ни комары, ни песчаные мухи, а лягушки продолжали «хрр-гракать» оглушительным хором. Я весь был охвачен зоологическим любопытством, что весьма удачно сочеталось со столь же ярко выраженным отвращением к возне с досками палубного настила, перегрузке пожитков обратно на яхту и устройству ночлега. Поэтому я и спасся бегством на челноке, прихватив сильный фонарь, несколько длинных и тонких бутылок с навинчивающимися колпачками, сачок и запасное весло.
Рискуя выслушать упрек в том, что даю волю своему воображению, я все же хочу попытаться передать хоть отчасти то впечатление, которое производила на меня мистическая прелесть той ночи, как и многих других тропических ночей. Тихо опуская весло в черную, как тушь, воду, я гнал легкий челнок среди гибких, статных водяных растений, молчаливо стоящих в теплой тьме, и вдруг начисто отрешился от безнадежно запутанного клубка мирских забот, от политических интриг и коварных лодочных моторов и вступил в волшебную страну, полную мира и безмятежного спокойствия. Яркая золотая луна взошла над травами и озарила лощину, обводя мокрые ребра листьев ярким сиянием, как будто они светились собственным светом. Тени стали непроглядно черными, незнакомые птицы покрикивали в кронах деревьев, среди тростников мелькали светящиеся жуки, и кое-где узорные листья слегка качались, когда ленивое течение ласково трогало стебель, уходящий глубоко в воду. Безмолвие и покой обняли меня, и я плыл по течению в полной гармонии с миром, позабыв о реальности.
На этот раз моя отрешенность от бренного существования швырнула меня головой вперед в кучу листьев, кишевшую громадными муравьями, укус которых жег не хуже осиного жала. Я оскорбил прекрасную ночь самыми непозволительными выражениями, быстро отогнал челнок от берега, сбросил одежду и стал смахивать мучителей, опрокидывая бутылки, а в довершение всего встал коленом на весло и сломал его пополам. Когда мучения кончились и преследователей поглотила тьма, я прочно застрял в тростниках. И тут почти у самого моего уха раздалось зычное «хрр-грак!».
Я включил фонарь и долго шарил лучом вокруг, но не увидел ничего, кроме сплошной стены тростника. Попытался заглянуть дальше, но ведь челнок может превратиться в орудие пытки – как раз когда тебе нужно заглянуть в определенное место, он плывет самостоятельно в противоположную сторону. Я проталкивал челнок дальше, а лягушка осыпала меня издевательскими «хрр-граками». Вблизи этот звук обладал потрясающей мощью. В моем воображении стала формироваться колоссальная раздутая жаба (как вы уже поняли, бесценный и никем не описанный новый вид), сидящая на удобном большом листе, откуда ее можно смахнуть одним движением сачка. Но природа не так проста. Крики не умолкали, а я продолжал поиски, и, хотя мои барабанные перепонки едва не лопались, найти существо, издававшее звук, я не мог.
В таких переделках доходишь до грани безумия. Вот крик раздается прямо у тебя под носом, но стоит приблизиться, как он умолкает и его подхватывают два или три хориста в разных местах, только значительно дальше. В отчаянии бросаешь ближнего и гонишься за остальными – только для того, чтобы пережить все сначала.
Вдруг я буквально увидел звук! На некоторых тростниках были колосья с желтыми зернами, и одно такое зерно неожиданно раздулось, опало и снова стало раздуваться толчками, одновременно издавая тот самый звук. Кажется, я сошел с ума – или в мире есть орущие растения! Мне сделалось сильно не по себе, но я решил подождать и присмотреться. Зерно снова раздулось, как домик в диснеевском фильме, когда внутри идет потасовка, да как гракнет! Я схватил в горсть весь колос и сорвал его. Потом зажал фонарь в зубах и стал осторожно разжимать горсть и всматриваться в содержимое.
Среди зерен сидела крохотная лягушечка бледного кремово-желтого цвета, с громадными черными глазищами. Я поместил ее в одну из длинных бутылок и застыл в трансе. Через тридцать секунд из бутылки донесся приглушенный «хрр-грак», я зажег фонарь и увидел, что моя прелестная маленькая лягушка сидит вверх брюхом на скользком стекле и старательно покрикивает, раздувая горлышко в идеальный, размером с горошину шар, как две капли воды похожий на зерна в колосьях. И этот оглушительный шум устраивало такое крохотное создание! Неудивительно, что я так долго ее не замечал, – уверен, что не раз смотрел прямо на этих лягушек, но так и не видел, что у меня под носом, – ведь я искал нечто раз в сто побольше.
В поисках лягушек я выбрался на берег возле дальней окраины леса. Здесь травы почти не было – одни тростники. Берег высотой около четырех футов, земляной, крепкий. Я всю ночь вспоминал это место, пленившее мое воображение. Наутро Фред ни свет, ни заря начал чинить мотор. А я снова отправился к тому берегу, который показался мне еще более приятным, чем вчера ночью. С час я раздумывал, а потом поплыл обратно к яхте посоветоваться с Альмой. Она меня поддержала, и я дал приказ подтащить яхту вверх по течению, разгрузить и построить постоянный лагерь на том месте. Фред с глубочайшим вздохом облегчения побросал инструменты в ящик и решительно закрыл кожух мотора. Через два часа мы расчистили от тростника порядочное пространство и возвели из молодых деревьев каркас уютной мхупы. К вечеру мы, в общем, устроились.
Некоторое время жизнь текла мирно и спокойно. Расставили линии ловушек, собрали с тростников множество мелких лягушек, заинтересовались водяными улитками, выкапывали из нор в ближнем лесу броненосцев и загорали на солнышке. Но в один прекрасный день, когда Ричи и Андре ушли якобы ловить летучих мышей, а скорее всего устроили себе послеполуденную сиесту, Альма спала, покачиваясь в гамаке, а я сидел, размышляя о вечности, произошло сразу два события.
Во-первых, Фред решил снова заняться цилиндром, а во-вторых, из воды высунулась голова и рявкнула на меня. По сути дела эти два события никак не были связаны между собой, но цепи причин и следствий порой странно переплетаются.
Когда мои метафизические размышления нарушило явление головы, я никак не ожидал, что она рявкнет прямо мне в лицо. Это оскорбление застало меня врасплох и вызвало молниеносную реакцию, которая в свою очередь застала врасплох Фреда. Я схватил ружье и прыгнул на плоский нос яхты, чтобы следующим прыжком перепрыгнуть в челнок. Когда я обрушился на палубу, яхта качнулась и сильно накренилась. Что-то скатилось с крыши и, подняв фонтан брызг, скрылось в янтарной глубине. Не придав этому значения, я прыгнул на крышу. Тут я мельком увидел лицо Фреда, высунувшееся из-под крыши, и застыл как вкопанный. Лицо Фреда исказилось таким жутким отчаянием, какого я еще не видел. Он горестно возопил:
– Айвен! Это же арматура!
Я был ошеломлен и онемел от собственного невежества – это слово для меня ничего не значило, и я решил, что мой почтенный сотрудник слегка спятил. Должно быть, я стоял, вылупив глаза и идиотски ухмыляясь, чем вызвал новый приступ горя.
– Пропало, все пропало! – причитал Фред, в отчаянии глядя в воду. Затем он совершил поразительный трюк. Без видимого усилия, не двинув ни одним мускулом, он вылетел из трюма яхты, описал в воздухе крутую параболу и нырнул вниз головой в воду. Нырнул и надолго исчез. Я всерьез начал подозревать, что стал свидетелем самоубийства на почве временного помешательства.
Наконец он вынырнул, и даже льющаяся с волос вода не могла скрыть страдание, написанное у него на лице. Только теперь, держась за борт лодки и по шею погрузившись в тихую воду, он объяснил мне, торчащему на крыше под солнцем, что самая важная часть магнето, которое в свою очередь является самой важной частью нашего мотора, представляет собой механизм, называемый «арматура» – то самое, что скатилось и кануло в воду. Далее мне было с некоторой горячностью разъяснено, что драгоценная деталь была помещена на крыше, как в самом безопасном месте, просушиться на солнышке. Собственно, как я понял, это была единственная часть мотора, которая должна была оставаться сухой.
Убедившись, что я проникся важностью постигшей нас катастрофы, Фред снова скрылся в глубине. Я ждал в горестном молчании.
Внезапно справа от меня вынырнула голова, и я, уверенный, что это Фред, повернулся в ту сторону, сделав пируэт. Но голова, свирепо рявкнув, ушла под воду. В тот же миг вынырнул Фред. Он подплыл к яхте и уцепился за борт. И разгорелась перепалка. С чего это я прыгнул на лодку? А потому, что из реки высунулась голова и рявкнула мне в лицо! Чепуха собачья, услышал я в ответ. Но я не сдавался – да, высунулась и рявкнула и вот только что опять это повторила. Я получил в ответ яростный взгляд и прямое утверждение, что я лгу. Я указал на то место. Фред поплыл вокруг лодки, чтобы убедиться собственными глазами.
Стоило ему отвернуться, как таинственная голова высунулась в том месте, где он только что был, но не рявкала, а просто смотрела на меня.
– Фред, скорей! – заорал я. – Вот она!
Фред повернулся, поднимая брызги, но, конечно, голова уже скрылась под водой. Заклеймив меня презрительным взглядом, Фред забрался в лодку. Он не произнес ни слова, но я чувствовал, что он всерьез усомнился в моей порядочности.
Должен честно признаться, что до меня тогда еще не дошла вся серьезность случившегося – я весь был поглощен тайной рявкающей головы. Я смутно понимал, что за арматурой, какова бы она ни была, придется нырять. Но Фред был преисполнен мрачной решимости. Он пошел в лес и поднял крик, вызывая Ричи и Андре, а я все стоял, ожидая, что голова снова вынырнет из воды. Когда помощники подоспели, Фред велел отвести лодку с этого места и вырубить шесты подлиннее. Я наконец заинтересовался делом и предложил свою помощь, которая была принята без энтузиазма.
Ныряли все по очереди, но речушка оказалась очень глубокой – добрых тридцать футов, и глубже всего именно там, где утопла чертова арматура. Мало того, Андре доложил, что все дно утыкано корягами и громадными стволами, между ними неровные ямы, а дно – сплошной жидкий ил. Фред еще больше насупился, а я наконец понял, в какую переделку мы угодили. В моем воображении выстраивалась бесконечная череда дней, когда нам придется, изнемогая, спускать перегруженные лодки на сотни миль вниз по реке, а потом возвращаться против течения, запасшись новой арматурой, или как там ее называют. Я готов был на все, только бы избежать этого.
Единственное, что нам оставалось, – нырять на дно. Надо же было появиться Альме, отдохнувшей и чистенькой после сиесты и купания, когда мы все одновременно плескались в воде, – а прошло уже больше часа.
– Хэлло! Купаетесь? – жизнерадостно окликнула нас она.
– Нет, в карты играем: разве не видно? – огрызнулся кто-то.
– Глупая шутка. Что это вы делаете с шестами в воде?
– Понимаешь, самая нужная деталь мотора свалилась в реку.
– А почему вы за ней не нырнете?
Слова застряли у нас в горле, и мы все разом нырнули. До вечера мы тщетно ныряли, а выныривая, тщетно пытались объяснить Альме, почему мы этим занимаемся, пока кто-то не проронил слово «чай», после чего все, как по сигналу, наперегонки бросились в лагерь. Во время торжественной чайной церемонии Фред хранил гробовое молчание, я без конца извинялся, валя все со своей головы на выныривающую откуда ни возьмись и рявкающую, а Альма превесело болтала. У Фреда наконец лопнуло терпение, он встал и ушел.
Спустя некоторое время он громко кликнул Андре, и вскоре из-за тростников донесся гулкий стук чего-то железного. Я пошел посмотреть и увидел, что они тащат волоком помятую четырехгаллонную канистру из-под керосина.
– Что здесь имеет место быть? – вопросил я, заметив, что Фред явно приободрился.
– Это, ваше сиятельство, – ответил он, указывая на жестянку, – имеет быть водолазный колокол.
Я сбегал за Альмой, и мы благоговейно следили, как странное приспособление напяливали на голову Андре. Над плечами были вырезаны полукруглые выемки, плотно прилегавшие к телу, а с обеих сторон пониже подмышек в жести просверлили дырочки, через которые пропустили носовые платки – туго затянутые, они прочно закрепили устройство на голове. Потом в дно реки на том месте, где утонула арматура, воткнули два шеста, и Андре стал потихоньку спускаться в положении стоя, перебирая руками по шестам.
Несколько раз он опускался на пять минут и после четвертого погружения вылетел с громким воплем в туче брызг и пузырей. Из-под канистры он кричал нам, что нашел ее, и тянул вверх руку с драгоценной находкой.
Андре осыпали поздравлениями, и всеобщее ликование испортил только я, не к месту помянув рявкающую голову. Фред буквально испепелил меня взглядом и вернулся к мотору. Я огорчился и пошел с Андре осматривать ловушки.
Когда мы вернулись, в лагере не было ни души. Таинственное исчезновение! Потом Андре заметил, что челнока нет на месте. Приближались сумерки. Я побрел к берегу, и, как только вышел к реке, что-то громогласно рявкнуло справа от меня, и в ту же минуту у меня за спиной в опасной близости прогремел выстрел. Я подпрыгнул и обернулся назад – вся наша компания сгрудилась в челноке, прямо у меня под ногами.
– Эй, что тут происходит? – спросил я.
– Тс-с-с! – зашипели все разом.
Я молча забрался в челнок и взял у Ричи весло. Фред шепотом извинился и указал куда-то вперед. Мы оттолкнулись от берега и тихо поплыли вверх по реке.
Добравшись до места, где выныривала голова, мы стали осматриваться. Через несколько минут у нас за кормой раздалось рявканье, и тут, оглянувшись, мы успели увидеть голову, которая, поднимая волну, плыла по воде гораздо ниже нашего лагеря. Мы поспешно развернулись и погнали челнок назад. Это повторялось раз пять или шесть – голова то высовывалась в самых неожиданных и удаленных друг от друга местах, то исчезала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38