– Екатерина Вторая, первая после таких жен, как Семирамида и Зенобия Пальмирская! И вот одно из загадочных, труднейших и страшных дел сего великого дровосека у нас перед очами. Срублена самая близкая к сердцу ветвь за то, что росла не прямо, не в ту сторону, куда желалось дровосеку! Не будем разбираться подробно. Прямо скажу: разум на его стороне… Но правда, высшая правда – на стороне отрубленной ветви, рано отрубленной, насильственно отторженной от могучего ствола… И заметьте, ваше величество, как обнажилось само могучее дерево, вековой ствол его с одной стороны! Много страдал он, незащищенный, от непогоды, много вынес испытаний и бурь… Черви точили его, свои и чужие… Пока не привили со стороны свежую, даром Духа Божьего отмеченную ветку… И она лишь, быстро укрепясь, распустившись, больше чем полвека спустя дала новую мощь и жизнь старому дереву, скрыла его нетленными листами победных славных венков чуть ли не больше, чем сделал то первый великий дровосек. Не подымайте рук и взоров, ваше величество. Нас двое, нет свидетелей моей лести, которая только слабое выражение того, что сделала на самом деле с Россией ее великая государыня, рожденная от чужой крови, в чужой стране. И не императрицу я чту, а мудрую правительницу, которая была бы в моей свободной Швейцарии такой же повелительницей по избранию вольного народа, чтимой и обожаемой за ее гений, как здесь царит она по праву «милости Божьей» и самодержавной власти!– Что станешь с вами делать? Надо терпеть, – кротко отозвалась глубоко польщенная женщина. – Но что же дальше?– Теперь – остается краткий вывод: очевидно, судьбы истории, как и Божии, неисповедимы. И законы высшей правды, исторической и мировой, не всегда согласны с решениями разума человеческого, как бы неоспоримы ни казались доводы последнего порою. Я невольно верю в предопределение мировое, согласно которому и творится многое вокруг, непонятное для гордого человеческого разума… Особенно боюсь я таких решительных шагов со стороны одиночных лиц, по воле случая одаренных великой властью на земле. Единая властительная воля спасительна для многих порой, но чаще она источник смуты и зла!.. Народы, как и отдельный человек, постепенно лишь, путем бесконечного ряда уроков, испытаний приходят к поре своей зрелости, когда могут наилучше пользоваться благами собственного бытия. И чем правильнее идет ход развития народного, чем меньше потрясений – тем лучше!– Значит, постепенность и осторожность? Прекрасно. Не согласиться трудно с таким мудрым государственным правилом. Я поняла ваш ответ. Петр по своему разуму и чистой совести поступил хорошо. Но нарушил законы сердца и человечности, а за это ему отомстила природа пресечением корня мужского, необходимого в царстве? Так! Но поставим иной, более близкий вопрос. Уж пойдем до конца по тропинкам истории. Положим, два сына было бы у Петра, старейший, наследник по закону, и младший. Первый явно оказал бы себя негодным для царства, являл бы грядущего Нерона Октавия либо Тиверия, губителя державного палача… А младший так же неоспоримо носил бы на челе знак благости Божией и сияние короны, присужденной судьбой. Что оставалось бы делать отцу? Ужели и тут разум и высшая правда тоже не сойдутся, если…– Старшего лишить прав, отдать их младшему? – смело перебил Лагарп, сразу понявший намек, но решивший не поддаваться до конца. – Нет, государыня. По чистой совести дать на это ответа не могу. И не спрашивайте, ваше величество. Рок единый и сама жизнь могут здесь дать ответ.– Что это значит? Вы решили нынче озадачивать меня, Лагарп.– Жалею, государыня, но против воли случается это. Мы теперь, правда, знаем, чем был Нерон. Каков был Тиверий… И Нерона не стало в свое время… Тиверий от страха и злобы страдал не менее, чем жертвы его от мук… И тот же Тиверий в юности был таким веселым, разгульным даже, щедрым принцем, чарующим всех. Никто не думал о недопущении его к власти… Язычника, благочестивого Марка Аврелия, чтит христианская церковь. Между тем мы видим христианина-императора, философа-кесаря, лучшего, чистейшего из людей, Юлиана, искреннего искателя истины, желающего добра всему человечеству! Но на этом пути он успел поднять целый ураган, опустошивший половину его огромной империи. А сам погиб ненавидимый, презираемый, с именем Отступника… Не служит ли это ясным доказательством, ваше величество, как порою единичная воля лучших из людей, если она не идет по начертаниям какой-то высшей воли, вредит лишь окружающим, губит и себя! Вот почему как историк повторяю, ваше величество, я стоял и стою за постепенный, медленный ход событий, конечно, если только нет для него помех со стороны враждебных сил, если в дело не бывают вынуждены вмешаться широкие круги общества, весь народ, который созрел настолько сам, что может сказать: «Старому конец! Место новой правде, новой власти, новым законам в обновленной стране!..»– Как сейчас это в вашей любимой Франции, господин Лагарп, не так ли?– Если все там творится «волею народа» сознательного, свободного, а не происками отдельных лиц, мелких тиранов, не происками партий?.. Если это так – скажу прямо: «Да, государыня, как ныне во Франции!» Но я полагаю, ваше величество знает, что Париж не вся Франция, а партии, правящие страной из этой столицы, даже не весь Париж, хотя они и диктуют законы!– Умно, хорошо сказано, господин Лагарп. Я принуждена извиниться за свой… скажем, неудачливый вопрос. Все же еще имею сомнения. Коснусь теперь самого дорогого, близкого мне: моего внука Александра. Конечно, судьба послала ему редкую удачу в лице его наставника, моего блестящего лектора истории и собеседника в данную минуту. Позвольте, настал мой черед быть откровенной, хотя бы и в глаза, господин философ. Терпите, как терпела от вас. Я тоже говорю от сердца, верьте, господин Лагарп, и моим сединам, и моему слову… Почва благодарная была дана вам. Вы сумели посеять в ней лучшие, возвышеннейшие, благородные мысли и чувства, семена будущих славных дел… Если только, согласно вашему учению, не вмешается всесильный, враждебный нам порою, рок. Вот и желала бы слышать: что думаете вы о грядущем Александре-повелителе? Даст ли он счастье народам? Сам – узнает ли славу, счастье и покой?Вызов брошен был прямо. Все ближе и ближе, медленно, но упорно подходила умная старуха к опасному вопросу. Но и соперник ее равен ей по выдержке и даже сильней в своей слабости, вынуждавшей быть осторожным выше меры.– Славен будет ваш внук, могу и теперь сказать это, ваше величество. Здешний стихотворец Державин, как я знаю, еще при колыбели ему пожелал: «Будь на троне человек!» Как я вижу в течение восьми долгих лет, великая бабка моего питомца того же хотела, к тому же вела юношу. Так и будет! А это одно послужит залогом редкой славы для Александра, когда двадцать, тридцать лет спустя он займет место на троне предков для блага своих народов, для блага всей Европы, как полагаю даже.– Двадцать, тридцать лет? Вы столько еще сулите мне жить?.. Или, впрочем, нет, понимаю!.. Да, да!.. Двадцать, тридцать лет! Целая вечность для страны, если она не идет вперед… Один миг, если гений и любовь толкает ее по пути развития… И вы полагаете?– Уверен, что назад не поведет России ваш внук… мой питомец, дозвольте с гордостью сказать, государыня.– Позволяю… прошу даже. Да, ваш питомец. Живое, совершенное существо, которому вы придали окончательный блеск и формы, признаю, Лагарп. И вот не приходило ль вам на ум порою?.. Откровенно говорите: нас не слышит никто… чужой… А я не выдам даже ошибок вашей мысли никому… Не казалось ли вам, что так досадно порою: ждать прекрасных минут, переживая плохие часы? Ни для кого не тайна, как внук мой… Нет, скажу, верите: как отец не похож на сына?! Ясно, что можно ждать от одного, что даст другой? А следуя вашей философии, переждать необходимо. Не досадно ли это, скажите, Лагарп?– Скажу по чести: нет! Да, да, государыня. И вот почему: мой разум, моя вера не позволяют мне предрешать ничего, тем более судить дело до его конца. Мы уж поминали, как ошибочно бывает порой мнение, основанное на внешних проявлениях событий и людей… До смерти нельзя судить людей вообще, царей – особенно. И я глубоко понимаю «Суд мертвых», творимый над фараонами Египта, лежащими в саркофаге… Я дивлюсь мудрости китайцев. В потаенных местах хранят их историки свитки, на которых записаны все явные и тайные деяния членов правящего дома… И только в день, когда старая династия прекратится сама либо будет свержена другою, открываются эти свитки и оглашается всенародно список дел. И народ решает: стоил осуждения или похвалы прекратившийся царский род?.. Это мой общий ответ! А касаясь своего питомца, скажу одно. Если и теперь он радует взоры наши, обещает так много хорошего, то через много лет, пройдя искус, какой проходят все наследники тронов, сколь выше станет разумом и душой? Как многое постигнет, чуждое ему сейчас?! Чему только не научится в трудном искусстве правления!..– Он и сейчас учится, Лагарп…– О да. И у великой наставницы, говорю открыто. Но сам он еще слишком незрел. А тогда, вспомнив бесценные уроки великой бабушки, лучше поймет их. Тогда все, даже возможные ошибки и недостатки окружающих, самых близких лиц – послужат ему на пользу. Тогда…– Все это верно и хорошо! – перебила нетерпеливо Екатерина, начинающая уже уставать от напряжения в этом логическом поединке. – Но лучше ли будет для страны, если на ошибках старших станет учиться мой внук? Мне сдается, со стороны судьбы, божества или там кого хотите, господин философ-стоик, было бы милосерднее и даже гораздо разумнее сразу дать земле Александра, чем иного кого?– Великая истина, государыня. Желать мы можем. Но что сделаешь с волей рока? Он всесилен. Разумный, честный человек покоряется и ждет, стараясь по мере сил служить добру и правде на земле, избегая всяких сомнительных, насильственных и дурных дел, именно потому, что до конца нельзя судить ни о ком и ни о чем! Я уж дважды приводил тому примеры, ваше величество…– Вижу, помню, слышу, понимаю, господин Лагарп! Вы превосходно знаете свой любимый предмет. Не одни события, но и самый дух истории… – не удержалась от легкой колкости Екатерина. – «Постепенность и осторожность», как было уж сказано? Не так ли? Приму к сведению, господин наставник. Верю, что много пользы еще принесете моему внуку. И вот пока прошу принять это как знак моей признательности к вашим полезным трудам! – подавая Лагарпу сложенный лист, произнесла с любезной улыбкой императрица. – Без благодарностей, пожалуйста. Это слабое вознаграждение за все, чем я и мои внуки обязаны вам. Мое уважение и дружба, которую вы можете видеть хотя бы из нынешней беседы нашей, пусть будет дополнением к этой безделице.Бумага была указом о награде Лагарпу в размере 10000 рублей. Он догадался о содержании указа, но не сказал ничего, повинуясь воле государыни, а только поклонился почтительно и спрятал лист.От напряжения беседы пот показался крупными каплями на его гладком, широком лбу. Но Екатерина еще не собиралась так скоро отпустить упорного собеседника. Она перешла к вопросам о занятиях Елизаветы, снова вернулась к своей главной мысли… И большого труда стоило Лагарпу отклонять опасное, прямое предложение, какое могла сделать Екатерина: повлиять на Александра в смысле принятия власти помимо отца… В то же время швейцарец умно делал вид, что не понимает довольно прозрачных намеков на это со стороны осторожной собеседницы…Два часа длилась беседа.Когда Лагарп, обласканный перед уходом, вышел от императрицы, голова у него кружилась, звенело в ушах от прилива крови. Но он был доволен собой и горд. Искус был выдержан до конца, и он вышел, как вошел, ничего не поняв, ни на что не дав косвенного согласия, отклонив всякую возможность прямой постановки вопроса об участии в деле, которого опасался и принять на себя не желал…– Нет, ты слышал, генерал?! – обратилась Екатерина к Зубову, который показался из алькова, едва Лагарп скрылся за дверьми. – Каков гусь? Он преопасная голова, этот философ из швейцарской деревушки. Очевидно, изволил задумать какую-то особливую игру. И вести ее желает за собственный счет. Поглядим, вызнаем. И ежели это так?!– Угадала, матушка моя. Я даже знаю… – начал Зубов, давно невзлюбивший Лагарпа.– Добро, добро! – перебила Екатерина. – Потом ужо… Я погляжу все-таки. Быть может, на деле он окажется понятливее и сговорчивее, чем на словах. Стесняется прямо принять сделку. За свою долгую службу империи я видела и таких. Говорит: «Нет!» Делает: «Да!» Но ежели что-либо иное?..– Вы отошлете его, выгоните вон зазнайку?!– О нет! Дадим ему почетную отставку «за ненадобностью». Назначим приличный пенсион… там, где он будет проживать, за рубежом, вне России… Чтобы не слишком ругал нас и нашу «дикую» страну…Так и случилось ровно через год, когда Екатерина убедилась, что швейцарец не только не помогает ее планам, но даже старается сблизить Александра с Павлом, чего особенно не хотела императрица. ЧАСТЬ ВТОРАЯ Глава IНА ОСТРОВЕ ЛЮБВИ Любовь – это сон упоительный!.. Э. Ростан Мы любим и страстью пылаем,жалея себя,От смерти уйти мы желаем…Но только быстрее сгораем, любя! Павел выполнил свое намерение, вызванное в нем подстрекательством Эстергази и других «друзей», и на другой же день после венчанья Александра с Елизаветой умчался в Гатчину, где заперся, угрюмый и раздраженный больше чем когда-либо. Воспрянули духом дворцовые переносчики, наушники, язвители, вся эта плесень, сытая и счастливая лишь за счет чужой жизни, чужой беды. Засновали по-старому вестовщики и тайные предатели по старым, знакомым путям, к всемогущей матери, которая все-таки опасалась круто повернуть задуманное дело; от нее юркнет один-другой куртизан или почтенная по виду приживалка, сплетница душой, дама иная дворцовая проберется к сыну, к Марии Федоровне, забегут к Зубову по пути…Шепчут, язвят, лгут и путают, твердо помня одно: «Глупые тягаются – умные наживаются!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25