– Бу-уде-ешь дра-аться да-альше? – проговорил очкарик, и Павел, сосредоточившись, наконец, на своем противнике, не поверил своим глазам. Фигура в плаще потеряла резкость, размылась, словно двоящееся изображение на экране плохого телевизора. Она дрожала подобно мареву над асфальтом, и ее голос дрожал вместе с ней.
– Попробую, – прошептал Павел и с места перешел в атаку. Уроки инструктора рукопашки навсегда засели в память тела, умение верно нанести первый удар, даже если противник ожидает его – пару раз точно спасало Павлу жизнь. Но сейчас что-то пошло не так. Два выпада прошли мимо цели, захват конечности соскользнул в пустоту, а подсечка, проведенная почти идеально, ударила только по воздуху.
Павел отскочил назад и приготовился парировать встречную серию, однако противник уже был слишком близко…
– Не-э на-а сме-ерть, – предупредил зачем-то он и нанес удар.
Раскрытую ладонь, которая всей пятерней влепилась ему в лоб, Павел даже не разглядел. Зато он отчетливо видел близкие глаза очкарика. Без стекол, которые слетели во время короткого спарринга, они ничуть не стали меньше.
А потом черные зрачки этих глаз внезапно заслонили весь остальной мир…

Первым чувством, которому удалось достучаться до сознания, погруженного в глубину травматического обморока, как ни странно, оказалось обоняние. Слизистая носа уловила запах гари и привела в действие рефлексы, отвечающие за спасение организма в целом. Впрочем, еще не открыв глаз, Павел осознал – опасности нет. Пахло не едким дымом сгоревшей взрывчатки, занявшейся солярки и плавящейся проводки, который довелось однажды хлебнуть в подбитом БТР. Скорее это был застарелый запах золы и сажи – неизменный спутник давних пепелищ.
Убедившись, что вслепую восстановить ориентацию не удастся, Павел сделал усилие и открыл глаза. Под ногами разверзся глубокий черный колодец. На самом дне его виднелось тусклое осеннее небо. По небу медленно ползли тучи. Над головой нависла крышка колодца, с которой свешивалась…
Павел несколько раз моргнул и произвел корректировку восприятия с учетом вектора гравитации. Колодец превратился в огромную печную трубу круглого сечения метров двадцать высотой, его крышка стала полом дымохода. На этом полу, прямо перед Павлом, имела место фигура, целиком укутанная в длинный черный плащ с глубоким капюшоном. Сам Павел оказался подвешенным на стенке трубы в тугих металлических хомутах вниз головой, которая кружилась и гудела совсем не от внезапной высотобоязни.
– Оч-чнулс-ся… – прошипела фигура из-под капюшона.
– А второй? – из-за ее спины выступила еще одна – в затертых джинсах, утыканных заклепками, короткой кожаной куртке и «казаках» с цепями на голенищах.
Коротко стриженная шевелюра и совершенно лишние в полутьме каменного мешка темные очки не смогли помешать Павлу предположить, что пуля из «Макарова» досталась родному брату субъекта. Или, в крайнем случае, соплеменнику.
– С-скоро…
Павел скосил глаза. Рядом с ним точно так же, вниз головой, висел Ключ с безвольно распахнутым ртом и сжатыми веками. По лицу бандита струйкой стекала кровь и, за отсутствием волос на голове, капала на пол прямо с темени.
– Попробуем так, – произнес краснокожий соплеменник убитого наемника, приближаясь к уголовнику. Послышался звук откупориваемого пузырька и пары оплеух, добавленных для верности. Едкий аромат нашатыря пробился даже через запах гари. Ключ легонько застонал.
– Х-хорош-шо… – прошипела фигура в плаще. И сдвинулась с места по направлению к бандиту.
– Отвали, падла, – прохрипел тот. – Спусти меня на ноги, живо! Ты, потрох, не знаешь, на кого наезжаешь! Седой тебя из-под земли достанет…
– Тих-хо… – попросила фигура в плаще.
– Ты че?! – взвизгнул вдруг Ключ и захныкал: – Уйди, тварь… Сгинь, погань ползучая… Седой… я…
Речь бандита прервалась бессвязными всхлипами и стонами. Потом он утих совсем. Фигура в плаще отодвинулась от него. Прошипела:
– Пус-стыш-шка… Нич-чего не знает…
Краснокожий без лишних слов вытащил из-за голенища блеснувший в сумраке стилет и деловито воткнул его Ключу в кадык.
– Блин… – Павел непроизвольно сглотнул. Его собственная скорая судьба была продемонстрирована с подавляющей волю убедительностью. Мысли запрыгали в гудящей черепной коробке, лихорадочно перебирая пути к спасению. Угрозы?.. Связи?.. Деньги?.. На традиционные подходы этим двоим, похоже, просто плевать, а придумать за оставшиеся секунды что-то нетривиальное…
– Тих-хо, – повторила фигура в плаще, и Павел со всей остротой осознал, что это предложение теперь обращено к нему.
А в следующее мгновение он понял, почему Ключ – этот тупой уголовник с тремя ходками и полным презрением к любым криминальным опасностям – захныкал, как сопляк, не нюхавший зоны. Из почти осязаемой тьмы капюшона на Павла смотрели глаза. Вертикальные щелки зрачков светились, словно кошачьи, только вот… Показалось или на самом деле в сочившемся из трубы свете серого дня мокро блеснул раздвоенный язык?
– Тварь… – вслед за Ключом прошептал Павел и провалился взглядом в отливающие желтизной щелки.
Он не почувствовал ничего, о чем пишут в книжках. Ни боли, ни страха, ни чужого «постижения» себя, ни уж, конечно, чужой мысли… Только бесконечную апатию и безразличие к собственной судьбе.
– Нич-чего… – выговорил двуязыкий, отстраняясь. Краснокожий выдернул стилет из горла Ключа и шагнул к равнодушно следившему за ним Павлу.
– С-стой, – двуязыкий не сдвинулся с места, но его напарник застыл как вкопанный.
– Почему?
– Он с-сумел зас-стрелить инка… – непонятно пояснил плащ.
– Вот именно, – согласился краснокожий и выразительно крутанул стилет между пальцами.
– Люди ищ-щут такого… Отдай им…
– Мы и есть люди, – сообщил ему краснокожий, и в его голосе прорезались металлические нотки.
Двуязыкий медленно повернул к нему свой капюшон и произнес прежним тоном:
– Ты знаеш-шь, о ч-чем я…
После чего быстрой и плавной походкой приблизился к разверстому зеву широкого дымохода, ведущего в какую-то давно погасшую топку, сложился почти вдвое и канул в темноту, будто в омут, головой вперед.
– Погань ползучая, – повторил краснокожий за Ключом. – Надо будет запомнить… – и, повернувшись к Павлу, добавил: – Тебе повезло – ты останешься жить пока. Ничего, я подожду другого раза.
Павел мог бы ответить индейцу, что другой раз будет зависеть не от него, но тяжелый, подкованный железом каблук лишил его дара речи.

2

Второе пробуждение понравилось Павлу больше. Стальные хомуты уже не стягивали ноги, на макушку не давил прокопченный пол дымохода, а тусклый кружок покрытого тучами неба в конце трубы заменили два плафона дневного света на чистом и вполне современном подвесном потолке.
– Вам лучше?
При звуках молодого женского голоса Павел испытал нечто вроде дежавю. Года два назад он уже приходил в себя при схожих обстоятельствах, правда, было то в госпитале на окраине Моздока.
Только вот у тогдашней сестрички не было такого изумительного акцента. Мысленно готовый к тому, что именно увидит, Павел повернул голову. Халат у сестры был, как и положено, белым. Зато вся остальная внешность вызывала прочные ассоциации с богиней Афиной, Олимпом и прочей древнегреческой мифологией.
– Ну, и сколько тут вас таких… иностранцев? – произнес Павел, спровоцировав вспышку боли в пострадавшей голове. Взгляд зацепился за табличку на нагрудном кармане, но вместо имени сестры там был только ничего не говорящий ему знак из трех концентрических окружностей.
Сестра даже не улыбнулась. Она сняла со лба Павла пропитанный чем-то пахучим компресс и сообщила:
– Это недоступная для вас информация. Вам лучше?
Павел честно попытался придумать ответ на столь непростой вопрос. Не сумел и сказал правду:
– Башка болит.
– После сражения с гипербореем это допустимо. Вам повезло, что он решил оставить вас в живых, иначе мог проломить лобную кость.
– Про «повезло» мне сегодня уже говорили, – выдавил из себя Павел и попробовал дотянуться до своего лба. Сестра поднялась с белоснежного табурета и, подав ему зеркало с белоснежной тумбочки, проговорила:
– Я вижу, что вам всё-таки лучше. Подождите здесь, я позову ваших.
– Наших – это кого? – осведомился Павел, заглядывая в зеркало. Ничего неожиданного он там не увидел – один большой синяк вместо лба со ссадиной подковообразной формы точно между бровей. Боли, впрочем, не было. Совсем. Голова гудела, но сама гематома совершенно не ощущалась, будто ткани в этом месте потеряли чувствительность.
– Ладно, – пробормотал он, сообразив, что ответа на вопрос ждать уже не от кого. – Проходили мы такую анестезию…
С уходом медсестры Павел вдруг ощутил острую необходимость действовать. Он привстал и осмотрелся. Четыре стены, пол, потолок. Тумбочка, табуретка, кушетка. Всё. Что примечательно – никаких систем наблюдения. Впрочем, окон тоже не было, а дверь – даже такую пластиковую – тихо не взломать. Павел поднялся на ноги (кроссовки, куртка и кобура исчезли), попробовал сформулировать свое отношение к происходящему.
Сегодня утром (кстати, сколько сейчас времени?), собираясь по звонку Червя, он решил, что пора в очередной раз кардинально менять свою жизнь. Судьба тружеников «ножа и топора», как выяснилось, привлекала его еще меньше, чем бутылка и стакан в пустой квартире, откуда он давно выменял на самогон всю мебель, вплоть до газовой плиты. Теперь же можно было с уверенностью говорить о том, что изменения идут полным ходом. Не радовало лишь то, что они пока плохо поддаются контролю и движутся в неизвестном направлении.
С другой стороны, убивать его в ближайшем будущем, пожалуй, не станут хотя бы потому, что это гораздо проще было сделать там, в трубе. Но и без присмотра не оставят, это уж точно…
Пластик плохо экранировал звуки, и даже приглушенные мягким напольным покрытием шаги Павел услышал задолго до того, как повернулась ручка двери. Три пары ног, причем легкая походка ушедшей сестрички не прослушивалась. Значит, конвой?
Павел снова быстро окинул взглядом комнату – ничего, что можно было бы сунуть в карман или спрятать в рукаве. Разве что взять вот эту тумбочку и с размаху…
Впрочем, это не помогло бы, троица, появившаяся на пороге, меньше всего походила на людей, которые безнаказанно позволяют бить себя тумбочкой. Невысокий, чуть сгорбленный пожилой дядька на заднем плане еще может быть, но вот стриженый амбал, почти загородивший выход, и уж тем более молодой человек в расстегнутом черном пальто и больших очках… Как назвала сестричка утреннего знакомого? Гиперборей? Не слишком удобная кличка – длинная, и не всякий сразу запомнит…
– Пошли, – коротко предложил амбал. Вопрос «куда?» прозвучал бы совсем глупо, поэтому Павел задал другой:
– Прямо в носках?
Пришедшие переглянулись, дядька на заднем плане смущенно кашлянул. Потом гиперборей принял решение:
– У нас везде ковролин, – и недвусмысленно отступил на шаг от проема.
Ничего необычного за дверью не оказалось, коридор как коридор. Дневной свет, светло-зеленые крашеные стены, пара лифтов… Комната, из которой Павел вышел, была, похоже, единственной на этаже. Остальную совсем не маленькую площадь занимали большие застекленные «аквариумы» по обе стороны от коридора, разделяющие пространство на несколько рабочих зон. Вся эта конструкция просматривалась насквозь, от одной стены корпуса до другой, за исключением нескольких «отделов», занавешенных жалюзи. За стеклами в геометрически правильном порядке были расставлены столы, кресла, новенькие компьютеры с современными «плоскими» мониторами и прочая оргтехника. Письменных приборов, разложенных по столам бумаг и личных вещей – неизменных спутников рабочих офисов – не было и в помине. Людей тоже не было, этаж казался пустым.
– Сюда, – амбал, шедший чуть впереди, остановился и распахнул дверь с надписью «Переговорная».
– Заходи-заходи, – дядька поощрительно хлопнул Павла по плечу и вслед за ним шагнул в помещение.
В дальнем от входа углу, за обширным и довольно потертым письменным столом восседал шеф. Именно так – с первого взгляда. И никем другим этот человек быть не мог, несмотря на простой свитер и старомодные очки на носу.
Шеф закрыл тоненькую папку, кроме которой перед ним на столе ничего не было. Проговорил:
– Градобор, спасибо. Дальше мы сами.
Гиперборей коротко поклонился и вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Амбал остался снаружи.
Павел хмыкнул. Если это демонстрация доверия, то слишком примитивная. Если же нет… То не переоценивают ли хозяева свои силы? Он с независимым видом прошел к широкому окну, взглянул вниз.
– Второй этаж, – подсказал шеф, следя за его действиями. – Здание, правда, промышленное – этажи высокие. Зато стекло простое – если плечом с разбегу…
– А дальше? – осведомился Павел с неподдельным интересом. – Босиком?
Шеф покосился на его носки, потом на пожилого дядьку, который тоже остался в комнате. Тот развел руками.
– Не зима. До проходной добежишь.
– Замечательно, – Павел вернулся к кожаному дивану у двери и уселся, закинув ногу на ногу. – Значит, там меня и встретит охрана. У ребят, наверное, зуб на меня, верно?
Пожилой дядька хмыкнул, как показалось Павлу, с удовлетворением.
– Смотри-ка, Филиппыч, – проговорил шеф, – соображает. Боец…
– Соображал бы, не подался в бандиты.
– Ну, молодо-зелено. А в общем-то, посмотрим… – шеф снова открыл папку. – Та-ак, что тут у нас?.. Павел Владимирович Головин. Родился-учился… Женился?.. Нет, не успел. Да и учился плохо, в вуз даже не пытался – сразу в армию загремел. Та-ак… Дальше – отличник боевой и политической… Спецназ… Первая боевая командировка… О-о! Полевая разведка… А что так? Та же армия?
– Не та же, – выговорил Павел. И с недовольством уловил в своем голосе невольную обиду.
– А-а, ну-ну, – шеф покивал и снова уставился в папку, хотя Павел мог поклясться, что он не прочитал там ни строчки.
1 2 3 4 5 6 7 8