https://wodolei.ru/
).
Она повернулась ко мне и посмотрела на меня дол гим взглядом. Забавно было видеть ее удивление.
Нас отвели на кухню и хорошо накормили. Хозяйка ушла и комнаты. А когда мы поели и уже собирались уходить, она вышла снова; Фалькенберг успел опра виться от смущения и, воспользовавшись ее добротой, предложил настроить пианино.
– Так вы и это умеете? – спросила она, поражен ная.
– Да, умею. Я работал по этой части неподалеку, у ваших соседей.
– У меня есть рояль. Но хотелось бы…
– Не извольте сомневаться.
– А имеется у вас какая-нибудь…
– Нет, рекомендаций я ни у кого не прошу. Не имею такой привычки. Но вы можете убедиться сами.
– Да, конечно, пожалуйте сюда.
Она пошла вперед, а он за нею. Когда дверь отво рилась, я увидел, что стены увешаны картинами.
Девушки сновали по кухне и глазели на меня с лю бопытством; одна была очень недурна собой. Я порадо вался, что с утра успел побриться.
Минут через десять Фалькенберг начал настраивать рояль. Хозяйка снова вышла на кухню и ска зала:
– Так вы говорите по-французски? А я вот не умею.
Слава богу, она не стала продолжать расспросы. Не то пришлось бы мне говорить «пардон», приводить французскую поговорку да изрекать: «Ищи женщину» и «Государство – это я».
– Ваш товарищ показал мне свидетельство, – ска зала она, – и я вижу, что вы дельные люди. Право, не знаю… я могла бы послать мужу телеграмму и узнать, нет ли для вас какой-нибудь работы.
Я хотел ее поблагодарить, но не мог вымолвить ни слова, и только проглотил слюну.
Нервы…
Я обошел усадьбу и поля, всюду был образцовый по рядок, и урожай уже убрали; даже картофельная ботва, которая обычно остается на поле до снега, и та была сложена под навесом. Работы для нас не нашлось. Гразу видно было, что хозяйство здесь богатое.
Уже вечерело, а Фалькенберг все возился с роялем, и тогда я, прихватив еды, ушел подальше от усадьбы, чтобы не напрашиваться на приглашение к ужину. Все небо было в звездах, светила луна, но я предпочел тем ноту и забрался в самую глухую чащу леса. Там было тепло. Какая тишина на земле и в воздухе! Подморажи вает, земля вся в инее, порой зашуршит трава, пискнет мышь, вспорхнет с дерева ворона, и снова тишина. Ви дел ли ты хоть раз в жизни такие чудесные белокурые волосы? Нет, никогда. Она – само совершенство, вся с головы до ног, у нее такие нежные и прелестные губы, а волосы – чистое золото. Ах, если б можно было вы нуть из мешка диадему и преподнести ей! Я найду неж но-розовую ракушку, сделаю из нее ноготь и подарю ей трубку для ее мужа, да, возьму и подарю.
Фалькенберг встречает меня у ворот и торопливо шепчет:
– Пришел ответ от ее мужа, мы будем рубить лес. Ты справишься?
– Да.
– Ну ладно, ступай на кухню. Она про тебя спра шивала.
Хозяйка встретила меня словами:
– Куда же вы исчезли? Прошу к столу. Как, вы уже поужинали? Но чем?
– У нас есть кое-какие припасы.
– Помилуйте, вы это напрасно. Неужели вы даже чаю не выпьете? Решительно не хотите?.. Я получила ответ от мужа. Вам доводилось рубить лес? Вот и пре красно. Читайте сами: «Нужны два лесоруба, Петтер покажет делянку…»
О господи, она стояла совсем рядом, держа теле грамму в руке. И дыхание у нее было свежее, как у юной девушки.
XVI
И вот мы в лесу, нас привел сюда Петтер, один из работников капитана.
Из разговора с Фалькенбергом выясняется, что он вовсе не чувствует благодарности к хозяйке за эту ра боту.
– Ее и благодарить не за что, – сказал он. – На ра бочие руки сейчас спрос.
Ко всему Фалькенберг оказался не очень хорошим дровосеком, а для меня это было делом привычным, пришлось мне взять Фалькенберга под начало. Он сам сказал, что будет меня слушаться.
И тогда я задумал изобрести одну штуку.
Обычно, когда двое пилят дерево, они ложатся на землю и по очереди тянут пилу на себя. Таким способом за день много не сделаешь, и к тому же остаются урод ливые пни. Если же сделать устройство с конической зубчатой передачей, которое врезалось бы под самый корень, можно прилагать усилие сверху вниз, а пила при этом пойдет горизонтально. Я принялся вычерчи вать детали. Больше всего пришлось поломать голову над тем, как сделать, чтобы нажим на пилу передавался плавно и не был слишком сильным. Пожалуй, этого можно добиться с помощью пружины, которая действо вала бы, как в часовом механизме, или же используя тяжесть подвесной гири. Гиря имеет постоянную тя жесть, и, по мере того как пила будет уходить все глуб же в дерево, она станет опускаться и обеспечит равно мерный нажим. А стальная пружина будет постепенно слабеть и также регулировать нажим. Я предпочел пру жину. «Вот увидишь, все прекрасно получится, – сказал я себе. – Ты прославишься и проживешь свою жизнь не зря».
День проходил за днем, мы валили деревья толщи ной в девять дюймов, а потом очищали стволы от веток и сучьев. Кормили нас сытно и вкусно, мы брали с собой в лес еду и кофе, а вечером, когда мы возвращались из леса, нам подавали горячий ужин. Мы умывались, при водили себя в порядок, чтобы нас не равняли с другими работниками, и сидели на кухне в обществе трех служанок, при свете яркой лампы. Фалькенберг начал ухажи вать за Эммой.
Порой из комнат слышались чудесные звуки рояля, а иногда сама хозяйка выходила к нам, девически юная, с чудесной, ласковой улыбкой.
– Ну, как вам сегодня работалось? – спрашивала она. – Медведя в лесу не видели?
А как-то вечером она поблагодарила Фалькенберга за то, что он так прекрасно настроил рояль. Да неужели? Обветренное лицо Фалькенберга просияло от удовольствия, и я сам был горд, когда услышал его скром ный ответ:
– Да, мне тоже кажется, что он стал чуточку по лучше.
То ли Фалькенберг сумел кое-чему научиться, то ли хозяйка просто была ему признательна и радовалась, что он хотя бы не испортил рояль.
Каждый вечер Фалькенберг надевал мое городское платье. Теперь мне уже нельзя было отобрать это платье даже на время: все подумали бы, что я взял его поно сить.
– Давай меняться: бери себе платье, а мне отдай Эмму, – предложил я ему в шутку.
– Да забирай ее, сделай одолжение, – ответил Фаль кенберг.
Тогда я понял, что Фалькенберг охладел к ней. Ах, мы с ним оба влюбились в ту, другую. Какие же мы были мальчишки!
– Как думаешь, выйдет она к нам вечером? – спра шивал иногда Фалькенберг в лесу. А я отвечал:
– Хорошо, что капитан все еще в отсутствии.
– Да, – соглашался Фалькенберг. – Но если только я узнаю, что он с ней дурно обращается, ему несдобро вать.
Однажды вечером Фалькенберг спел красивую песню. Я был горд за него. Вышла хозяйка и попросила спеть еще раз; в кухне зазвучал его чудесный голос, и пораженная хозяйка воскликнула:
– Ах, это бесподобно!
И тут я впервые позавидовал Фалькенбергу.
– Вы когда-нибудь учились петь? – спросила она. – Знаете ноты?
– Да, – ответил Фалькенберг. – Я посещал обще ство любителей пения.
«A ведь по совести ему надо бы сказать „нет“, потому что ничему он не учился», – подумал я.
– Но пели вы где-нибудь? Перед публикой?
– Да, иногда на гуляньях. И еще как-то на свадьбе.
– Ну, а понимающие люди вас слушали?
– Право, не знаю. Может быть.
– Ну, спойте же еще что-нибудь!
Фалькенберг спел.
«Кончится тем, что она пригласит его в комнаты и пожелает ему аккомпанировать», – подумал я. И сказал:
– Прошу прощения, что капитан, скоро вернется?
– H о… – проговорила она с недоумением. – Но за чем вам?
– Я хотел потолковать насчет работы.
– Стало быть, вы уже срубили все, что отмечено?
– Нет, не все… осталось порядочно, да только…
– Ах так!.. – сказала она и вдруг догадалась: – Послушайте… может быть, вам дать денег?
Я растерялся и пробормотал:
– Да, будьте столь любезны.
А Фалькенберг промолчал.
– Милый мой, так бы прямо и сказали. Вот, пожа луйста. – И она протянула мне бумажку. – И вам тоже?
– Нет. А впрочем, благодарю, – ответил Фалькен берг.
Господи, опять я сел в лужу, да еще в какую! А Фалькенберг, бессовестный человек, строит из себя богача, которому деньги ни к чему! Так и сорвал бы с него мою одежду, пускай ходит голым!
Но, конечно, ничего такого я не сделал.
XVII
Шли дни.
– Если она сегодня вечером опять выйдет к нам, я спою песню про мак, – сказал Фалькенберг, когда мы работали в лесу. – Совсем позабыл про эту песню.
– А про Эмму ты тоже позабыл? – спросил я.
– Про Эмму? Ты, скажу я тебе, нисколько не по умнел.
– Да неужто?
– Я тебя давно раскусил. Ты, конечно, стал бы уви ваться вокруг Эммы на глазах у хозяйки, а я вот на та кое не способен.
– Ну и врешь, – сказал я со злостью. – Никогда я не стану любезничать со служанкой.
– Я тоже не стану больше гулять по ночам. Как думаешь, выйдет она сегодня вечером? Я совсем забыл спеть ей эту песню про мак. Вот послушай.
И Фалькенберг запел.
– Напрасно ты радуешься, что вспомнил песню, – сказал я. – Ничего у нас не получится: ни у тебя, ни у меня.
– Не получится, не получится! Вот заладил!
– Будь я молод, и богат, и красив, тогда дело друг ое, – сказал я.
– Еще бы. Так-то проще простого. Капитан ведь сумел.
– Да, и ты. И я. И она. И все на свете. И вообще хватит трепать языком и сплетничать о ней, – сказал я, сердясь на самого себя за нелепую болтовню. – На что это похоже, два бывалых лесоруба мелют невесть что!
Оба мы осунулись, побледнели. Фалькенберг совсем извелся, лицо у него было в глубоких морщинах; к тому же мы потеряли аппетит.
Мы старались скрыть друг от друга свои чувства, я весело насвистывал, а Фалькенберг хвастался, что ест до отвала, еле ходит и едва не лопается от обжорства.
– Вы совсем ничего не едите, – говорила хозяйка, когда мы приносили домой припасы, к которым едва притрагивались. – Какие же вы лесорубы!
– Это Фалькенберг виноват, – говорил я.
– Нет, это все он, – возражал Фалькенберг. – Хочет уморить себя голодом.
Иногда хозяйка просила о какой-нибудь мелкой услуге, и мы наперебой старались ей угодить; в конце концов вскоре мы по своей охоте стали таскать воду на кухню и следили, чтобы чулан всегда был полон дров. А однажды Фалькенберг ухитрился принести из лесу ореховую палку для выбивания ковров, которую хозяйка просила принести именно меня, и никого другого.
А по вечерам Фалькенберг пел.
Тогда я замыслил возбудить у хозяйки ревность.
Эх ты, дурак несчастный, да она этого и не заметит, даже взглядом тебя не удостоит!
А все-таки я заставлю ее ревновать.
Из трех служанок только Эмма годилась для этой цели, и я принялся с ней любезничать.
– Послушай, Эмма, один человек сохнет по тебе.
– А ты откуда узнал?
– По звездам.
– Уж лучше узнал бы от кого-нибудь на земле.
– Узнал и на земле. Он сам мне сказал.
– Это он о себе, – вставил Фалькенберг, боясь, как бы она не подумала на него.
– Что ж, может быть, и о себе. Ра ratum cor meum*.
Но Эмма бесцеремонно отвернулась и не стала со мной разговаривать, хоти я умел вести беседу лучше Фалькенб e рга. Как?.. Неужели даже Эмма не хочет меня знать? С тех пор я гордо замкнулся в себе, сторо нился людей, все свободное время делал чертежи для своей машины и мастерил небольшие модели. По вечерам, когда Фалькенберг пел, а хозяйка его слушала, я уходил во флигель, где была людская, и оставался там. Благодаря этому я не уронил своего достоинства. Но, на мою беду, Петтер заболел, и я не мог тесать доски и бить молотком; поэтому всякий раз, как нужно было стучать, приходилось идти в сарай.
* Сердце мое готово (лат.).
Но иногда мне приходило в голову, что хозяйка огор чена, не видя меня на кухне. По крайней мере, так мне казалось. Однажды вечером, во время ужина, она ска зала:
– Я слышала от работников, что вы делаете какую– то машину?
– Да, он мастерит переносную пилу, – сказал Фаль кенберг. – Но она будет слишком тяжелой.
Я ничего на это не возразил, у меня хватило хит рости и дальновидности промолчать. Всех великих изо бретателей поначалу не признавали. Ну погодите, придет мое время. Между тем я не устоял перед искушением и сказал служанкам, что я сын благородных родителей, но меня погубила несчастная любовь; и вот теперь я ищу забвения в вине. Что делать, человек пред полагает, а бог располагает… Видимо, эти россказни дошли до хозяйки.
– Пожалуй, я тоже стану ходить по вечерам во фли гель, – сказал Фалькенберг.
Я сразу сообразил, в чем тут дело: теперь его все реже просили спеть, и это было неспроста.
ХVIII
Приехал капитан.
Однажды к нам в лес пришел высокий человек с окладистой бородой и сказал:
– Я капитан Фалькенберг. Как идут дела, ребята?
Мы почтительно приветствовали его и сказали, что, мол, спасибо, дела идут хорошо.
Он расспросил, сколько деревьев срублено и сколько еще остается, похвалил нас за то, что мы оставляем невысокие, аккуратные пни. Потом он подсчитал, сколько деревьев приходится на день, и сказал, что не больше обычного.
– Но капитан забыл вычесть воскресные дни, – за метил я.
– Ваша правда, – согласился он. – Стало быть, вы ходит больше обычного. А как инструмент? Пилы не ломаются?
– Нет.
– Никто не поранился?
– Нет.
Пауза.
– Вообще-то вам положено жить на своих харчах, – сказал он. – Но раз уж вы предпочли столоваться у меня, мы учтем это при окончательном расчете.
– Как будет угодно капитану, мы согласны.
– Да, мы согласны, – подтвердил Фалькенберг.
Капитан быстро обошел участок и вернулся.
– А с погодой вам очень повезло, – сказал он. – Не приходится разгребать снег.
– Да, снега нет. Вот если бы еще подморозило…
– Это зачем? Разве вам жарко?
– Бывает и жарко. Но главное, мерзлое дерево лег че пилить.
– Вы давно занимаетесь этой работой?
– Давно.
– И поете тоже вы?
– К сожалению, нет. Поет он.
– Стало быть, вы? Мы с вами, кажется, однофа мильцы?
– Да, в некотором роде, – ответил Фалькенберг, слегка смутившись. – Меня зовут Лар c Фалькенберг, мо жете поглядеть в свидетельстве.
– А откуда вы родом?
– Из Трённелага.
Капитан ушел. Держался он дружелюбно, но был немногословен и серьезен, ни улыбки, ни шутки. Лицо у него было приятное, хоть и ничем не примечательное.
С этого дня Фалькенберг стал петь только во флигеле или в лесу, на кухне он уже не пел из-за капитана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Она повернулась ко мне и посмотрела на меня дол гим взглядом. Забавно было видеть ее удивление.
Нас отвели на кухню и хорошо накормили. Хозяйка ушла и комнаты. А когда мы поели и уже собирались уходить, она вышла снова; Фалькенберг успел опра виться от смущения и, воспользовавшись ее добротой, предложил настроить пианино.
– Так вы и это умеете? – спросила она, поражен ная.
– Да, умею. Я работал по этой части неподалеку, у ваших соседей.
– У меня есть рояль. Но хотелось бы…
– Не извольте сомневаться.
– А имеется у вас какая-нибудь…
– Нет, рекомендаций я ни у кого не прошу. Не имею такой привычки. Но вы можете убедиться сами.
– Да, конечно, пожалуйте сюда.
Она пошла вперед, а он за нею. Когда дверь отво рилась, я увидел, что стены увешаны картинами.
Девушки сновали по кухне и глазели на меня с лю бопытством; одна была очень недурна собой. Я порадо вался, что с утра успел побриться.
Минут через десять Фалькенберг начал настраивать рояль. Хозяйка снова вышла на кухню и ска зала:
– Так вы говорите по-французски? А я вот не умею.
Слава богу, она не стала продолжать расспросы. Не то пришлось бы мне говорить «пардон», приводить французскую поговорку да изрекать: «Ищи женщину» и «Государство – это я».
– Ваш товарищ показал мне свидетельство, – ска зала она, – и я вижу, что вы дельные люди. Право, не знаю… я могла бы послать мужу телеграмму и узнать, нет ли для вас какой-нибудь работы.
Я хотел ее поблагодарить, но не мог вымолвить ни слова, и только проглотил слюну.
Нервы…
Я обошел усадьбу и поля, всюду был образцовый по рядок, и урожай уже убрали; даже картофельная ботва, которая обычно остается на поле до снега, и та была сложена под навесом. Работы для нас не нашлось. Гразу видно было, что хозяйство здесь богатое.
Уже вечерело, а Фалькенберг все возился с роялем, и тогда я, прихватив еды, ушел подальше от усадьбы, чтобы не напрашиваться на приглашение к ужину. Все небо было в звездах, светила луна, но я предпочел тем ноту и забрался в самую глухую чащу леса. Там было тепло. Какая тишина на земле и в воздухе! Подморажи вает, земля вся в инее, порой зашуршит трава, пискнет мышь, вспорхнет с дерева ворона, и снова тишина. Ви дел ли ты хоть раз в жизни такие чудесные белокурые волосы? Нет, никогда. Она – само совершенство, вся с головы до ног, у нее такие нежные и прелестные губы, а волосы – чистое золото. Ах, если б можно было вы нуть из мешка диадему и преподнести ей! Я найду неж но-розовую ракушку, сделаю из нее ноготь и подарю ей трубку для ее мужа, да, возьму и подарю.
Фалькенберг встречает меня у ворот и торопливо шепчет:
– Пришел ответ от ее мужа, мы будем рубить лес. Ты справишься?
– Да.
– Ну ладно, ступай на кухню. Она про тебя спра шивала.
Хозяйка встретила меня словами:
– Куда же вы исчезли? Прошу к столу. Как, вы уже поужинали? Но чем?
– У нас есть кое-какие припасы.
– Помилуйте, вы это напрасно. Неужели вы даже чаю не выпьете? Решительно не хотите?.. Я получила ответ от мужа. Вам доводилось рубить лес? Вот и пре красно. Читайте сами: «Нужны два лесоруба, Петтер покажет делянку…»
О господи, она стояла совсем рядом, держа теле грамму в руке. И дыхание у нее было свежее, как у юной девушки.
XVI
И вот мы в лесу, нас привел сюда Петтер, один из работников капитана.
Из разговора с Фалькенбергом выясняется, что он вовсе не чувствует благодарности к хозяйке за эту ра боту.
– Ее и благодарить не за что, – сказал он. – На ра бочие руки сейчас спрос.
Ко всему Фалькенберг оказался не очень хорошим дровосеком, а для меня это было делом привычным, пришлось мне взять Фалькенберга под начало. Он сам сказал, что будет меня слушаться.
И тогда я задумал изобрести одну штуку.
Обычно, когда двое пилят дерево, они ложатся на землю и по очереди тянут пилу на себя. Таким способом за день много не сделаешь, и к тому же остаются урод ливые пни. Если же сделать устройство с конической зубчатой передачей, которое врезалось бы под самый корень, можно прилагать усилие сверху вниз, а пила при этом пойдет горизонтально. Я принялся вычерчи вать детали. Больше всего пришлось поломать голову над тем, как сделать, чтобы нажим на пилу передавался плавно и не был слишком сильным. Пожалуй, этого можно добиться с помощью пружины, которая действо вала бы, как в часовом механизме, или же используя тяжесть подвесной гири. Гиря имеет постоянную тя жесть, и, по мере того как пила будет уходить все глуб же в дерево, она станет опускаться и обеспечит равно мерный нажим. А стальная пружина будет постепенно слабеть и также регулировать нажим. Я предпочел пру жину. «Вот увидишь, все прекрасно получится, – сказал я себе. – Ты прославишься и проживешь свою жизнь не зря».
День проходил за днем, мы валили деревья толщи ной в девять дюймов, а потом очищали стволы от веток и сучьев. Кормили нас сытно и вкусно, мы брали с собой в лес еду и кофе, а вечером, когда мы возвращались из леса, нам подавали горячий ужин. Мы умывались, при водили себя в порядок, чтобы нас не равняли с другими работниками, и сидели на кухне в обществе трех служанок, при свете яркой лампы. Фалькенберг начал ухажи вать за Эммой.
Порой из комнат слышались чудесные звуки рояля, а иногда сама хозяйка выходила к нам, девически юная, с чудесной, ласковой улыбкой.
– Ну, как вам сегодня работалось? – спрашивала она. – Медведя в лесу не видели?
А как-то вечером она поблагодарила Фалькенберга за то, что он так прекрасно настроил рояль. Да неужели? Обветренное лицо Фалькенберга просияло от удовольствия, и я сам был горд, когда услышал его скром ный ответ:
– Да, мне тоже кажется, что он стал чуточку по лучше.
То ли Фалькенберг сумел кое-чему научиться, то ли хозяйка просто была ему признательна и радовалась, что он хотя бы не испортил рояль.
Каждый вечер Фалькенберг надевал мое городское платье. Теперь мне уже нельзя было отобрать это платье даже на время: все подумали бы, что я взял его поно сить.
– Давай меняться: бери себе платье, а мне отдай Эмму, – предложил я ему в шутку.
– Да забирай ее, сделай одолжение, – ответил Фаль кенберг.
Тогда я понял, что Фалькенберг охладел к ней. Ах, мы с ним оба влюбились в ту, другую. Какие же мы были мальчишки!
– Как думаешь, выйдет она к нам вечером? – спра шивал иногда Фалькенберг в лесу. А я отвечал:
– Хорошо, что капитан все еще в отсутствии.
– Да, – соглашался Фалькенберг. – Но если только я узнаю, что он с ней дурно обращается, ему несдобро вать.
Однажды вечером Фалькенберг спел красивую песню. Я был горд за него. Вышла хозяйка и попросила спеть еще раз; в кухне зазвучал его чудесный голос, и пораженная хозяйка воскликнула:
– Ах, это бесподобно!
И тут я впервые позавидовал Фалькенбергу.
– Вы когда-нибудь учились петь? – спросила она. – Знаете ноты?
– Да, – ответил Фалькенберг. – Я посещал обще ство любителей пения.
«A ведь по совести ему надо бы сказать „нет“, потому что ничему он не учился», – подумал я.
– Но пели вы где-нибудь? Перед публикой?
– Да, иногда на гуляньях. И еще как-то на свадьбе.
– Ну, а понимающие люди вас слушали?
– Право, не знаю. Может быть.
– Ну, спойте же еще что-нибудь!
Фалькенберг спел.
«Кончится тем, что она пригласит его в комнаты и пожелает ему аккомпанировать», – подумал я. И сказал:
– Прошу прощения, что капитан, скоро вернется?
– H о… – проговорила она с недоумением. – Но за чем вам?
– Я хотел потолковать насчет работы.
– Стало быть, вы уже срубили все, что отмечено?
– Нет, не все… осталось порядочно, да только…
– Ах так!.. – сказала она и вдруг догадалась: – Послушайте… может быть, вам дать денег?
Я растерялся и пробормотал:
– Да, будьте столь любезны.
А Фалькенберг промолчал.
– Милый мой, так бы прямо и сказали. Вот, пожа луйста. – И она протянула мне бумажку. – И вам тоже?
– Нет. А впрочем, благодарю, – ответил Фалькен берг.
Господи, опять я сел в лужу, да еще в какую! А Фалькенберг, бессовестный человек, строит из себя богача, которому деньги ни к чему! Так и сорвал бы с него мою одежду, пускай ходит голым!
Но, конечно, ничего такого я не сделал.
XVII
Шли дни.
– Если она сегодня вечером опять выйдет к нам, я спою песню про мак, – сказал Фалькенберг, когда мы работали в лесу. – Совсем позабыл про эту песню.
– А про Эмму ты тоже позабыл? – спросил я.
– Про Эмму? Ты, скажу я тебе, нисколько не по умнел.
– Да неужто?
– Я тебя давно раскусил. Ты, конечно, стал бы уви ваться вокруг Эммы на глазах у хозяйки, а я вот на та кое не способен.
– Ну и врешь, – сказал я со злостью. – Никогда я не стану любезничать со служанкой.
– Я тоже не стану больше гулять по ночам. Как думаешь, выйдет она сегодня вечером? Я совсем забыл спеть ей эту песню про мак. Вот послушай.
И Фалькенберг запел.
– Напрасно ты радуешься, что вспомнил песню, – сказал я. – Ничего у нас не получится: ни у тебя, ни у меня.
– Не получится, не получится! Вот заладил!
– Будь я молод, и богат, и красив, тогда дело друг ое, – сказал я.
– Еще бы. Так-то проще простого. Капитан ведь сумел.
– Да, и ты. И я. И она. И все на свете. И вообще хватит трепать языком и сплетничать о ней, – сказал я, сердясь на самого себя за нелепую болтовню. – На что это похоже, два бывалых лесоруба мелют невесть что!
Оба мы осунулись, побледнели. Фалькенберг совсем извелся, лицо у него было в глубоких морщинах; к тому же мы потеряли аппетит.
Мы старались скрыть друг от друга свои чувства, я весело насвистывал, а Фалькенберг хвастался, что ест до отвала, еле ходит и едва не лопается от обжорства.
– Вы совсем ничего не едите, – говорила хозяйка, когда мы приносили домой припасы, к которым едва притрагивались. – Какие же вы лесорубы!
– Это Фалькенберг виноват, – говорил я.
– Нет, это все он, – возражал Фалькенберг. – Хочет уморить себя голодом.
Иногда хозяйка просила о какой-нибудь мелкой услуге, и мы наперебой старались ей угодить; в конце концов вскоре мы по своей охоте стали таскать воду на кухню и следили, чтобы чулан всегда был полон дров. А однажды Фалькенберг ухитрился принести из лесу ореховую палку для выбивания ковров, которую хозяйка просила принести именно меня, и никого другого.
А по вечерам Фалькенберг пел.
Тогда я замыслил возбудить у хозяйки ревность.
Эх ты, дурак несчастный, да она этого и не заметит, даже взглядом тебя не удостоит!
А все-таки я заставлю ее ревновать.
Из трех служанок только Эмма годилась для этой цели, и я принялся с ней любезничать.
– Послушай, Эмма, один человек сохнет по тебе.
– А ты откуда узнал?
– По звездам.
– Уж лучше узнал бы от кого-нибудь на земле.
– Узнал и на земле. Он сам мне сказал.
– Это он о себе, – вставил Фалькенберг, боясь, как бы она не подумала на него.
– Что ж, может быть, и о себе. Ра ratum cor meum*.
Но Эмма бесцеремонно отвернулась и не стала со мной разговаривать, хоти я умел вести беседу лучше Фалькенб e рга. Как?.. Неужели даже Эмма не хочет меня знать? С тех пор я гордо замкнулся в себе, сторо нился людей, все свободное время делал чертежи для своей машины и мастерил небольшие модели. По вечерам, когда Фалькенберг пел, а хозяйка его слушала, я уходил во флигель, где была людская, и оставался там. Благодаря этому я не уронил своего достоинства. Но, на мою беду, Петтер заболел, и я не мог тесать доски и бить молотком; поэтому всякий раз, как нужно было стучать, приходилось идти в сарай.
* Сердце мое готово (лат.).
Но иногда мне приходило в голову, что хозяйка огор чена, не видя меня на кухне. По крайней мере, так мне казалось. Однажды вечером, во время ужина, она ска зала:
– Я слышала от работников, что вы делаете какую– то машину?
– Да, он мастерит переносную пилу, – сказал Фаль кенберг. – Но она будет слишком тяжелой.
Я ничего на это не возразил, у меня хватило хит рости и дальновидности промолчать. Всех великих изо бретателей поначалу не признавали. Ну погодите, придет мое время. Между тем я не устоял перед искушением и сказал служанкам, что я сын благородных родителей, но меня погубила несчастная любовь; и вот теперь я ищу забвения в вине. Что делать, человек пред полагает, а бог располагает… Видимо, эти россказни дошли до хозяйки.
– Пожалуй, я тоже стану ходить по вечерам во фли гель, – сказал Фалькенберг.
Я сразу сообразил, в чем тут дело: теперь его все реже просили спеть, и это было неспроста.
ХVIII
Приехал капитан.
Однажды к нам в лес пришел высокий человек с окладистой бородой и сказал:
– Я капитан Фалькенберг. Как идут дела, ребята?
Мы почтительно приветствовали его и сказали, что, мол, спасибо, дела идут хорошо.
Он расспросил, сколько деревьев срублено и сколько еще остается, похвалил нас за то, что мы оставляем невысокие, аккуратные пни. Потом он подсчитал, сколько деревьев приходится на день, и сказал, что не больше обычного.
– Но капитан забыл вычесть воскресные дни, – за метил я.
– Ваша правда, – согласился он. – Стало быть, вы ходит больше обычного. А как инструмент? Пилы не ломаются?
– Нет.
– Никто не поранился?
– Нет.
Пауза.
– Вообще-то вам положено жить на своих харчах, – сказал он. – Но раз уж вы предпочли столоваться у меня, мы учтем это при окончательном расчете.
– Как будет угодно капитану, мы согласны.
– Да, мы согласны, – подтвердил Фалькенберг.
Капитан быстро обошел участок и вернулся.
– А с погодой вам очень повезло, – сказал он. – Не приходится разгребать снег.
– Да, снега нет. Вот если бы еще подморозило…
– Это зачем? Разве вам жарко?
– Бывает и жарко. Но главное, мерзлое дерево лег че пилить.
– Вы давно занимаетесь этой работой?
– Давно.
– И поете тоже вы?
– К сожалению, нет. Поет он.
– Стало быть, вы? Мы с вами, кажется, однофа мильцы?
– Да, в некотором роде, – ответил Фалькенберг, слегка смутившись. – Меня зовут Лар c Фалькенберг, мо жете поглядеть в свидетельстве.
– А откуда вы родом?
– Из Трённелага.
Капитан ушел. Держался он дружелюбно, но был немногословен и серьезен, ни улыбки, ни шутки. Лицо у него было приятное, хоть и ничем не примечательное.
С этого дня Фалькенберг стал петь только во флигеле или в лесу, на кухне он уже не пел из-за капитана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13