Когда она засовывала мешочек обратно в карман, рука ее слегка дрожала. Колдунья заверила, что это должно сработать.
Требовательно стукнул дверной молоточек, и Анжелика, хоть и была готова к этому, нервно дернулась. Сердце бухнуло в груди, но она постаралась взять себя в руки, отлично понимая, что в следующие несколько минут потребуется вся ее хитрость.
Она вышла в холл как раз в тот момент, когда девочка-служанка открывала дверь. Отряхивая крылатку с несколькими пелеринами, вошел Доминик в сопровождении Сайласа, одетого в клеенчатый матросский плащ, с зонтом в руке.
— Проклятая погода! — воскликнул Доминик, встряхивая крылатку, и тут в дверях гостиной он увидел улыбающуюся Анжелику. — Какого черта ты тут делаешь?! — зловеще сверкнув глазами, воскликнул он. — Я ведь сказал, что не желаю видеть тебя сегодня.
— О, ради Бога, не сердись, Доминик, — взмолилась Анжелика, ластясь к нему и помогая снять сюртук. — Войди в гостиную. Ты, должно быть, страшно продрог и весь вымок. Я приготовила твое любимое вино.
— Будь любезна ответить на вопрос, — стряхнув с плеча ее руку, Делакруа проследовал в гостиную.
— О дорогой, — вся трепеща, пробормотала Анжелика, — прошу тебя, не сердись, дорогой. Просто я подумала, что в такой дождь ты скорее всего не придешь. А кроме того, я не смогла придумать, куда пойти. Обещаю, не стану тебе мешать.
Не выйду из этой гостиной или даже, если хочешь, из кухни. — Продолжая нервно тараторить, она подала ему бокал с вином. — Это ведь твой дом, Доминик, и у меня и в мыслях нет совать свой нос в твои отношения с… с дамой.
Делая первый глоток, Доминик хмуро посмотрел на Анжелику поверх бокала. И впрямь не очень разумно выгонять се из дома в такой гнусный день. Тем более что она действительно всегда проявляла безупречную деликатность во всем, что касалось его дел. Делакруа сделал еще один глоток и нахмурился сильнее.
— Что это за вино? — Взяв в руки бутылку, он пристально посмотрел на этикетку. — Должно быть хорошим. Эта партия «Риохи» была недурна.
— Плохое вино? — испуганно засуетилась Анжелика. — Наверное, показалось? Попробуй еще.
Доминик попробовал, потом поднес бокал к свету.
— Мути нет, но что-то не так. Не открывай больше бутылок из этой партии, пока я не проверю. — И поставил бокал на поднос, в котором оставалось еще около трети, явно не собираясь допивать вино.
"В следующий раз нужно будет выбрать вино с более резким запахом», — решила Анжелика. По крайней мере недовольство ее присутствием несколько растворилось в дискуссии о вине, к тому же Доминик выпил достаточно. Она подошла к покровителю, просунула руки ему под сюртук и провела пальцами по груди, ощутив тепло под тонкой льняной тканью сорочки.
— Принести тебе что-нибудь еще, пока Не приехала твоя гостья?
Грудь Анжелики, тесно прижимавшаяся к нему, тяжело вздымалась, и, опустив глаза, Доминик увидел под слоем румян и пудры ее хорошенькое личико, ряд жемчужных зубов, выпуклость грудей, приподнятых корсетом так, что соски почти выглядывали из выреза. Ничего не ответив, он подошел к окну и выглянул на улицу. Стоя спиной к Анжелике, капер не заметил, какой злобой вспыхнули ее глаза и как искривились губы при столь демонстративном пренебрежении ее чарами.
"Женевьева, — думал меж тем Доминик, — конечно, не решится выйти из дома в такой ливень». Ломая голову, как бы помочь ей, он даже подумывал, не поездить ли по улицам в экипаже туда-сюда, чтобы поискать фигурку в цветастом платье. Но даже если предположить, что Женевьева бросит вызов природе, как догадаться, по какой из многочисленных улиц пойдет она с Ройял на Рэмпарт-стрит? Словом, занятие окажется бессмысленным. А если он разминется с ней, и Женевьева не застанет его дома? Черт побери! Делакруа вдруг понял, как ему нестерпимо хочется увидеть ее, и немедленно. Для Доминика было крайне неожиданно не только то, что он так страстно желает свидания с женщиной, но и то, насколько его пугает вероятная невозможность этой встречи.
— Сайлас! Возьми зонт и поищи ее. На ней будет платье служанки и тюрбан.
Не слишком точное описание, но больше он ничем не мог помочь слуге. Сайлас беспрекословно надел мокрый клеенчатый плащ и стоически отправился патрулировать улицу.
— Она промокнет до нитки, — с сочувствием сказала Анжелика. — Я приготовлю пунш, чтобы твоя дама не простудилась.
Наградой ей был благодарный взгляд.
— Это очень благородно с твоей стороны, Анж. Приготовь на всякий случай.
Стараясь скрыть победную улыбку, Анжелика отправилась на кухню. Доминик и не задумался над тем, почему это квартеронка так охотно предложила свою помощь и, казалось, не испытывала ни малейшей ревности. «Но с другой стороны, почему он должен думать об этом? — с горечью напомнила себе Анжелика. — Он ведь не сомневается, что его официальная содержанка не имеет права возражать, как бы он ни поступал». В конце концов, за то, что она ему давала, Доминик обеспечивал ее. Это было обыкновенное соглашение, испокон веку практикующееся в обществе, и, если женщина, заинтересована в том, чтобы оно действовало и дальше, она не должна предпринимать ничего, что могло бы разозлить ее благодетеля. Если только у нее нет способа завладеть и его телом, и его душой. Только тогда в ее власти будет изменить соотношение сил.
Подняв фонтан брызг, Женевьева перескочила через глубокую лужу и выругалась: ее туфли наполнились водой. «Нужно быть сумасшедшей, чтобы решиться на такое, но если бы я осталась дома еще минуту, слушая, как Элиза и Элен обсуждают воланы и рюши, то грохнула бы что-нибудь об пол — быть может, одну из тех бесценных французских статуэток, которые принесла в дом моя мать как часть своего приданого и которые стали бы частью моей собственности», — угрюмо думала Женевьева. Ее вспышки Гнева, как и вспышки ярости ее отца, всегда, хоть и ненамеренно, имели пагубные последствия в отличие от Элизиных. Та начинала плакать и бушевать, однако не нанося ни малейшего вреда имуществу и всегда вызывая огромное сочувствие у окружающих.
За обедом Женевьева получила от отца разрешение на визит к урсулинкам и должна была немедленно сообщить об этом Доминику. Капер может отправиться на озеро Борн один. Теперь он знает, где находится бухта, и Женевьева в качестве проводника, в сущности, ему уже не нужна. Он, несомненно, бывалый мореход, чтобы вообще нуждаться в чьей-либо помощи.
Несмотря на плотную накидку, которую ветер то и дело грозил сорвать, миткалевое платье промокло насквозь, и потемневшая юбка прилипала к ногам. Из тюрбана, наполнившегося водой и осевшего почти на глаза, ей на спину стекала холодная струйка. Женевьева не могла припомнить, чтобы когда-нибудь чувствовала себя так гадко.
Она свернула с улицы Урсулинок на Рэмпарт-стрит, и воспоминание о своей спальне, горячей ванне и Табите, хлопочущей вокруг с пушистыми махровыми полотенцами и горячим чаем, накатило на Женевьеву с, неодолимой силой.
Она замерзла, промокла и чувствовала себя слишком несчастной, чтобы встречаться сейчас с незнакомыми людьми. А Доминик Делакруа, если оставить в стороне одно существенное обстоятельство, был незнакомцем. Почему, собственно, она вообразила себе, что Доминик отнесется к ней сочувственно? Вполне вероятно, он рассмеется и скажет, будто никак не ожидал ее в такую непогоду, так что сама, мол, виновата.
Жалко шмыгнув носом, она остановилась посреди реки, в которую превратился тротуар. Надо вернуться домой. В конце концов, потребность в упражнениях и прогулке на свежем воздухе уже удовлетворена. Но в тот момент, когда она повернула назад, послышался голос:
— Мадемуазель! — Женевьева резко обернулась и увидела, что ей навстречу спешит некто в клеенчатом плаще и с огромным зонтом. — Мадемуазель, следуйте за мной, пожалуйста.
Это был Сайлас, тот самый похититель, который не проявил ни малейшей щепетильности в выборе средств, когда утихомиривал ее. «Правда, он всего лишь выполнял приказ, это Доминику недостало щепетильности», — напомнила себе Женевьева. Слуга подошел и поднял зонт над ее головой. И хотя прикрываться зонтом уже поздновато, но отказаться было бы нелюбезно.
Они дошли до дома, у порога которого плескалась бурлящая на тротуаре вода, и Сайлас стукнул молоточком. Дверь в тот же миг распахнулась, и на пороге появился элегантный, причесанный волосок к волоску Доминик, который сказал именно то, что она боялась услышать и чего он вовсе не собирался говорить:
— Глупая девочка! Что заставило тебя выйти из дома в такой ливень? Ты выглядишь как мокрый котенок! — В голосе Делакруа ей послышалось скорее раздражение, чем радость, и это было уже чересчур.
— Мне нужны упражнения на воздухе, — огрызнулась она, поворачиваясь, чтобы уйти.
— Вернись! — Доминик схватил ее за руку и втащил в холл, мокрую и униженную. — Ты никуда не уйдешь, а отправишься наверх и примешь ванну. — И, подталкивая ее к лестнице, давал распоряжения Сайласу:
— Немедленно принеси горячей воды и пунша.
Женевьева вопреки тому, чего желала больше всего на свете, все-таки попыталась освободиться от обнимавшей ее за талию руки и сердито оглядывалась по сторонам. И тут ее глаза встретились с устремленным на нее взглядом Анжелики, которая стояла в дверях гостиной, наблюдая за происходящим с враждебным недоумением. Толкая вверх по лестнице упирающуюся, совершенно мокрую Женевьеву, Доминик вовсе не выглядел как умирающий от любви человек, что, впрочем, не удивило Анжелику: кому понравится растрепанное, заляпанное грязью, одетое в какие-то жуткие тряпки существо. Может быть, ему просто от нее что-то нужно и таким способом он пытается получить желаемое? Женевьева довольно беспомощно отбивалась от Доминика, зная уже, что сопротивляться бессмысленно.
— Не будешь ли ты любезна делать то, что тебе велят, Женевьева, — повелительно сказал Доминик. — Не заставляй нести тебя, потому что тогда и я промокну. И если ты не сбросишь мокрую одежду, то заработаешь воспаление легких.
— Если мне будет позволено вернуться домой, я там и переоденусь! — закричала она в ответ. — Я пришла сюда вовсе не затем, чтобы со мной обращались как с ребенком.
Доминик только усмехнулся:
— Ну разумеется, нет; Я прекрасно знаю, зачем ты сюда пришла, и мы непременно займемся этим в свое время. — И снова по-хозяйски подтолкнул ее.
Женевьева, к своему великому стыду, почувствовала, что краснеет. Спотыкаясь, гостья пошла наверх, справедливо решив, что дальнейшее сопротивление поставит ее в еще более неловкое положение. Она все еще чувствовала спиной взгляд квартеронки.
— Ты обещал, что Анжелики не будет дома, — упрекнула Женевьева, сознавая, что в этом-то уж она точно права.
— Да, прости, — небрежно извинился он, вталкивая ее в спальню. — Анжелике некуда было пойти в такой дождь. Ты ей не мешаешь, и она, разумеется, не будет мешать тебе, так что не думай о ней. — Развязав шнурок капюшона, Доминик снял с Женевьевы тяжелую от воды накидку. — Вылезай немедленно из этих тряпок. Я отдам их Сайласу, и он их высушит на кухне.
— Но в чем же, Господи, я тогда останусь? — не без сарказма спросила Женевьева, снимая тюрбан и встряхивая потемневшими влажными волосами. — В любом случае ничего Анжеликиного я не надену.
— Нет, конечно, — согласился он с пугающим спокойствием. — Ее вещи тебе велики. — Крутанув ее, словно волчок, он расстегнул крючки на платье и стянул его вниз. — Теперь сними его.
— Да, но что я надену? — повторила Женевьева, переступая через кучу ярких тряпок, прилипших к мокрым щиколоткам.
— Не вижу необходимости, чтобы ты вообще что-нибудь надевала, — ответил Доминик весело и стащил с Женевьевы сорочку.
Он взял в ладонь ее прохладную округлую грудь и стал ласкать сосок, пока тот не превратился в твердый, тугой бутон. У Женевьевы перехватило дыхание. Острое ощущение, появившееся у нее внизу живота, было почти болезненным, и руки ее невольно взлетели и обхватили его мощные плечи. Она чувственно облизнула верхнюю губу. Этот столь выразительный знак растущего желания не ускользнул от Доминика — в бирюзовых глазах вспыхнул огонь ответной страсти. И тут раздался громкий стук в дверь.
— Одну минуту, Сайлас, — со скорбной улыбкой произнес Доминик и с явным нежеланием освободил грудь Женевьевы из мучительно-сладкого плена. — Снимай это, живо. — Большим и указательным пальцами он взялся за шнурок, стягивавший на талии панталоны, и те упали к ее ступням. Бросившись к шкафу, он выхватил оттуда какое-то шелковое одеяние с парчовыми кистями и накинул ей на плечи. — Это будет подходящим прикрытием.
Женевьева хотела снова заявить, что не станет надевать одежду Анжелики, но Доминик разрешил Сайласу войти, и пришлось повернуться спиной к двери, поспешно просовывая руки в рукава. Тут ей стало ясно, что халат не мог принадлежать Анжелике. Рукава доставали ей почти до колен, и обернуться в этот наряд она могла бы по крайней мере раза три. Ноги ее путались в складках, ниспадавших на пол и образовавших вокруг некое подобие многоцветного шелкового моря. Поэтому Женевьева и стояла неподвижно лицом к стене, пока у нее за спиной шли какие-то приготовления.
— Возьми эти вещи и высуши их, Сайлас! — Доминик собрал разбросанную одежду и вручил все невозмутимому матросу.
— Ты что, как жена Лота, превратилась в соляной столп? — поддразнил Женевьеву Доминик, его вибрирующий, глубокий голос звучал весело. — Ты уже минут десять стоишь как вкопанная.
Спеленутая необычным нарядом, Женевьева неловко повернулась:
— Боюсь, ходить в этом одеянии мне будет трудновато. Оно, видимо, принадлежит великану.
— Это принадлежит мне, но по сравнению с тобой, фея, почти любой покажется великаном. Снимай халат и марш в ванну.
Доминик скинул сюртук, расстегнул перламутровые пуговицы на манжетах сорочки и осторожно закатал рукава.
Увидев бронзовую кожу, мощные мускулы предплечий, Женевьева судорожно сглотнула. «Рукава он мог закатать лишь с одной целью», — рассеянно подумала она, борясь с парчовыми кистями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55