Коннал молчал, и Шинид отвела глаза. Она мысленно назвала себя трусихой за то, что предпочла скользнуть под одеяло и укрыться под ним.— Возвращайся к себе в спальню.— Не думаю, что это хорошая мысль.Шинид высунула голову из-под одеяла. Коннал раздевался. Меч его уже стоял прислоненный к каменной стене.— Даже не думай, что ты можешь разделить со мной постель, Пендрагон! Спи на полу, если не хочешь уходить.Он почувствовал ее страх и как можно спокойнее произнес:— Я устал, Шинид. Со мной ты можешь чувствовать себя спокойно. Ибо в отличие от О'Брайана у меня есть представление о чести.Шинид в этом не сомневалась, но видеть его нагую, покрытую шрамами грудь, видеть, как он ложится рядом, — это не добавляло ей спокойствия и уверенности. Он был могуч, как гора: сплошная глыба мускулов, и от него исходило тепло. Дразнящее, искушающее. Она не смела, шевелиться, ибо боялась, что, даже не заметив этого, окажется на спине под ним, и в то же время она знала, что ему лучше ночевать у нее. Мало ли кому в этом замке взбредет в голову отомстить Конналу за неблаговидные деяния англичан, в число которых здесь включали и его. Во сне она видела его смертельно раненным в лесу во время боя, но бывало, что вещие сны приходилось потом долго разгадывать.— Засыпай, Шинид. Я защищу тебя, если будет надо.— Тоже мне защитник! — фыркнула она. Шинид приподнялась и подняла ладонь к потолку.— Вуаль Матери Божьей, священная вуаль, накрой эту комнату. Священная вуаль, плотно укрой нас. Защити нас своим покрывалом любви от злых намерений, защити от зла до самого утра.Коннал удивленно смотрел, как тонкое покрывало, сотканное из серебристого звездного света, накрывает их, льется на них как нежный поток.— Вот теперь мы действительно защищены, — удовлетворенно сказала она и легла, отвернувшись от него.Коннал лежал на спине, в благоговейном восхищении разглядывая звездный балдахин и думая о том, как безгранична магия Шинид. Он чувствовал себя никчемным и жалким рядом с этой всесильной женщиной, и это чувство ему не нравилось. Неужели она считает, что он вовсе не способен ее защитить? «Чертовски неприятно», — подумал он, закрыв глаза.Ночью Шинид ни разу не проснулась, и снились ей не кошмары, а сладкие сны, не посещавшие ее вот уже две недели. Она проснулась на рассвете, открыла глаза и увидела его нагую грудь, покрытую боевыми шрамами, а мышцы даже у спящего играли под кожей. Странно, но она не испытывала страха при взгляде на эти большие руки, но правда ли то, что и в минуту гнева он не посмеет ударить ее вот этими самыми руками? Маркус не показывал своей истинной сути до самого последнего мгновения, до тех пор, пока она не отказалась колдовать для него. Но Коннал ничего от нее не требовал. Он вообще предпочел бы, чтобы у нее не было волшебного дара, да и у него тоже. Злые слова Маркуса она запомнит навеки: «Чокнутая! Не от мира сего! Ты и на человека-то не похожа! Отродье!»Даже сейчас она казалась себе заклейменной, отвергнутой, чужой среди обычных людей. Никому в этом мире не нужна была любовь, а она только любви и хотела от жизни. Что это — приговор, проклятие — вечно жаждать настоящей любви и никогда ее не узнать? И если король все же принудит ее соединиться с человеком, который хочет взять ее лишь из чувства долга, что тогда станется с ней и с ее народом?Шинид даже не знала, что хуже: когда ее хотят из-за ее дара или когда не хотят вовсе. Английские короли не привыкли считаться с чувствами подданных. Они были просто пешками в политической игре, но в случае с ней на карту была поставлена не только ее жизнь. Так просто она не сдастся.Взгляд ее упал на шрам, прорезавший его грудь чуть повыше соска: светлая полоса на бронзовой от загара коже. Когда-то ребенком она от всей души любила этого человека и теперь, увы, призналась себе в том, что детская любовь ее не исчезла, а лишь спряталась где-то глубоко внутри. Чем дольше они были рядом, тем труднее было скрывать свое чувство. И вообще, что она испытывала к нему сейчас? Только ли старую, детскую любовь или что-то другое, взрослое, новое? Отчего она так боится открыться ему? Может, это горький опыт заставляет ее держаться настороже? Может, это страх тормозит ее? Боязнь того, что, узнав о ее чувстве, он использует ее любовь против нее же самой? Шинид презирала трусов и ненавидела трусость в себе, но как преодолеть этот страх, когда все уже было — однажды он уже растоптал ее любовь. Пусть детскую, незрелую, но любовь.Нет, она не могла дать ему в руки такое оружие. Особенно теперь, когда сердце его томилось за семью печатями. Недоступное ей и недоступное ее стране. Но томление сердца и души — одно, а томление тела — совсем другое. Может, все дело в нем, в предательском теле? Какая женщина не захотела бы иметь такого мужчину в своей постели? Взгляд ее медленно скользил по его груди и рукам. Он был храбр, и красив, и силен… Желание накатило внезапно, она вздрогнула, закусила губу, борясь с собой, а когда решилась посмотреть на него вновь, обнаружила, что он не спит и тоже на нее смотрит.— Ты хочешь мне что-то сказать?— Нет.Коннал медленно окинул глазами ее всю, завернутую в простыню. Она порозовела и выглядела такой жаждущей и готовой к любви, что ему стоило огромных усилий удержаться и не прижать ее к себе и не поцеловать. Жадно. В губы.— Боишься?Шинид презрительно фыркнула.— Это хорошо. Спи. У нас еще есть пара часов. День предстоит трудный, надо отдохнуть.Коннал перевернулся на бок, закрыл глаза, поблагодарил себя за терпение, которому научился в турецком плену, и заснул.Шинид откатилась на край кровати, закуталась в мех и тоже уснула, успокаивая себя тем, что сегодня он с ней и, значит, с ним ничего плохого случиться не может.Утром Коннал проснулся с ощущением, что лопнет, если не получит удовлетворения. Мгновением позже он понял, что произошло. Шинид прижалась к его спине, нагая грудь ее вжалась в его тело, дыхание ее щекотало ему затылок, а рука ее лежала на его талии. Но все бы ничего, если бы не ее ладонь, касавшаяся низа его живота. Вот эта ладонь и грозила лишить его выдержки. Пульс его бился так, словно он участвовал в гонке. Символ мужества давно был готов к бою. «Что же делать?» — подумал он. Больше всего ему хотелось перекатиться на нее и доставить удовольствие и себе, и ей. Но он боялся разбудить ее. Боялся испугать. Коннал не сомневался в том, что Маркус О'Брайан не ограничился одним лишь избиением. Стоило ему представить ее, беспомощную, слабую, один на один с этим извергом, и кулаки его сжимались в бессильной злобе. Нет, он не смеет ее обидеть. Медленно он откатился на край кровати, едва не упав на пол, — так боялся ее разбудить. Бросил взгляд на Шинид. Она во сне схватила подушку, обняла ее, но не проснулась. Он немножко обиделся на нее за то, что подушка стала для нее равноценной заменой ему. Осторожно, на цыпочках, подошел он к столу, на котором стояли таз и кувшин с водой. Ледяная вода приведет его в чувство. Привела, но, увы, ненадолго. Когда Шинид рядом, и ледяная вода бессильна. Успокоить его могла только она. Только та женщина, что мирно спала рядом. Глава 10 Завернувшись в промасленную накидку, не пропускавшую воду, одинокий странник стоял на носу корабля, вглядываясь в горизонт. Корабль покачивался, борясь с течением. Ледяные брызги плескали в лицо. Рука его сжимала кинжал — единственное оружие, которое он имел против тех, кто задумал бы его остановить. И он знал, что такие попытки будут. Рана в боку и утрата меча стали результатом последнего покушения.Он оглянулся, взглянул на матросов, возившихся с парусами. Он видел, как капитан скользнул взглядом по береговой линии, потом покосился на него. Он считал мгновения до высадки и страшно боялся опоздать, не успеть предупредить своих. Ибо для всех прочих его жизнь и жизнь его соплеменников были не дороже разменной монетки, последняя, и не самая крупная ставка в игре, которую вели друг против друга братья королевской крови.Уже давно Шинид не спала так сладко, как в эту ночь. Она проснулась свежей и по-настоящему отдохнувшей. И подумала, что ночь была такой же ласковой и лучезарной, как это утро. Солнце сияло на небе величественно и гордо. Золотистые лучи, касаясь выпавшего за ночь снега, зажигали его всеми цветами радуги. Коннал ехал впереди, но она ощущала его близость, радость приятной негой разливалась по телу. Все радовало ее этим сказочным утром — ели и сосны в снежном уборе, спиралевидные сосульки, свисавшие с ветвей хрустальными канделябрами. Снег весело поскрипывал под копытами лошадей, колокольчиками позванивали сосульки, как будто желая им счастливого пути. Шинид полной грудью вдохнула воздух, наслаждаясь его бодрящей свежестью, и, отпустив поводья, раскинула руки, призывая пред очи свои всех колдовских созданий Матери Божьей.— Придите, дикие и свободные, — прошептала она. — Придите и явите мне жизнь зимнего леса, жизнь под слоем снега и льда. Дайте отраду душе моей. Дайте отраду земле моей. Явитесь и станьте видимы!Опустив руки, она улыбнулась, когда два кролика высунули мордочки из норок. Птицы прилетели и уселись на ее плечи, на голову. Олененок показался за деревьями, внимательно посмотрел на Коннала, который ехал впереди, потом на Шинид. Олень одногодок без страха подошел к всадникам, и Женевьеву, похоже, нисколько не смутило столь близкое соседство со своим диким собратом. Шинид наклонилась, чтобы погладить олененка, затем оглянулась, ища глазами его мать. Гордая мамаша вышла из леса, и Шинид слегка подтолкнула подростка, чтобы шел к матери. Но олень отказывался уходить.— Шинид, ты чем занимаешься?В голосе Коннала звучало удивление, и Шинид это было приятно.— Так, наношу визиты…— Хорошо сказано!Между тем птички славно устроились в ее волосах и защебетали, счастливые. Еще немного, и начнут вить гнезда. Птахи посмелее гордо вышагивали по ее плечам, рукам и груди и даже по спине Женевьевы. Шинид рассмеялась, когда какая-то особо бойкая птаха решила выдрать у нее волосок, и Коннал подумал, что ничего прекраснее, чем ее смех, в жизни не слышал. Он любовался ею, ее улыбкой, которую ему доводилось видеть столь редко в последнее время, ее способностью чувствовать себя своей среди дикой природы. Вдруг одна птичка перелетела с ее плеча на его плечо, а оттуда на подставленную им ладонь. Она спела ему прелестную песенку, после чего принялась прихорашиваться — чистить перышки. Коннал усмехнулся, зубами стянул с руки перчатку, чтобы погладить крохотную головку.Шинид улыбалась. Птичка по сравнению с ним казалась не больше ореха. Вдруг птицы защебетали все разом, и Шинид нахмурилась.— Что за вести они тебе принесли?— Ты сам можешь узнать, если захочешь. Коннал помрачнел.— Я так не умею.Птичка вспорхнула с его ладони и улетела в чащу. Коннал развернул коня и поехал вперед.Шинид попрощалась с ними, и птицы устремились в лес. Кое у кого в клюве были тонкие прядки, выщипанные из ее шевелюры.— Почему ты не пользуешься даром, который мы унаследовали?— Я не хочу им пользоваться.— Тогда это не дар, а проклятие.— Именно так.— Дурак!..Он посмотрел ей в глаза и увидел, что они блестят от слез, будто то, что он не желал применять свой волшебный дар, больно ранило ее.— Этот дар дан тебе не просто так, рыцарь. Он дан тебе не для того, чтобы ты извлекал из него выгоду, а чтобы ты мог помогать другим.Он лишь презрительно хмыкнул, и Шинид вдруг очень захотелось узнать, как он относится к ее волшебству. Он не сможет принять ее такой, какая она есть, пока не смирится с наличием дара у самого себя и не начнет им пользоваться. Этим даром были отмечены все в его семье, и прятать его под личиной искушенного англичанина — значит, предавать самого себя. Разрывать себе сердце. Сколько боли, наверное, причиняет ему постоянная борьба с собой, со своей природой! Но и она страдала не меньше, наблюдая за ним. Она не понимала, почему он с таким отчаянным упорством отвергает то, что дано ему от рождения.— Тебе не приходило в голову, что иногда не принимать труднее, чем принять?— А тебе, Шинид, никогда не приходило в голову, что я не хочу этого… дара?Он мрачно обвел взглядом лес, и чувство, которое он испытывал лишь в детстве, вновь охватило его. Странная дрожь пробежала по членам. Животный страх. Страх перед человеком, пришедшим в лес на охоту, за пищей.— Я не могу его принять.Он пришпорил коня, но ширина дороги позволяла двум всадникам ехать вместе, и она поравнялась с ним.— Почему? Объясни мне. Я пойму. Он впился в нее взглядом.— Ты хочешь знать? Я много сил приложил, чтобы завоевать доверие Ричарда. Будучи чем-то средним между человеком и зверем, я едва ли бы справился с этой задачей.Шинид отшатнулась, словно ее ударили по лицу. Но она и не такое слышала в своей жизни.— Из-за этого ты и решил задушить свой дар? — Чтобы избежать неизбежного — страха в глазах окружающих. Чтобы не прослыть меченным дьяволом, как она сама.— Именно так. И покуда я не вернулся в Ирландию, мне великолепно жилось и без этого дара.Вместо того чтобы рассердиться, она понимающе улыбнулась:— Да, в нашей земле есть что-то такое. Все колдовство идет от нее.Он усмехнулся:— Скорее уж от тебя.— От меня? У меня совсем другой дар, не такой, как у тебя. Почему ты говоришь так?— Потому что рядом с тобой я все чувствую слишком остро, и вообще не могу мыслить ясно, когда во мне бушуют противоречивые чувства. — Он не станет признаваться ей в том, что пребывает в странном смятении, что в ее присутствии с трудом держит себя в руках. Что он вообще с трудом заставляет себя делать то, что должен, вместо того чтобы делать то, что ему хочется. А хотелось ему только одного: схватить ее в охапку и потащить в постель.— Это всего лишь похоть.В глазах его тлел огонь желания. Тело его отчетливо помнило тепло ее распростертого вдоль его спины тела, тепло ее ладони внизу живота. Он до сих пор был тверд там, где она к нему прикоснулась ночью.— Возможно. Но я знаю, что испытываешь ты.Она вспыхнула, испугавшись, что этот румянец столь же красноречив, как его взгляд. Но сердце ее могло сказать даже больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40