Артиллерия, подтянутая и пополненная при помощи усердного и неутомимого Аракчеева, в полном блеске развернула свои батареи на высотах…Пехота и конница, разделенные на две враждующие армии, наступали и защищались согласно диспозиции очень хорошо… Павел носился от отряда к отряду, от батареи к батарее, находясь среди «русской» армии, которая должна лихо отразить «вражеские полчища», предводимые истым пруссаком бароном Штейнвером, главным командиром и инструктором гатчинских «легионов»…Сопровождаемый обоими сыновьями в качестве ординарцев, носится Павел.Уродливое лицо его, сейчас полное неподдельного воодушевления, раскрасневшееся от быстрой скачки и внутреннего волнения, кажется даже привлекательным.Вдруг он заметил, что из небольшой рощи показываются головные отряды «неприятеля». Там, где их меньше всего ожидали. Удар, задуманный хитрым пруссаком, угрожал отрезать главные силы «русской армии» от лагеря, от его базы, которую следовало защищать больше всего.Задергался Павел.– Артиллерия! Что молчит артиллерия?! Спят там, что ли? Капитан Аракчеев, что думаете? Предатель! Желает быть разбитым… Осадные орудия в дело…И сам помчался туда, где чернела на холмике главная сила артиллерийского гатчинского парка – двухпудовая мортира…Аракчеев был уже там на месте… Он еще раньше заметил обходное движение Штейнвера и кроме мортиры начал стягивать к месту полевые легкие орудия.Зарокотали залпы их… Павел чуть не каждый выстрел сопровождает одобрительным выкликом:– Так… Жарь! Наддай, матери их черт!.. Сыпь… Еще!.. «Старушку» опять подпали!..«Старушка» – мортира, недавно ухнувшая туда, где показался враг, снова была заряжена… Павел сделал движение вперед, приглядываясь к движениям неприятеля.Константин суетился около легких орудий. Один Александр, задумавшись о чем-то, остался на месте рядом с мортирой, глядя вдаль.Сверкнул запал… грохнуло широкое чугунное жерло особенно гулко и сильно, должно быть, от лишне переложенного пороху… Густой клуб дыма окутал и пушкарей, хлопочущих у мортиры, и прислугу при легких орудиях, и Павла с Константином, и Александра. За грохотом выстрела никто не слыхал крика боли, невольно изданного последним.Не ожидая выстрела, он с закрытым ртом стоял близко от широкого жерла мортиры… И едва грохнуло орудие – острая боль пронизала с левой стороны всю голову Александра, особенно отдавшись в ухе. Как будто второй выстрел раздался там, внутри, потрясая всего юношу. Он зашатался, едва удержался, чтобы не упасть.«Оглох! Лопнула перепонка!» – мгновенно пронеслось у него в сознании, когда он вспомнил, что не принял предосторожности, обычной перед сильными выстрелами: не отошел подальше от мортиры, не раскрыл пошире рта…Острая мысль как бы новой физической болью прорезала мозг… Но он овладел собою, медленно отошел в сторону, не выдавая душевного страдания и телесной боли.Все-таки кончить маневров ему не удалось.Даже Павел, увлеченный «битвой», сразу заметил, что неладное случилось с сыном. Пришлось рассказать, в чем дело, и отец приказал ему немедленно ехать домой, посоветоваться с врачами. Своим, военным, и мало доверял Павел, да и отрывать не хотел от службы, хотя бы и для помощи сыну.Как раз в это время под надзором двух врачей происходила жестокая экзекуция над одним из солдат, который, умышленно или нарочно, нельзя было узнать, пулю забил в ружье вместо холостого заряда и ранил одного из начальников, особенно ненавидимого за его жестокость, Федора Иваныча Линднера, пруссака, тоже успевшего прославиться потом по всей России своими зверствами в короткое царствование несчастного Павла…Тревога поднялась и на половине Александра, и у императрицы, когда она узнала, что случилось с внуком. Сперва он просто сослался на общее нездоровье. И наконец бабушке и жене только признался, рассказал, что случилось в Гатчине. Опасностью не грозила эта контузия. Но увечье, если оно непоправимо, конечно, должно тяжелым гнетом лечь на молодую душу.Александр упорно скрывал еще одно обстоятельство. Второе ухо у него тоже стало сразу плохо слышать. Звон, гул наполнял и правую сторону головы, только слабее, чем пораженную левую… Оставшись к вечеру в своем покое, лежа на постели, устроенной не в комнате жены, как всегда, а в его кабинете, он поднялся на одной руке и так полулежа долго слушал: что творится там, внутри?– Что, если совсем оглохну? – Эта мысль холодной змеей проползала по спине, проникала в самое сердце, и холодел весь юноша, дурно становилось ему опять, как случилось уже несколько раз в течение этого печального дня…Догорает свеча… ползут ночные часы… Перекликаются часовые за окнами…Не спит Александр. Хочет уловить: лучше либо хуже ему делается?То ясно слышит он голоса часовых, шорох мышей за обоями, треск сохнущих досок пола… Ловит обостренным, напряженным слухом все звуки ночные… То вдруг перестает слышать… Как будто в бездну погружается… Сон ли это короткий или постепенное лишение слуха и в правом ухе? Кто скажет? Надо ждать утра… Когда все встанут. Снова явится бабушка, доктора…Вдруг скрипнула дверь, отворяется осторожно.Испугался Александр, но сразу овладел собой…Чужого не может быть… Свои… Протасов либо?..Ну, конечно, жена. Свечу держит перед собой, отгородив ее рукою от колыхания воздуха на ходу. Легкое ночное одеяние позволяет видеть стройные плечи, шею, прелестную, трепетную грудь… Озаренное ярко свечою, лицо бледно. Голубые глаза пытливо глядят сюда, где лежит Александр.– Вы… ты не спишь, Александр? – с тревогой звенит милый, чарующий голос. – А я пришла взглянуть, хорошо ли ты заснул… Один… Ты не хотел, чтобы остались при тебе…– Конечно. Теперь не могу… Особенно чужих… Хорошо, что ты пришла, – говорит Александр. А сам ликует. Он слышит голос жены. Значит, одно ухо цело… – Сядь здесь… ближе… Скажи мне что-нибудь. Только не усиливая голоса… Я слышу хорошо. Видишь, я слышу тебя…– Да? Боже, благодарю Тебя… А я так боялась! – вдруг вырвалось со слезами у Елизаветы. – Я же понимаю, это так ужасно: не слышать… Я тоже уснуть не могла… А теперь рада. Ну, спи… Я пойду… Пусти меня, – слабо стараясь освободить свой стан из сильных объятий мужа, шепчет Елизавета. – Не волнуйся… тебе вредно…Все тише звучит ее голос… И нежно отвечают ее уста поцелуем на долгий, горячий поцелуй мужа. Глава IIОПАСНАЯ ИГРА Незаметно проносятся дни, быстро мчится время, особенно в годы юности.Только для стареющей императрицы годом кажется иной долгий день жизни. И многие ее сверстники, «старый двор», тоже с утра ждут не дождутся, когда кончится это обычное, но такое утомительное теперь ежедневное вращение в колесе обыденных обязанностей, впечатлений и скуки…А молодежь иначе чувствует, иначе живет. Да еще в такую интересную пору, какую переживает северная столица, вся Россия с нею.Во Франции сверкает и гремит народная гроза Великой революции; вся Европа дает невнятные еще отклики мощным голосам галльского народа… Россия, придя на помощь старому порядку, готова силой оружия подавить первые ростки юной свободы… Дети России идут уже под командой чужих им по крови генералов отстаивать троны, возвращать их свергнутым, далеким королям…У себя дома круто изменила прежние «либеральные» сравнительно по времени государственные порядки великая Екатерина, умеющая хорошо делать даже и такие дела, которые идут вразрез с прежними широкими начинаниями этой государыни, мечтавшей о «благе народов», о законосвободных учреждениях для своей страны…Старики идут охотно назад, на прежние пути за своей многолетней руководительницей. Цесаревич Павел, тот впереди всех мчится сейчас к старым добрым временам. Открыто повторяет фразу, подсказанную ему пройдохой Эстергази:– Железная лоза нужна для управления полудикими ордами русского народа, а не либеральные «Наказы», способные стать лишь наказанием для земли…И только молодежь, окружающая по старой памяти императрицу, до ее старшего внука включительно, совсем иначе думает и собирается иначе поступать, когда придет и для нее черед – делать историю, ковать жизнь!Константин больше стоит в стороне либо открыто держится суровых взглядов отца. Он тоже за «железную лозу»… Хоть и мальчик, но уже проявить себя успел как жестокий начальник и по примеру отца дробит зубы, льет кровь солдат «своей армии», представляющей пока всего одну роту. Но и того достаточно, чтобы мог разгуляться жестокий мальчик. И бабушка даже под арест вынуждена сажать младшего внука, чтобы обуздать его жестокость, о которой только случайно сама узнала под конец.Особенно развернулся Константин, когда узнал, что его решили женить, то есть когда ему минуло шестнадцать лет, как и Александру перед браком…– Не хочу жениться… да еще на какой-нибудь косолапой немецкой княжне… Вижу я, как это забавно… Давно ли брат женат, а и то почти спинками врозь они с женой. Так что мне за охота? Дураком быть? Я и не так красив, как брат. Какая дура меня полюбит? А без любви – и жениться нужды нет. Я не наследник. От меня нечего потомства ждать!Так грубо режет порою Константин даже своим наставникам, Сакену, Протасову, когда те по приказанию бабушки заводят с юношей речи о браке.Пожимают плечами те, сами думают:«Пусть бурлит… Бабушку побоится ослушаться. Придет время – все образуется!»И они были правы.Правда, больше хлопот выпало на долю бабушки с женитьбой младшего внука, этого «чудака», как при самом рождении прозвала его Екатерина.– Представьте, – однажды при невестке и при Куракине стала громко говорить Екатерина. – Чудак наш Константин еще до рождения проявил себя! Ждали его еще числа пятнадцатого марта, а он изволил лишь двадцать седьмого апреля припожаловать… да так быстро, словно снег на голову какой свалился… В час, в полтора – и вот он тут!..Говорит, а сама кидает взгляды на невестку, которую очень невзлюбила с недавних пор…Краснеет Мария Федоровна. Куракин тоже не знает, куда глаза девать, почему-то.А Екатерина продолжает:– Вот я его тогда же чудаком прозвала. Так он и остался у нас чудаком…Но и это взбалмошный, капризный, упорный «чудак» вынужден был покориться воле бабушки. Восемь принцесс одну за другой вызвала в Петербург Екатерина. Решительно забраковал всех Константин. Не понравились они и самой императрице. Поэтому без дальних разговоров подарками осыпали неудачных претенденток и отсылали с Богом домой.Но вот в октябре 1795 года прибыла в Петербург принцесса Саксен-Заальфельд-Кобургская, супруга герцога-наследника, с тремя своими хорошенькими дочерьми-невестами: Наталией, Софией и Юлианой.Стоя у окна, выходящего на подъезд, императрица видела, как вышли из экипажа принцессы и сама герцогиня за ними.Старшая дочь торопливо выскочила из кареты, порхнула на лестницу, как будто боялась опоздать куда-нибудь. Вторая хотела догнать сестру, но от поспешности оступилась и упала тут же. Хотя она быстро поднялась без посторонней помощи, Екатерина обратилась к Протасовой, стоящей рядом, и заметила:– Дурная примета, душечка моя…Когда же третья, самая младшая, неторопливо спустилась с подножки экипажа, уверенно двинулась вперед, спокойно, с достоинством стала подыматься по лестнице, государыня подумала:«Вот именно – последняя! Виден сейчас характер и выдержка… Как раз что нужно моему взбалмошному мальчику… Посмотрим».Об этих соображениях Екатерина сейчас промолчала. Но вышло именно так, как она полагала. Константин, которому поставлено было решение выбрать одну из трех сестер, пробормотал:– Ну, что же, бабушка… Если уж надо?.. Так, конечно, ту… которая самая младшая. На что мне всякий старый хлам. И слушать меня не станут. А с этой я еще слажу…– Да ты что, милый? Полагаешь, жена тебе рядовой твоей роты? Слыхала я, машиной ты считаешь и людей, и офицеров. Так помилосердуй и жену под тот же ранжир не подводи… Осрамишь и себя и меня… На целый свет прославишь…– Да я ничего не говорю, бабушка. А как я знаю, написано в Законе: жена да убоится! Значит…– Значит, ты глуп. Это о том сказано, если что дурное на ум жене придет… Так перед ней муж чистым и безупречным, добрым и ласковым стоять должен, чтобы она, жена, даже и подумать не могла о чем плохом… Пожалуй, прошу, не пускайся в толкование Закона Божия. Рано. Молоко, гляди, на губах белеет… Да и не о чем толковать. Младшая – и хорошо. Она мне тоже больше нравится, правду сказать. Ступай к генералу Платону Александровичу. И Будберг там сейчас. Они тебе скажут, что делать надо…Целый день почти муштровали Константина Зубов и Будберг. Вечером 24 октября он бледный, притихший явился к принцессе-матери и дрожащим голосом объявил, по-французски, конечно:– Сударыня, я являюсь просить у вас руки вашей дочери… принцессы Юлианы…Вместо ответа взволнованная так же сильно мать обняла будущего зятя и громко зарыдала от радости.После нескольких теплых фраз она позвала невесту.Бледная, трепещущая, едва вошла девушка. Константин подошел и молча поцеловал ее холодную сейчас ручку.Ни звука не проронив, еще больше побледнела Юлиана, и слезы брызнули из расширенных глаз, которые она, как зачарованная, не сводила со своего будущего супруга.Желая нарушить неловкое и тягостное молчание, юноша наконец нашелся и негромко спросил:– Надеюсь… со временем вы полюбите меня? Не правда ли, принцесса?– Да… я буду любить вас… всем своим сердцем! – чуть слышно прошептала малютка в ответ, кидая нежный взгляд на этого некрасивого, правда, но такого сильного, симпатичного при всей уродливости юношу…– Мой Бог, – вдруг по-немецки воскликнула совсем растроганная матушка. – Отчего отец не может видеть этой счастливой минуты!..Юлиана, услыхав родную речь, напоминание об отце, которого ей вряд ли теперь суждено увидеть, закрыла личико руками и заплакала навзрыд.Грубый по внешности, но чуткий душой, юноша понял, что опечалило девушку.Он отвел ее руки от заплаканного личика, прижал их сильно, но осторожно к своей широкой груди.– Успокойтесь, принцесса! Клянусь вам, вы увидите вашего батюшку как можно скорее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25