Просторная комната. Ковер и стены красно-зеленые, цвета новеньких денег, потолок — посветлее, зелени пастельной. На левой стене выделялись яркие цветные пятна, картины и эскизы — творения клиентов Себастьяна; плюс — огромное количество фотографий. На первой стене висела огромная цветная фотография Джонни Троя, на которой он выглядел сексуальным, как сатир; четырнадцать его золотых дисков протянулись в линеечку вправо и влево от портрета. Осталось место еще для шести-семи штук, и я решил, что в скором времени он их получит.
Под портретом стоял огромный черный диван; два таких же кресла виднелись у противоположной стены, а третье было придвинуто к колоссальному письменному столу, за которым восседал Юлиус Себастьян.
Я сотни раз видел его по телевидению и на снимках в газетах и журналах, но лично — впервые. Он произвел на меня большое впечатление. В нем чувствовалось тепло, жизнелюбие, внутренняя сила, которую не могли передать ни пленка, ни телекамера. Когда я вошел, он поднялся из-за стола с обаятельной улыбкой.
— Мистер Скотт? Я бы вас все равно узнал.
Как вам это нравится? И это говорил человек, челюсть которого известна повсюду от Аляски до Мексики!
— Хэллоу, мистер Себастьян! С вашей стороны было очень любезно согласиться меня принять.
Мы обменялись рукопожатиями. Себастьяну было лет пятьдесят; приблизительно моего роста, но очень худощавый; на нем великолепно сшитый темно-серый пиджак с искоркой и более светлые брюки; голубая рубашка с аккуратно завязанным галстуком. Длинные волосы с проседью на висках, зачесанные за уши. Глаза черные, как грех; дьявольски красив. Пожалуй, его портило слегка сардоническое выражение, как будто он смотрел на весь окружающий мир — и на меня в том числе — пренебрежительно. Однако в его голосе и манерах это не ощущалось.
— Проходите и садитесь, мистер Скотт, — сказал он. Я заметил, что он слегка шепелявит, с каким-то присвистом произносит звук «с», и это получается у него даже мило.
Он возвратился на свое место за столом, а я устроился в черном кресле.
— Секретарь предупредил, что вас интересует Чарли Вайт, — продолжал он. — Вы представляете его наследников?
Наследников? Об этом я даже не подумал.
— Он был... он оставил значительное состояние?
— Миллион или два, как мне кажется.
Мне понравилось, как это было сказано. Человек с размахом. «Миллион или два». Господи, разница между двумя миллионами и одним равняется целому миллиону!
Вслух я произнес:
— Вообще-то я не занимаюсь его состоянием: во всяком случае, пока. Меня интересует лишь факт смерти мистера Байта. Естественно, вы знали его хорошо, и если имелись основания предположить, что он погиб не в результате несчастного случая...
— Несчастного случая? Что же еще это могло быть?
Он махнул грациозно узкой рукой с длинными пальцами, как будто отбрасывая прочь такой вопрос. Я обратил внимание, что кожа у него на лице и руках была удивительно гладкой и чистой, ухоженной, без всяких морщин, как будто ее сшил дорогой портной.
— Любая смерть бывает вызвана одной из четырех причин, — ответил я, — естественные причины, несчастный случай, самоубийство и убийство. Я должен рассмотреть три последних возможности.
— Понятно. Полагаю, вы представляете родственника?
Ясно, что я не слишком-то бойко добираюсь до сути дела. У Себастьяна явная тенденция говорить много, ничего не сказав. Во всяком случае, пока было так.
— Я представляю клиента, — ответил я, — по имени...
На этом я закончил. Не знаю уж почему, но я неожиданно решил не называть ему имени. Усмехнувшись, я добавил:
— Клиент.
— Я не намерен что-либо выяснять, мистер Скотт. Личность вашего клиента, естественно, не представляет для меня интереса.
Это было сказано вежливо, с белозубой улыбкой, но в его глазах я заметил какой-то недобрый блеск, после этого он заговорил еще более спокойно.
— Я переговорил с полицией, — сказал я, — они считают, что смерть мистера Байта была несчастным случаем, поскольку нет доказательств противного. Однако мне известно, что он был на обследовании у доктора Мордехая Питерса.
— Что? Вы...
Он остановился. В конце концов его невозмутимость не была такой непробиваемой. Мои слова его подстегнули, он даже не сумел справиться с удивлением.
— Каким образом вы это узнали???
— Узнал, как видите...
— Вы уверены? Обследование? Фантастика! С чего бы ему обследоваться?
— Можете меня не спрашивать. Я надеялся, что вы сумеете мне объяснить.
Он покачал головой.
— Только не я. Я не имею понятия.
Он замолчал, медленно пригладил волосы красивой рукой.
— Ага. Вы допускаете, что, возможно, он покончил с собой? Я прав?
— Пока я ничего не допускаю, мистер Себастьян. Вы часто с ним виделись, так ведь?
— Почти каждый день. Думаю, я угадываю ваш следующий вопрос, мистер Скотт. Нет, он не производил впечатления ни безумного, ни психически неуравновешенного человека. Я уверен, что его смерть произошла в результате несчастного случая.
— Что вы скажете про убийство?
— Убий...
Он заморгал, закрыл глаза и открыл их. Люди частенько реагируют таким образом, а то еще драматичнее: вздымают к небу руки и кричат: «Убийство? Убийство! Ох и ах!» — как будто они никогда не слыхали, что людей убивают. Полагаю, я больше привык к этому слову и к этому печальному факту, чем большинство людей.
Наконец Себастьян сказал:
— Но это же фантастика! Кто бы...
Телефон на его столе зазвонил. Он сказал: «Извините!» — взял трубку и заговорил. Впрочем, он больше слушал.1 В то время как он договаривался о какой-то миллионной сделке или о чем-то еще, я стал внимательно осматривать его офис.
За спиной Себастьяна находилась пара высоких окон, от пола до потолка, разделенных двухметровым проемом стены. Во всяком случае, это была когда-то стена. Теперь же это место занимал знаменитый брус «Жизнь и Смерть», творение Роберта Делтона. Это был продолговатый деревянный кусок размером в два квадратных фута и двенадцать футов высотой, на лицевой стороне которого Делтон изобразил «гениальное творение», за которое Юлиус Себастьян уплатил 52 тысячи долларов незадолго до того, как Делтон стал его клиентом.
Рисунок — или как его назвать? — вмонтирован в стену заподлицо, и теперь не скажешь, что когда-то это был здоровенный самостоятельный брус. В остальном же — самый обычный скверный рисунок в современном духе. Именно брус-то и был его отличительной особенностью. Какого черта замуровывать его в стену? Не спрашивайте меня. Люди, связанные с Себастьяном, видимо, занимались подобными вещами. А ведь для этого пришлось не только раздолбить всю проклятую стену, чтобы затолкать в нее это продолговатое чудовище, но после проделанной операции «Жизнь и Смерть» больше не выглядела на пятьдесят две тысячи долларов.
Если хотите знать правду, я никогда не считал эту деревяшку произведением искусства. Я полагаю, что нет ничего плохого в том, чтобы называть подобные штуковины шедеврами, или творениями гения, если восхваление уродливых скульптур, непонятной мазни и прочих изобретений ловких «художников» не умаляет достоинство подлинных произведений искусства, естественной красоты.
«Жизнь и Смерть» в теперешнем ее состоянии представляла собой прямоугольник в двадцать четыре квадратных фута площадью, в левой половине которого тянулась снизу доверху (или же наоборот) черная линия с
красным пятном в верхнем правом углу. Вот и все. Я такой тугодум, что не смог сообразить, что было Жизнью, а что Смертью, но мне хватало здравого смысла, чтобы считать пятьдесят две тысячи неплохой жизнью.
Себастьян продолжал говорить по телефону, поэтому я поднялся и стал рассматривать фотографии на стене. Их было около двух десятков. Все — «знаменитости», лауреаты премий в области театра, кино, телевидения, литературы и искусства, имена которых ежедневно мелькали на страницах газет и журналов.
Себастьян положил трубку, а я возвратился на свое место. Опускаясь в кресло, я мог видеть из окна развалины на противоположной стороне улицы. Вот поднимается груша, с размаха ударяет в стену, вниз обрушивается кусок бывшего банка. Отсюда это выглядело забавно и внушительно. Разрушать здания, сжигать деньги... Очевидно, атмосфера этого агентства начала действовать на меня.
— Очень сожалею, что так долго заставил вас ждать, мистер Скотт. Я не мог отложить решение данного вопроса.
- Все в порядке... Вообще-то мне безразлично, какова официальная версия гибели мистера Байта, потому что я должен изучить все варианты; это моя работа.
— Конечно.
Он энергично закивал.
— Мне это понятно. Однако возможность того, что его убили, мне представляется фантастической. У Чарли не было настоящих врагов, во всяком случае, я таковых не знаю. Он был исключительно милым и приятным человеком.
Он долго обсасывал тему того, что не может вообразить человека, имевшего мотив убить Чарли. Когда мне это надоело, я спросил:
— Мистер Вайт участвовал в совместном бизнесе с Джонни Троем?
— Они с Джонни владели большей частью акций Троянских предприятий, которые, в основном, входят в корпорацию. Мое агентство владеет остальными акциями. Он вкладывал также деньги в недвижимую собственность, жилые дома, но я не все знаю.
— Понятно. Еще один момент. Мне хотелось бы повидаться с мистером Троем, но у меня пока ничего не получается. Может быть, вы сумеете мне подсказать, как с ним связаться?
— Боюсь, что это невозможно, мистер Скотт. Вы должны знать, что мистер Трои чрезвычайно чувствительный человек. А смерть Чарли явилась для него страшным ударом.
Этому я мог поверить. Описывая Троя «чрезвычайно чувствительным», Себастьян выразился весьма деликатно. Всей стране было известно, что Джонни Трои — настоящий неврастеник. Как большинство клиентов Себастьяна, у него были странности. С виду — здоровяк, он отличался болезненной застенчивостью и робостью, так что без Чарли Байта буквально не мог и шагу ступить. Он даже не пел без Чарли. Он никогда не ходил в студию звукозаписи без него. Возможно, и в туалет не решался ходить
один. Они жили в соседних апартаментах в Роял Кресте. Вместе купались и обменивались носками.
Джонни Трои был самым лучшим певцом из всей лавины. В наше время пели все, у кого был голос и у кого его вообще не было. В девяти случаях из десяти вновь «испеченный» певец с помощью всяких ухищрений, вроде современных микрофонов, эхокамер, электронных усилителей и регуляторов частоты, которые «обрабатывали» звуки на ходу, напевал одну мелодию десять — двадцать раз, затем выбирали наиболее удачные куски ленты и сооружали первый оригинал звукозаписи, с которого прессовали пластинки.
Разумеется, никто из этих «синтетических» певцов не мог бы выступить непосредственно в телевизионном шоу. Техника была отработана давно: за сценой играли его пластинку, а «певец» лишь шевелил губами, беззвучно «синхронизируя» собственное пение. Зачастую получаются накладки, когда синхронизатор то ли запаздывает, то ли опережает запись. Мы все это наблюдали неоднократно.
Так вот, никакая техника и никакие ухищрения не могли превратить ни одного из этих «кумиров одного дня» в Джонни Троя. Голос у него был не только красивый, теплый, но, самое главное, натуральный. И люди это сразу же понимали. Конечно, Джонни тоже пользовался микрофоном, но для него это была лишь золотая рамка, обрамляющая картину. Его искусство от этого не умалялось. Ведь если высокий мужчина одевает ковбойские сапоги, все понимают, что он не коротышка, нуждающийся в каблуках!
Но даже у Ахиллеса имелась его пята. И даже великий Джонни Трои, когда он выступал перед публикой или непосредственно по телевидению, пел на синхрон. Не то чтобы его мог подвести голос. Наоборот, сам Джонни мог себя подвести, и публика еще больше ценила его за это.
Несколько лет назад, гласит история, еще до того, как Себастьян вывел его на широкую арену, Трои начал петь перед большим скоплением народа в ночном клубе и в полном смысле «провалился». Он открыл рот, чтобы запеть, но у него получился только какой-то хрип. Врачи называют это истеричным напряжением, спазмой мускулов. Прошел целый месяц, прежде чем он смог снова петь. Так почему же так случилось?
В тот вечер Чарли не сидел перед ним, как всегда. Джонни решился выступить в отсутствие друга, который бы своей мимикой, жестами, негромкими восклицаниями подбадривал его, внушал ему уверенность в себе.
Не подумайте, что кто-то из них отличался гомосексуальными наклонностями.
Джонни Трои оставлял за собой широкую полосу в женском населении Голливуда, да и Чарли Вайт не отставал от него. И это не пустые слухи. Я разговаривал с несколькими из «погубленных» ими дамочек, которые буквально не могли дождаться, когда их снова «погубят». Нет, связь между Джонни и Чарли была уникальной, хотя, возможно, и несколько болезненной.
Факт невроза или психоза Троя широко известен. Наоборот, о нем говорилось намеренно много, то ли из честности, то ли весьма прозорливого понимания характера современных американцев. Каковы бы ни были соображения, но такая бьющая в глаза откровенность себя окупала.
Болезненная робость Джонни сделала его еще дороже почитателям, ибо они в известном смысле чувствовали свое превосходство, а, как известно, гораздо легче преклоняться перед кумиром, у которого хотя бы одна нога глиняная.
Так или иначе Трои просто не мог петь, если поблизости не было его друга... Немного позднее мне пришла в голову мысль, с небольшим запозданием, правда, — сможет ли петь Джонни Трои теперь, когда Чарли Вайт умер?.. Что, если у него пропал голос окончательно? Что, если на этот раз ему не оправиться от потрясения?
Такое предположение не могло быть по вкусу Себастьяну. Золотой голос Троя означал золотые альбомы с пластинками, прибыли для самого Джонни, для агентства, для Троянских предприятий; миллионы долларов пропадали в замкнутом горле Джонни.
Судя по выражению лица Себастьяна, он думал о том же самом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18