Амулий донес к месту назначения, к печке в дом, вязанку дров и шаркнул ее с плеч на пол, произведя оглушительный грохот, без внимания к тому, что престарелый отец его дремлет у очага на лавке в полуденное время.
Такой поступок был бы немыслим у япигов со стороны сыновей или внуков Доброго Лара; рамны относились к своим детям снисходительнее; среди них дерзкий сын, подобный Амулию, феноменом не был; не был редким явлением и отец, подобный Проке, боявшийся сына, зная, что Амулий давно нетерпеливо ждет его смерти с досадой на его долговечие.
Царь Прока вздрогнул, испуганный грохотом брошенной вязанки, поднял седую голову, склоненную на грудь в дремоте, и проговорил:
– А?! что?.. кто?.. это ты, Амулий...
– Я.
– Ты ужасно шумишь, когда приходишь.
– Хотел испытать, жив ли ты; мне показалось, что умер.
– Тебе, я понял, этого хочется.
– Не мне одному; все племя, отец, говорит, что тебе пора умереть, и ты умрешь скоро, а то к чему же «старый дедко» буянил под печкой? ты сам говорил, что не к добру это.
– Нумитор доискался; там крысы завелись.
– «Дедко» их завел к «недоброму».
– Нумитор выбросил их гнездо, одних разогнал, других убил.
– Так что ж?.. все-таки это предвещало, что пора тебе умирать, отец.
– Только о том и думаешь!..
– Как же мне не думать? весь Лациум говорит про тебя: «что это за царь? ни в какой город не является чаще, как раз в год, а иные его уже пять лет не видали, все сидит на Альбунее да смотрит, как рамны ловят рыбу, точно он царь над одними рамнами. Если так, дал бы Лациуму другого»!..
– Тебя что ль?.. погоди!.. дам тебя им в цари после моей смерти.
– Мы уж этой смерти ждали, ждали, да и ждать соскучились; не идет она за тобой.
– Что же делать-то сын, если судьба такая?
– Мы свою судьбу тебе решили устроить: смерть не идет, так придет за тобой Альба-Лонга.
– Альба!..
– Ну да... и другие поселки с нами согласны; их старшины тоже придут... стало быть, весь Лациум!..
– Лациум!..
– Старшины решили свести тебя в могилу раньше твоей смерти и скоро придут за тобой.
– Ах!..
Не обратив внимания на раздавшийся плач пораженного вестью старика, Амулий быстрыми шагами ушел на берег реки и стал ходить там в злобном раздумье.
Заговор, составленный им против отца, близился к развязке; стоило лишь убедить, запугать или прельстить последних двух-трех человек, имевших вес в племени, но до сих пор не соглашавшихся «сменить царя живым» из уважения к Проке, – стоило одолеть их сопротивление, и Амулий освободится от власти старшего в роде, хоть и теперь совершенно игнорировал и отца и брата.
Он игнорировал и отцовское завещание, последнюю волю, не видел в ней ничего священного для себя, обязательного. Отец завещал Амулию Лациум, а Нумитору поселок рамнов; земли и людей тут было меньше, зато в альбунейской усадьбе Нумитор получал все имущество отца – все его стада, ульи, житницы, которых было очень много, – получал и то, что сулило вековечное благополучие его потомству, – таинственный «палладиум», хранящийся в недрах земли под очагом дома при костях главного Пара.
Что за беда? – ставши царем более сильной половины племени, Амулий решил идти войной на брата, хоть бы и без всякого повода, решил отнять у него все лучшее из отцовского имущества, решил срыть до основания, уничтожить этот ненавистный, колющий его совесть отцовский родовой дом, где каждый камень укоряет его, а тень отца непременно вернется и будет ходить тут по ночам с Ларами и Пенатами, шуршать в виде крыс под печкой, трещать сверчком и летать нетопырем или совою.
Амулий решил найти, выкинуть кости главного Лара, утопить в реке, уверенный, что за ним уйдут из дома и все другие духи-охранители, а «палладиум» взять себе, чтоб его потомство главенствовало над потомством Нумитора, Альба над поселком рамнов.
У Нумитора несколько детей, Амулий убил своих, остался бездетным; что за беда? – он убьет детей брата во время войны с ним, по праву победителя, а сам женится второй раз и будет иметь потомство.
Погрузившись в свои черные, злодейские думы, Амулий увидел, что по реке плывет лодка.
В ней сидят Фаустул и друг его Эгерий со своею невестой Перенной, сидят другие пастухи и пастушки, украшенные с ног до головы первыми весенними цветами, а посредине лодки стоит, играет на лире и поет несравненная красавица Акка.
Амулий убил свою жену главным образом затем, чтоб умыкать себе Акку, но та отвергла его с презреньем, а силой взять ее царь Прока не позволил. Тогда Амулий вместо прежней любви возненавидел Акку, очернил ее клеветою, будто она ведет развратную жизнь, стала предметом общей забавы молодых пастухов, «волчицей» Лациума, и позвал ее на суд старейшин в Альбе.
Девушку ждала смертная казнь, но царь Прока поручился за невинность своей любимой внучки, а Амулий и его пособники ничего не могли доказать.
Акка спаслась от смерти, но тем не менее клевета носилась над нею; строгие девушки чуждались этой пастушки; матери указывали дочерям на нее пальцами, как на дурной пример. Акка могла спокойно веселиться только с теми, кто ей были близки, хорошо знали ее, не верили выдумкам Амулия.

ГЛАВА Х
Праздничная ночь

Акка приплясывала с лирой в руках, пела во славу весны и нимф лесных источников, прорицательниц Лациума, славила Порриму, Постверту, Ютурну и Карменту.
Амулий глядел с берега на красавицу хищными глазами, как волк на овцу; всякий случай любви, дружбы, благосостояния, удачи других людей возбуждал зависть этого мрачного человека; он скрывал черноту души своей только от тех, кто держал его сторону, потому что нуждался в пособниках замыслам, а всех не бывших с ним заодно ругал без снисхождения.
Амулий брел по берегу до того места, где лодка причалила, побрел и в лес вслед за приплывшею веселою гурьбой молодежи, подстерегая каждый шаг Акки. Амулий знал, что она и Фаустул любят друг друга; испортить им всю дальнейшую жизнь, во что бы то ни стало, отравить им кубок счастья сделалось для Амулия жгучим желаньем.
Начались веселые проводы зимы и встреча весны в виде хороводов на луговине, причем сожгли чучело, изображающее холод, и чествовали другое – тепло.
На это празднество сошлись в большом числе жители близких поселков, любившие повеселиться и пошутить с молодыми девушками, старые пришли к старым в гости. Поселок рамнов, где находилась царская усадьба, привлекал весь Лациум своей живописною, лесистою местностью, удобною для учреждения празднества гораздо больше, чем песчаные пустыни Лациума к югу или крупные горы Альбы.
Но все-таки в племени рамнов нашлись люди, пожелавшие встречать весну в ином месте, с людьми, которых любили. Такими оказались сам царь Прока и его сын Нумитор.
К царю в гости прибыл Мунаций, жрец Латиара, но не застал престарелого царя; после полуденного отдыха Прока ушел с Нумитором в лес, в довольно далекое оттуда святилище, к своему другу Нессо, жрецу Цинтии.
Сдержанно поворчав с досадой на невозможность побеседовать с царем о деле, ради которого прибыл, – увещевать его мужественно подготовиться к тому, что совет старейшин решил о нем, – Мунаций вмешался в среду молодежи и, выпивши поднесенных ему напитков, принялся веселиться.
Амулий очень обрадовался прибытию жреца, бывшего одним из его самых преданных сторонников, и стал угощать его, к чему старик имел сильную склонность.
Найдя в роще место, удобное для уединенной беседы, царевич и жрец легли на траве, взявши с собою много вина, пива и меда с разною закуской.
Их беседа шла долго и оживленно; жрец сообщил Амулию приятную весть, что его заговор против жизни отца увенчался полным успехом.
Несмотря на свою проседь пожилого возраста, Мунаций любил разгул, хоть и держал себя важно. Это склонило его сильнее всего прочего к замыслу Амулия. Старый царь никогда не делал ему замечаний о поведении, но сама его фигура – честного, трезвого старца – колола Мунацию глаза, как безмолвный укор, суровый пример того, какую жизнь должен вести человек почтенных лет и высокого звания.
Охмелевши изрядно со жрецом Латиара, Амулий приказал девушкам плясать перед ними, делая разные наглые заметки; в его глазах горело пламя сладострастья; и он и жрец кинулись в хоровод ловить тех, которые показались им привлекательнее, но девушки моментально разбежались, как нимфы от Сатиров, и спрятались в кустах лесной чащи. Амулий запутался густыми длинными волосами в колючей листве какого-то дерева, а жрец упал в яму, которой не видал в застилавшем ему глаза винном тумане.
Выругавшись, они снова уселись и принялись пить.
– Где Нумитор? – перебил жрец болтовню Амулия вопросом про старшего брата.
– Пьяная голова! – отозвался дерзкий человек, – я уже тебе три раза говорил, что он ушел провожать отца к озеру Цинтии. Они дня три не вернутся. Отец, ты знаешь, – и он усмехнулся с презреньем, – в последнее время не любит никаких повозок, – говорит, что ему в них всегда растрясут все кости... известно, его кости в могилу просятся, и пора вам уложить его туда.
– Я хотел поговорить с твоим братом... жаль, что его нет!.. – процедил жрец, начиная дремать, – он меня уважает; я тебя люблю, Амулий, крепко люблю, а все-таки скажу: Нумитор умнее тебя; он лучше тебя сумел бы уговорить отца, подготовить к тому, что решено у нас.
– К чему эти подготовки, Мунаций!.. это не мое правило; когда я буду у вас царем, я не стану делать никаких подготовок, так вы это и знайте: сегодня я решу набег на рутулов или рамнов, а завтра поведу вас к ним.
– Это многим нравится больше всего в тебе, царевич, потому что нерешительность, медлительные обсуждения и передумывания, отсрочки и откладывания твоего отца прискучили в Лациуме даже самым робким и вялым простакам. Смелый царь нам люб и желателен уже давным-давно, но все-таки... царь Прока... Нумитор... без подготовки, как хочешь, нельзя, потому что, знаешь.
– Знаю, что это можно. Когда у вас все покончат, решат, я прямо приду и скажу: «отец, тебя завтра зароют» – и все тут.
– Но...
– Эти слезы, прощанья, расставанья... последние речи... заветы и приветы... это способно заставить меня зажать глаза и убежать от ваших церемоний к козлам и баранам в горы. Чего вы хотите? зачем тянуть лыко вместо того, чтобы вить из него веревку? ты рассуди, Мунаций: что у вас за царь? – он является в Альбу на совет так редко, что можно подумать, будто она за горами, по ту сторону Аппенин, где марсы живут. Все он вас сюда зовет, к его очагу на совещанье, точно хочет сделать рамнов выше альбанцев; разве вы это допустите?
– Альба искони веков выше.
– Рамны должны к вам ходить, а не вы к ним, теперь же, когда после отца Нумитор станет здесь отдельным царем, – мы этой альбунейской усадьбы знать не захотим!..
– Отлично!..
– Заставим рамнов к нам ходить с дарами на поклон, а не захотят, – сделаем набег и заставим, все тут разорим с землею сравняем.
– Великолепно!..
– Отца одолевают старческие немощи; он уже не в силах ездить ни на осле верхом, ни на волах в телеге... могу себе представить, как он теперь ползет улиткой, опираясь на плечо Нумитора!.. рамнам, поверь, не великий клад достанется: мой брат во всем похож на отца, такое кислое тесто на проквашенном молоке.
Амулий замолчал, увидев, что жрец уснул под его болтовню.

Свечерело. Девушки ушли с лесной луговины. Амулий, покинув пьяного жреца спать в лесу, побрел с небольшим, тусклым факелом в руке к усадьбе домой, спотыкаясь почти на каждом шагу; он был еще больше пьян, нежели Мунаций, но заснуть не мог, – вино будоражило его горячую кровь; ему мерещились плясавшие девушки; он стал искать их около усадьбы и на ее дворе.
Знойный весенний воздух сгустился в туман и стал струиться белою волною от реки по прибрежной долине. Стояла тишина. Не шелестели листья старого громадного платана, под которым с незапамятных времен помещался длинный камень, удобный, как скамья, для сиденья и лежанья на нем.
Предание альбунейской усадьбы говорило, будто на этом камне древние Лары семьи сидели и лежали при своих предсмертных пирах, прощаясь с родными; камень от этого имел священное, заветное значение, служил подобием убежища: с него просили себе прощенья у старших провинившиеся дети, чтоб избегнуть побоев; на него ложились те, кто готовился к смерти.
В праздничную ночь весны на камне Ларов спала Акка, уверенная в безопасности этого неприкосновенно-священного места для всех, кто бы ни очутился на нем.
Ничто не нарушало водворившейся тишины, только воды реки тихонько журчали вдали.
Тяжело дыша, пьяный Амулий оперся на дубину, увидев свою добычу. Для этого человека ничто священное и заповедное не существовало. Забыв и Ларов и наказание от суда старейшин за оскорбление священного места, он любовался сонной девушкой, как лежит она с разметанными волосами, сбросив одежду, разгоряченная пляской на знойном воздухе весеннего дня.
Молодая дикарка улыбалась во сне. Амулий наклонился к ней, готовый обхватить добычу трясущимися руками, но в эту минуту его самого сзади охватили чьи-то сильные руки и отбросили прочь с такою энергией, что развратник грохнулся, как сноп, на землю за несколько шагов от своей жертвы; грозный голос прогремел в ушах его:
– Нечестивец!.. беззаконник!.. благодари судьбу за то, что ты мне брат, потому что чужого я убил бы тебя!.. Добрый Лар отвлек меня назад, чтобы обличить твое поведение.
– Перед кем, Нумитор? – отозвался злодей, быстро возвратив самообладание, – старейшин здесь нет, никаких Ларов и Пенатов я не боюсь, а Мунаций вполне верит, что эта красотка «волчица». Мунаций не позовет меня к ответу за нее, не заставит клясться перед алтарем Латиара.
– Ах, как кстати я вернулся, чтоб не дать тебе опозорить наш дом несчастьем сироты!..
– Почему ты вернулся, Нумитор?.. не может быть, чтоб ты успел отвести отца на озеро.
– Повторяю, Лары и Пенаты тянули меня назад... мне вдруг пришло на ум, что хорошо бы подарить старому Нессо масла в глиняном горшке, который мы с отцом недавно очень удачно расписали всякими узорами. Отец нашел это хорошим и послал меня домой за маслом, а сам остался ночевать недалеко отсюда у вернувшегося к стаду Эгерия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22