Он должен кровью смыть позор и бесчестье, а до тех пор не видеть ему ни сна, ни отдыха.
В полдень стало известно, что отряд де Жерве остановился прошлой ночью в Аррасе, у местного барона. Эдмунд уже чуял запах добычи. И когда вечером они добрались до равнины вблизи Бетюна, он увидел раскинутый у реки лагерь: россыпь шатров, над которыми развевалось знамя с драконом де Жерве.
Последние двое суток Эдмунд не думал ни о чем, кроме того момента, когда встретится с человеком, предавшим его, разбившим узы многолетней дружбы, наставившим ему рога, выдавшим своего ублюдка за его дитя. Теперь же остановился на вершине холма, глядя вниз, на равнину и чужой лагерь. Никто из спутников понятия не имел, почему он преследует Гая де Жерве с такой безумной скоростью, но вызов нельзя бросить с глазу на глаз. Можно ли сделать это, не выдав постыдной правды? Правды, которую, если это только возможно, он сохранит в душе?
В душистом вечернем воздухе разливались соблазнительные ароматы жареного мяса. Но лорд де Жерве, ни на что не обращая внимания, погруженный в невеселые мысли, прогуливался у реки, лишь изредка отмахиваясь от комаров. Он видел спускавшихся с холма всадников, но закатное солнце било в глаза, и разглядеть герб на знамени оказалось невозможно. Впрочем, отряд был совсем небольшим, если только за ним не идет целое войско. Если это просто путешественники, следует оказать им гостеприимство; предложить ужин и защиту его часовых.
Гай недовольно поморщился. Последние дни он предпочитал одиночество, избегая даже своих рыцарей. И совсем не спешил в Кале, пытаясь оттянуть окончательную разлуку с Магдаленой и дочерью, которые останутся во Франции, если только Джон Гонт не призовет их домой.
Но даже возвращение любимых не принесет ничего, кроме сердечной боли. Вряд ли он снова способен вынести страдания, постигшие его при известии о приезде Эдмунда, держаться на расстоянии от Магдалены, изображая суровость и равнодушие. Когда Магдалена была еще ребенком, они были близки, маленькая девочка и снисходительный опекун, но с тех пор она стала прекрасной юной женщиной, и он еще тоже не стар, а на всякую фамильярность окружающие посмотрят косо. Так что же остается? Сухие, официальные отношения? Уж лучше не видеться вообще!
Он остановился и повернул к лагерю, навстречу гостям. Как только он вернется, попросит у герцогини Констанцы руки леди Мод Уайзфорд, если только та еще не обручена. Он заронит свое семя в ее лоно, ночь за ночью станет брать покорное, тупое, жирное тело и постарается забыть трепетное, чарующее существо и сладостную чувственность, лукаво приоткрытые красные губы, темнеющие от страсти серые глаза, густые соболиные волосы, переливчатыми волнами спадающие до колен. И постарается загнать в самый дальний угол души воспоминания о сероглазой малышке с пухлыми кулачками, которую держал в момент рождения.
Он рассеянно взглянул в сторону вновь прибывших. На трубе герольда реял сокол де Брессе, ясно видимый в сумеречном свете. Эдмунд, ехавший во главе, был в черно-золотом юпоне, надетом поверх доспехов. Рука застыла на рукояти меча, и во всей посадке было нечто такое, что Гай немедленно распознал как признак молодости и искренности: настоятельная, поспешная решимость идеалиста покарать зло, не заботясь о последствиях, совершенно не существенных для его жизненно важной, благородной, самолично взятой на себя миссии.
Гай понял, почему он явился. Существует только одно объяснение. Он не ведал, откуда Эдмунд узнал тайну, заставившую его пуститься в отчаянную скачку, но чувствовал одно: необходимо опередить молодого человека, прежде чем тот успеет натворить бед.
Приблизившийся герольд протрубил сигнал, оповещая о прибытии гостей. Их немедленно узнали, и конюхи подбежали, чтобы взять поводья.
Гай спокойно направился к ним. Эдмунд буквально слетел со взмыленного коня и стал оглядываться, безумными глазами выискивая соперника. Гай наскоро оценил состояние лошадей, вид покрытого пылью измученного Эдмунда и его спутников. Холодное спокойствие, как всегда перед битвой, окутало его. Ему предстояло сражение, грандиознее которого еще не приходилось выдерживать. Но он должен победить ради Эдмунда, Магдалены и маленькой Зои.
Сердце билось медленно и ровно, мышцы расслабились в готовности собраться и выдержать самое страшное напряжение.
— Доброго тебе вечера, Эдмунд, — произнес он, вступая в круг.
Эдмунд круто развернулся. Глаза сверкнули, как у бешеного волка, губы превратились в тонкую нитку, на лице прорезались глубокие морщины усталости, как у человека, истощившего себя эмоционально и физически. Ничего не ответив, он принялся возиться с застежкой латной перчатки. Остальные непонимающе воззрились на него.
— Нет! — прозвенел голос Гая во внезапно наступившей тишине. И так велика была сила его власти, что пальцы Эдмунда на секунду замерли. Он мотнул головой, словно ослепленный, но опять взялся за перчатку. — Я сказал — нет!
Эдмунд немного пришел в себя. Старая привычка разогнала туман злобы, привычка подчиняться этому голосу, привычка доверять этому голосу.
— Не будь дураком! — воскликнул Гай все с той же силой. — Пойдем со мной.
И, не останавливаясь, чтобы удостовериться в послушании, он повернулся, вышел из застывшего круга людей и направился к реке.
Эдмунд нерешительно замялся. Вряд ли можно швырнуть перчатку человеку в спину. Оглядев собравшихся, он понял, что они знают о его намерении. Сорвав перчатку, он почти побежал за Гаем де Жерве, чья широкая спина, посадка золотисто-рыжей головы, легкая стремительная походка, все такое знакомое, часто давали ему уверенность и бодрость во времена сомнений и опасности.
Отойдя подальше от любопытных глаз и ушей, Гай остановился, дожидаясь Эдмунда. Тот, задыхаясь, размахнулся и швырнул покрытую серебряными пластинами перчатку к ногам соперника.
— Ты уронил перчатку, Эдмунд, — негромко заметил Гай и зашагал дальше, словно брошенная перчатка была не более чем оброненной щепкой. Но Эдмунд остался на месте.
— Ты предал меня! — объявил он, тревожа тихий вечерний воздух.
Гай помедлил. Потом, не оборачиваясь, скомандовал:
— Подними перчатку, Эдмунд.
— Ты отказываешься принять мой вызов?
Для рыцаря подобное было немыслимо и считалось нарушением всех законов чести.
Гай, продолжая стоять спиной к Эдмунду, негромко, но отчетливо объяснил:
— Когда ты услышишь все, что я хочу сказать, можешь повторить свой вызов. И я его приму. А пока подними перчатку.
Опустошенный, потерявший былой запал, неожиданно лишенный святой цели, твердого сознания собственной правоты и права на месть, Эдмунд нагнулся, чтобы поднять перчатку.
Только тогда Гай повернулся. В глазах его светились неизбывная грусть и глубочайшее сострадание к измученному, сбитому с толку, исстрадавшемуся молодому человеку. Но больше он ничем не выказал своих чувств.
— Ты слишком устал, чтобы спокойно выслушать меня и обсудить сказанное, не наделав глупостей. Ты и твои спутники поужинаете и отдохнете. А утром мы потолкуем.
— Я не преломлю хлеба за твоим столом, — брезгливо бросил Эдмунд. — Ты сделал из моей жены шлюху.
Гай грустно покачал головой.
— Ты ничего не добьешься своей горячностью, Эдмунд. Завтра можешь назвать свою жену шлюхой и вызвать меня на бой, но не сейчас. Понятно?!
Эдмунд снова покорился силе прежней привычки. Подошел к де Жерве, и они вместе направились в лагерь. Его спутники уже расселись за длинным столом под деревьями и отдыхали за кружками вина. Им так и не объяснили цели путешествия, но теперь они по крайней мере догадались о намерениях Эдмунда, хотя не о том, что лежало за этими намерениями. Одно было ясно: сегодня не будет никаких трагедий. Ужасное напряжение, державшее в тисках их господина последние два дня, рассеялось, хотя он за эти дни, казалось, постарел на десять лет.
Гай учтиво предложил Эдмунду место за столом и принялся занимать гостей веселой беседой, оставаясь, однако, настороже. Эдмунд все время молчал, и только от одного из его спутников Гай узнал, что Шарль не покинул замок вместе с другими участниками турнира. Он ничего не ответил, сознавая всю важность полученных сведений.
По окончании ужина Гай показал на россыпь шатров.
— Господа, я вижу, вы нуждаетесь в отдыхе. Шатры в вашем распоряжении.
После их ухода он остался за столом, прихлебывая из кружки, лениво отгоняя мошек, летевших на огонек свечи. С болотистых берегов реки доносился назойливый писк комаров, но Гай едва его замечал. Неужели Магдалена нарушила клятву? Или это устроил Шарль по наущению клана де Борегаров?
Если он не сможет убедить Эдмунда отказаться от вызова, значит, обязан его принять. И, как благородный человек, не мог убить человека, которого предал. Значит, должен добровольно пасть под натиском меча и копья. Но как это возможно? Он человек, привыкший сражаться на поле боя, и присущие ему навыки трудно забываются. Разве он сумеет отказаться от них по собственной воле? Или управлять ими? Разве это не все равно что покончить с собой — смертельный грех, который не отпустит ни один священник. А ведь только исповедь и отпущение грехов вернут ему милость Господню.
Глядя в огонь свечи, Гай остро ощутил ужас адских мук, неописуемый кошмар вечных пыток и терзаний. Боли этого мира по крайней мере имели свои пределы. Истерзанное тело рано или поздно найдет покой. Пока он жив, может сделать пожертвование в монастырь, где монахи будут служить мессы за спасение его души, то есть золотом купить прощение за прошлые грехи. Но добровольно уйдя из жизни, он обрекает себя на вечное проклятие. Однако сможет ли он жить с кровью Эдмунда на руках?
В эту ночь он не сомкнул глаз. Наступил рассвет, ясный и безоблачный. Над рекой летала цапля, в кустах щебетали воробьи. Из шатра вышел Эдмунд де Брессе, зевнул, потянулся, став на миг прежним беззаботным юношей. Но увидел по-прежнему сидевшего на скамье Гая, отвернулся и пошел к реке умываться. Плеснув в лицо водой, он направился к купе плакучих ив, под которой стояла скамья. Паж Гая принес кувшин с элем и каравай ржаного хлеба. Парнишка неловко отводил глаза, видимо, ощущая нечто зловещее, витавшее в воздухе, словно окутавшее людей, которые, впрочем, вели себя как обычно, если не считать господина, так и не ложившегося спать и выглядевшего хмурым и осунувшимся в беспощадном солнечном свете.
— Оставь нас, Стивен, — велел Гай. — Через полчаса принесешь воды в мой шатер.
Он налил в кружку эля и протянул Эдмунду:
— Выпей, а потом мы уйдем отсюда и поговорим обо всем, что нас тревожит, подальше от чужих ушей.
Эдмунд молча повиновался, смирившись с тем, что Гай де Жерве полностью овладел ситуацией. Он немного успокоился, отдохнул, но тем не менее был все так же преисполнен решимости.
Они отошли от лагеря достаточно далеко, чтобы не встретить свидетелей, как случайных, так и чрезмерно любопытных, и только тогда Эдмунд выпалил с прежним неистовством, но уже без истерики:
— Ты обесчестил меня! Сделал из моей жены потаскуху и выдал своего ублюдка за мое дитя. И теперь станешь это отрицать?
Гай покачал головой.
— Я могу отрицать термины, но не факты, — начал он, но, услышав свистящий выдох Эдмунда, поспешно добавил: — Через минуту мы все обсудим. Это Магдалена тебе все рассказала?
— Какая разница…
— Это она?
— Да, полагаю, она…
Эдмунд осекся, припоминая отвратительную сцену. Магдалена ни в чем не призналась. Он как сейчас видел ее, стоявшую неподвижно, с беспомощно протянутыми руками, пока он бросал ей обвинения. Но она ни в чем не призналась.
Эдмунд медленно качнул головой:
— Нет, но она и не отрицала…
— Тогда кто же?
Никто. Никто не обмолвился ни словом. Только шепоток… намеки… инсинуации… обрывочные замечания, из которых каким-то образом складывалась картинка.
— Никто, но какое это имеет значение? — с вновь нахлынувшим гневом отрезал Эдмунд. — Ты не станешь отнекиваться…
— Эдмунд, это очень важно, — снова перебил Гай. — Какую роль сыграл во всем этом Шарль д'Ориак?
Эдмунд молчал.
— А ведь он сыграл роль, не так ли? Эдмунд кивнул:
— Он, похоже, знал, что ты… что ребенок… Это его речи вызвали во мне подозрения… Но какое это имеет значение? — закричал он.
— Возможно, не слишком большое, — тихо ответил Гай. — Но нужно отдать должное его уму. Пойми, это блестящий план, цель которого — убрать тебя с лица земли! Однажды им это не удалось, но теперь все должно было сработать.
— Убрать? Но как?! — удивился Эдмунд.
— Скорее всего де Борегары посчитали, что в честном поединке я выйду победителем, — пояснил Гай голосом, сухим, как ветер пустыни. — Тебе предстояло пасть от моей руки, а они остались бы вне подозрений. Оставалось только избавиться от Магдалены, и владения де Брессе лишились бы хозяина. Карл Французский поблагодарил бы верных слуг. А де Борегары раз и навсегда отомстили бы Ланкастеру и, что всего больнее, через его дочь.
— Отомстили Ланкастеру?
— Думаю, тебе пора узнать правду. Это тайна Джона Гонта, но он достаточно долго скрывал ее от тебя. Давай пройдемся еще немного.
Эдмунд наконец услышал мрачную повесть той ночи в крепости Каркасон, повесть о рождении его жены среди крови, трупов и подлого предательства. Он услышал об Изольде и той силе, которой она была наделена, способности чаровать мужчин и вести к смерти, когда это было выгодно ее роду. И увидел те невысказанные вслух аналогии, провел те невидимые параллели, о которых не желал говорить Гай.
— Магдалена обладает этой силой! — выпалил он.
Гай кивнул.
— Но она невинна, Эдмунд. Ее семья попытается использовать ее и эту силу, чтобы уничтожить нас обоих, но сама Магдалена тут ни при чем.
— Она предала меня.
Гай ничего не ответил. Да и что он мог сказать?
— А ты… ты отобрал то, что принадлежит мне! Я любил… Люблю ее, — с тоской пробормотал Эдмунд. Неукротимая ярость, владевшая им, словно выдохлась, оставив только чувство потери и ощущение, что его предали.
— Тебя считали мертвым, — оправдывался Гай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52